Справедливость: Как правильно поступать? Эпизод 1: «Этическая сторона убийства»

«The Lectures from Top Universities»
представляет:

перевод первой лекции
курса «Справедливость».

Это курс о справедливости, и мы начнём
его с мысленного эксперимента.

Представьте, что вы водитель трамвая,
несущегося со скоростью 100 км/ч.

Вдруг вдалеке на рельсах
вы замечаете пятерых рабочих.

Вы пытаетесь остановиться, но не можете:

тормоза не работают.

Вы в полном отчаянии, поскольку знаете,

что если врежетесь в этих рабочих,

то все они погибнут.

Предположим, вы знаете это наверняка.

Итак, вы не знаете, что делать,

но вдруг замечаете,

что справа есть боковая ветка

и на конце этой ветки находится
только один рабочий.

Руль трамвая исправен,

и при желании вы можете повернуть

на эту боковую ветку,

тем самым, убить одного,

но спасти жизнь пятерым.

И вот первый вопрос:

как правильно поступить?

Как бы вы поступили?

Давайте проголосуем.

Кто бы повернул на боковую ветку?

Поднимите руки.

Кто не стал бы этого делать
и поехал бы прямо?

Не опускайте руки те,
кто поехал бы прямо.

Подавляющее большинство повернуло бы.

Теперь разберёмся,

почему вы приняли именно такое решение.

И давайте начнём с большинства,

с тех, кто повернул бы на боковую ветку.

Почему вы бы сделали это?

Что сподвигло бы вас на это?

Есть добровольцы?

Начинайте. Встаньте, пожалуйста.

Я думаю, что неправильно
убивать пять человек,

когда есть возможность
убить только одного.

Было бы неправильно убивать пятерых,

если вместо этого вы можете
убить только одного.

Да, неплохая причина.

Действительно неплохая.

Кто-нибудь ещё?

Все согласны с таким объяснением?

Да, пожалуйста.

Я думаю, это похоже
на случай с самолётом,

который разбился
в Пенсильвании 11 сентября.

Те люди, настоящие герои,
предпочли погибнуть,

но не допустить бóльших жертв
среди людей на земле.

То есть они руководствовались
тем же принципом:

в такой безнадёжной ситуации
лучше убить одного, но спасти пятерых.

Именно так считают те,
кто повернул бы? Верно?

Давайте теперь послушаем мнение тех,

кто оказался в меньшинстве,

тех, кто не повернул бы.

Да.

Я думаю, что такой же подход
оправдывает геноцид и тоталитаризм.

Чтобы спасти представителей
одной расы, вы уничтожаете другую.

И что бы вы сделали в этом случае?

Чтобы избежать

ужасов геноцида,

вы бы предпочли врезаться
в пятерых рабочих и убить их?

Думаю, да.

Правда?

Да.

Хорошо, кто ещё?

Это смелый ответ, спасибо.

Давайте теперь рассмотрим
другой пример с трамваем

и посмотрим, будет ли
большинство из вас

придерживаться того же принципа:

лучше убить одного,
чтобы пятеро остались живы.

В этот раз вы не водитель трамвая,
а простой наблюдатель.

Вы стоите на мосту и видите,

что по рельсам несётся трамвай,

впереди чинят пути пять рабочих.

Тормоза не работают,

и трамвай вот-вот врежется в людей.

Итак, вы уже не водитель,

вы совершенно не знаете, что делать,

как вдруг замечаете,

что рядом с вами

стоит, прислонившись к перилам моста,

очень толстый человек.

И вы могли бы

его немного

подтолкнуть.

Он упал бы с моста

прямо на рельсы,

на пути трамвая.

Он бы погиб, но при этом
спас бы пять жизней.

Итак.

Кто столкнул бы толстяка с моста?

Поднимите руки.

Кто не стал бы этого делать?

Большинство не стало бы.

Возникает закономерный вопрос.

Что стало с тем принципом:

спасение жизни пятерых оправдывает
потерю жизни одного?

Что стало с тем принципом,

который в первом случае
поддерживали почти все?

Я хотел бы услышать мнение тех,
кто был в большинстве оба раза.

Как вы объясните разницу между ними?

Да, пожалуйста.

Полагаю, что во втором случае
у вас есть выбор:

толкнуть или не толкнуть человека.

Этот человек иначе не имел бы
никакого отношения к ситуации,

и вы как бы принимаете решение за него,

вмешиваться в эту ситуацию или нет,

в отличие от первого случая,

когда все три стороны —
водитель и две группы рабочих —

уже принимают активное
участие в ситуации.

Но ведь тот парень, который
работает на боковой ветке,

не принимал решения
пожертвовать своей жизнью,

точно так же, как тот
толстяк на мосту, не так ли?

Да, это так, но он был на рельсах.

А этот парень был на мосту!

Если хотите, можете продолжить.

Ладно, это непростой вопрос,

но вы очень хорошо справились.

Очень непростой вопрос.

Кто-нибудь ещё

хочет попробовать

объяснить, почему большинство

именно так отреагировало
в обоих этих случаях?

Прошу.

Полагаю, что в первом случае

с пятью рабочими на основной
ветке и одним на боковой,

вам необходимо сделать выбор

и принять какое-то решение, иначе эти
пять человек погибнут под трамваем,

но вы за это не несёте ответственности.

Вагон несётся на большой скорости,

и вам нужно принять мгновенное решение,

а, сталкивая толстяка с моста,
вы совершаете убийство.

Вы можете это контролировать
в отличие от вагона.

Поэтому я считаю, что это
немного другой случай.

Хорошо. Кто хочет возразить?
Это было неплохо.

Кто хочет ответить?

Объясняет ли это ситуацию?

Не думаю, что это удачное объяснение,

потому что вам всё равно
нужно решить, кто умрёт.

Либо вы решаете повернуть
и убить одного рабочего,

что будет вашим
сознательным решением,

либо вы решаете
столкнуть толстяка,

что также будет вашим
сознательным решением.

Так что вы в любом случае
делаете какой-то выбор.

Хотите возразить?

Я не уверен, что это так. Мне кажется,
всё равно есть определённая разница.

Если вы сталкиваете кого-то
с моста и убиваете его,

то в этом случае вы делаете это
своими руками.

Толкаете своими собственными руками.

И это отличается от ситуации,

когда вы управляете чем-то, что может
стать причиной смерти...

Знаете, теперь мне самому
это не очень нравится...

Нет-нет, всё нормально.
Как вас зовут?

Эндрю.

Позвольте задать вам вопрос, Эндрю.

Допустим,

вы стоите на мосту

рядом с толстяком,

и вам не нужно его толкать.

Допустим, он стоит,

прислонившись к дверце, которую
вы можете открыть, повернув рычаг.

Вы бы повернули?

Не знаю почему, но этот вариант ещё хуже.

Возможно, если бы вы случайно задели
этот рычаг или что-то в этом роде...

Или, например, вагон

катился бы к какому-нибудь переключателю,
который откроет эту дверцу.

Тогда ещё куда ни шло.

Вполне логично. Как бы то ни было,
это всё равно кажется неправильным.

Как и в первом случае кажется, что
правильным было бы повернуть.

С другой стороны, в первом случае
вы непосредственно вовлечены в ситуацию,

а во втором — нет.

И у вас есть выбор: вмешиваться или нет.

Давайте на минуту забудем об этом случае.

Это было неплохо.

Давайте представим другой случай. Теперь
вы врач в отделении экстренной помощи.

И к вам поступают шесть пациентов.

Они попали в ужасную аварию с трамваем.

Пять из них ещё держатся,
но один уже при смерти.

Вы можете потратить весь день,
пытаясь спасти жизнь одного,

но тогда остальные пятеро умрут.

Или вы могли бы попытаться
спасти тех пятерых,

но за это время умрёт тот,
кто тяжело ранен.

Кто бы спас пятерых?

Теперь уже в качестве врача.

Кто бы спас одного?

Немногие.

Всего лишь несколько человек.

Полагаю, вы руководствовались
тем же принципом:

лучше спасти пять жизней,
но при этом пожертвовать одной.

Теперь рассмотрим
другой случай с доктором.

На этот раз вы хирург.

И к вам в больницу
попало пять пациентов,

каждому из которых срочно требуется
пересадка органа, иначе они умрут.

Одному нужно сердце, другому — лёгкое,
третьему — почка, четвёртому — печень,

а пятому — поджелудочная железа.

Но у вас нет доноров.

Ещё совсем немного, и пациенты умрут.

Но вдруг оказывается,

что в соседней палате

сидит здоровый парень,
который пришёл на приём к врачу.

И он...

Вам это нравится?

Он ненадолго задремал.

Вы могли бы очень тихо войти

и извлечь пять его органов.

Этот человек умрёт,
но вы сможете спасти пятерых.

Кто бы это сделал?

Хоть кто-нибудь?

Сколько вас? Поднимите руки,
если бы вы это сделали.

Кто-нибудь с балкона?

Вы?

Аккуратно, не слишком перегибайтесь.

Кто не стал бы этого делать?

Хорошо.

Что скажет молодой человек на балконе?

Вы бы извлекли органы. Почему?

Я бы хотел предложить другой вариант:

взять органы только у того
из больных, кто умрёт первым,

и воспользоваться его здоровыми органами,
чтобы спасти оставшихся четверых.

Это довольно хорошая идея.

Это просто отличная идея,

если исключить тот факт,

что вы только что разрушили
философский замысел.

Давайте отвлечёмся

от этих случаев
и их обсуждения,

чтобы отметить пару моментов,
к которым привела наша дискуссия.

Из наших обсуждений уже начали проявляться
определённые нравственные принципы.

Давайте рассмотрим, что из себя
представляют эти принципы.

Первый нравственный принцип,
появившийся в дискуссии, гласит:

правильный, нравственный поступок
зависит от последствий,

к которым приводят ваши действия.

Лучше, чтобы выжили пятеро,
даже если для этого один должен умереть.

Это пример консеквенциальной аргументации.

При консеквенциальном подходе моральная
ценность выражается в последствиях,

к которым привели ваши действия.

Потом мы пошли немного дальше
и рассмотрели другие случаи,

и люди уже были не столь уверены
в правильности консеквенционализма.

Когда люди не решались столкнуть
толстяка с моста

или изъять органы невинного пациента,

они указывали на доводы,
связанные с сущностью самого действия.

Теперь им было уже неважно,
какими будут последствия.

Люди сопротивлялись.

Они думали, что это просто неправильно,
категорически неправильно

убить невинного человека,
даже ради спасения пяти жизней.

По крайней мере, они так считали

во второй версии каждого
рассмотренного сюжета.

Это второй, категорический
способ выстраивания аргументации.

Такая аргументация определяет
мораль как соответствие действий

определённым абсолютным
этическим требованиям,

категорическим правам и обязанностям,

независимо от последствий.

На протяжении нескольких недель
мы будем изучать разницу

между консеквенциальной
и категорической аргументацией.

Важнейший пример консеквенциальной
аргументации — это утилитаризм, доктрина,

предложенная английским политическим
философом 18-го века Иеремией Бентамом.

Наиболее видным сторонником
категорической аргументации является

немецкий философ
18-го века Иммануил Кант.

Мы остановимся на этих двух разных
видах нравственной аргументации,

дадим им оценку, а также
рассмотрим другие.

Из учебной программы видно, что мы изучим
множество великих и известных книг:

сочинения Аристотеля, Джона Локка,
Иммануила Канта, Джона Стюарта Милля,

и других.

Обратите внимание на то,
что мы не только изучим эти книги,

но также рассмотрим современные
политические и правовые дискуссии,

затрагивающие философские вопросы.

Мы будем говорить о равенстве
и неравенстве, о позитивной дискриминации,

о свободе слова и языке вражды,

об однополых браках и воинской повинности.

Эти и другие прикладные вопросы
будут подняты,

чтобы не только «оживить» отвлечённые
от реальной жизни книги,

но и внести ясность в то, с чем мы
сталкиваемся каждый день в обычной жизни,

включая политические вопросы.

После изучения этих книг
и обсуждения прикладных вопросов,

мы увидим, как они дополняют
и освещают друг друга.

Звучит довольно заманчиво,
но я должен предупредить.

И вот о чём.

Чтение этих книг ради упражнений
в самопознании

несёт в себе определённые риски,

как индивидуальные,
так и политические;

риски, о которых знает каждый студент
курса политической философии.

Эти риски вытекают из того,
что философия учит нас,

побуждает нас сомневаться
и противоречить тому, что мы уже знаем.

Парадоксально,

но сложность этого курса в том, что вы
будете изучать уже давно известное вам.

Знания, которые вы получили
из известных неоспоримых истин,

станут для вас чуждыми.

Именно так работают наши примеры,

шуточные гипотетические случаи,
с которых мы начали лекцию.

Точно такое же влияние оказывают
книги по философии.

Философия отстраняет нас

от хорошо известных истин,

не давая при этом новой информации,

но увлекая за собой и провоцируя на то,

чтобы посмотреть на вещи по-новому.

Но здесь кроется риск.

Когда однажды привычное станет чуждым,

оно уже никогда не будет прежним.

Самопознание

похоже на потерю невинности.

Однако то, что вы обнаружите,
изменив привычное ви́дение,

уже не будет для вас неожиданным

или неизвестным.

Это делает наш курс сложным,

но от этого не менее захватывающим.

Моральная и политическая
философия — это история,

и вы никогда не знаете, куда она вас
приведёт. Но вы точно знаете,

что эта история

о вас самих.

Это индивидуальный риск.

Теперь рассмотрим политические риски.

Одним из способов пробудить
у вас интерес к этому курсу

было бы пообещать вам,

что после прочтения этих книг

и обсуждения определённых вопросов

вы станете более ответственным
членом общества.

Вы изучите основы публичной политики,
отточите свои политические суждения,

научитесь более эффективно
участвовать в общественной жизни.

Но это было бы однобокое
и в целом неверное обещание.

Политическая философия,
по большому счёту, состоит в другом.

Нам необходимо допустить,

что под влиянием политической философии
вы можете стать плохим гражданином,

вместо того, чтобы стать хорошим.

Или, по крайней мере,
плохим гражданином

до тех пор, пока вы не станете лучше.

Это происходит потому,
что занятия философией

удаляют нас от реальности

и заводят в тупик.

Давайте вернёмся во времена Сократа

и обратимся к диалогу «Горгий»,

в котором друг Сократа, Калликл,

пытается отговорить его
от философствований.

Калликл говорит ему, что философия,
конечно, милая забава,

если предаваться ей в разумных пределах
и в определённом возрасте.

Но если кто-то погружается в неё глубже,
чем должно, это заканчивается плачевно.

«Прими мой совет, — говорит Калликл, —

оставь словопрения

и обратись к жизни деятельной.

Переведи свой взор с тех, кто тратит
время на бессмысленные споры,

на тех, кто ведёт деятельную жизнь,
имеет хорошую репутацию

и благословлён другими достоинствами».

Другими словами, Калликл убеждает Сократа
оставить философствования,

обратиться к реальности,

поступить в бизнес-школу.

И Калликл был по-своему прав.

Он был прав в том, что философия
уводит нас в сторону

от традиций, установленных допущений

и устоявшихся убеждений.

Здесь нас и подстерегают опасности,

индивидуальные и политические.

В ответ на их угрозу сознание
включает защитный механизм.

Этот механизм мы назвали скептицизмом.

Происходит это примерно следующим образом.

Допустим, мы так и не смогли прийти
к единому мнению по вопросам,

с обсуждения которых начали эту лекцию.

Но если ни Аристотель,

ни Локк, ни Кант, ни Милль
не дали на них ответа за всё это время,

то кто мы такие, те, кто собрались
в этом зале на семестр,

чтобы вдруг разрешить их?

Может быть, определённое ви́дение мира —

это личное дело каждого человека,
и к этому больше нечего добавить?

И правильного ответа не существует.

Это попытка бегства.

Бегства в скептицизм.

На это я ответил бы следующим образом:

да, над этими вопросами
люди бьются долгое время,

но сам факт того,

что они возвращаются к нам нерешёнными,
настойчиво требуя от нас ответа,

с одной стороны, говорит о том,

что разрешить их невозможно,

а с другой — о том,
что их возникновение неизбежно.

И причина их неизбежности в том,

что каждому из нас приходится ежедневно
отвечать на эти вопросы самостоятельно.

Таким образом, скептицизм, побуждающий нас
отказаться от любых попыток найти ответы,

не может являться решением.

Иммануил Кант

очень ёмко описал
несостоятельность скептицизма:

«Скептицизм есть привал
для человеческого разума,

где он может обдумать своё
догматическое странствие,

но это вовсе не место
для постоянного пребывания».

«Простое принятие скептицизма, —
пишет Кант, —

никогда не удовлетворит страждущий разум».

Этими примерами я пытался дать вам
представление о том,

с какими опасностями и искушениями
сталкивается ступивший на путь

философского познания.

В заключение я хотел бы сказать,

что задача этого курса —

разбудить страждущий разум

и показать, как далеко
он может нас увести.

Спасибо за внимание.

В такой отчаянной ситуации

вы должны сделать всё, чтобы выжить.

Вы должны сделать всё, что возможно?
Да, вы должны сделать всё, что можете.

Если вы девятнадцать дней ничего не ели,

кто-то из вас должен пожертвовать собой
ради спасения остальных.

Отлично. Как вас зовут?

Маркус.

Что вы ответите Маркусу?

В прошлый раз

мы начали

с нескольких историй,

с нескольких моральных дилемм:

о трамваях,

докторах,

а также о здоровых пациентах,

рискующих стать жертвами
трансплантации органов.

Мы обратили внимание на две особенности

в доводах, которые мы приводили.

Первая особенность связана с тем,
как именно мы спорили.

Всё началось с наших суждений
об определённых случаях.

Мы попытались сформулировать
причины или принципы,

лежащие в основе наших суждений.

И затем, столкнувшись с новым случаем,

мы пересматривали эти принципы,

рассматривая один в свете другого.

И мы чувствовали внутреннее
сопротивление,

пытаясь привести в соответствие

наши суждения об определённых случаях

и принципы, лежащие в основе
этих суждений.

Мы также заметили кое-что
в содержании доводов,

которые возникли в ходе обсуждения.

Мы заметили, что иногда
мы испытывали желание

дать моральную оценку
последствиям действий,

результатам и положению дел,
к которому эти действия привели.

Мы назвали это явление
консеквенциальной аргументацией.

Но мы также заметили,

что в некоторых ситуациях

не только результат имел для нас

значение.

Иногда,

как многие из нас почувствовали,

не только последствия, но и сущность
или характер действия

имеет моральное значение.

Некоторые люди утверждали,
что есть определённые вещи,

которые категорически неправильны,

даже если за ними последует

положительный результат;

даже если они приведут
к спасению жизни пятерых

ценой одной жизни.

Таким образом, мы сравнили
консеквенциальные

моральные принципы

и категорические.

Cегодня

и в ближайшие несколько дней

мы начнём рассматривать одну
из самых влиятельных

версий консеквенциальной
теории морали —

философию утилитаризма.

Иеремия Бентам,

английский политический философ
18-го века,

дал первое

чёткое систематическое определение

утилитаристской моральной теории.

Идея Бентама,

его основная мысль

очень проста

и несёт интуитивно понятный посыл.

Она заключается в следующем:

правильное действие,

справедливое действие

должно максимизировать

полезность.

Что он имел в виду под «полезностью»?

Под «полезностью» он имел в виду
преобладание

удовольствия над болью,

счастья над страданием.

И вот как он достиг принципа
максимизации полезности.

Он начал с наблюдения, заметив,

что все мы, люди,

управляемы двумя полновластными
«повелителями»:

болью и удовольствием.

Нам нравится удовольствие
и не нравится боль.

И поэтому мы всегда должны основывать
наши моральные суждения,

думаем ли мы о том, как правильно
поступить в нашей частной жизни,

или же размышляем уже в качестве
законодателей или граждан

о том, каким должен быть закон,
на следующем:

нужно действовать, индивидуально
или же коллективно,

в направлении максимизации

общего уровня

счастья.

Утилитаризм Бентама иногда
выражается слоганом:

«наибольшее благо
для наибольшего количества».

Вооружившись этим
базовым принципом полезности,

давайте проверим его,
применив к другому случаю.

На этот раз история не гипотетическая,
а вполне реальная.

Дело Дадли и Стивенса.

Это знаменитое британское
судебное дело 19-го века,

которое часто разбирается
на юридических факультетах.

Итак, что же произошло в этом деле?

Я вкратце изложу его суть,

и затем я хотел бы услышать,

как бы вы разрешили его,

если бы оказались на месте присяжных.

В газетном отчёте того времени
оно было описано так:

«Нет истории печальнее на свете,
чем история выживших

с яхты «Mignonette» [«Резеда»].

Это судно затонуло в Южной Атлантике
в трёхстах милях от Мыса Доброй Надежды.

На борту было четыре человека:
капитан Дадли,

его главный помощник Стивенс
и матрос Брукс.

Все они были «людьми
с безукоризненной репутацией».

По крайней мере, так сообщается
в газетном отчёте.

Четвёртым членом команды был
Ричард Паркер —

семнадцатилетний юнга.

Он был сиротой, у него не было семьи,
и это было его первое дальнее плавание.

Как сообщается,
он отправился в путешествие,

не послушавшись совета своих друзей.

Полный надежд и юношеских амбиций,

он думал, что путешествие
сделает из него мужчину.

К сожалению, этому не суждено
было произойти.

Факты дела не были предметом спора.

В судно ударила волна,
и «Mignonette» [«Резеда»] пошла ко дну.

Экипаж сумел сесть в спасательную шлюпку.

Единственной едой, которую они имели,

были две банки консервированной репы.

Никакой питьевой воды.

Первые три дня они ничего не ели,

на четвёртый день они открыли
одну из консервных банок

и съели её содержимое.

На следующий день они поймали черепаху.

Оставшаяся банка с репой и черепаха

помогли им продержаться
ещё несколько дней,

но затем в течение восьми дней
у них уже не было ничего:

ни еды, ни воды.

Представьте себя в такой ситуации.

Что бы вы сделали?

Вот что сделали они.

К этому моменту юнга Паркер
лежал в углу на дне шлюпки,

потому что напился морской воды,

не послушав остальных.

Ему сделалось дурно,

и было понятно, что он умирает.

На девятнадцатый день
капитан Дадли предложил

всем бросить жребий

и определить, кому суждено умереть,

чтобы спасти остальных.

Брукс отказался,

ему не понравилась идея со жребием.

Мы не знаем, было ли это вызвано тем,
что он не хотел рисковать,

или же тем, что он верил
в категорические моральные принципы,

но в любом случае
жребий так и не был брошен.

На следующий день спасительного корабля
по-прежнему не было,

и Дадли попросил Брукса отвернуться,

жестом показав Стивенсу,

что мальчишку Паркера нужно убить.

Дадли помолился,

сказал мальчику, что его время пришло,

и зарезал его перочинным ножом,

поразив ярёмную вену.

Брукс, отрёкшийся от соображений совести,
воспользовался этим жутким «подарком».

Четыре дня

они втроём питались
телом и кровью юнги.

Реальная история.

А затем их спасли.

Дадли описал это спасение
в своём дневнике

поразительным эвфемизмом. Цитата:

«На двадцать четвёртый день,

когда мы завтракали,

наконец-то показался корабль».

Трое выживших были подобраны немецким
кораблём и отправлены назад в Англию,

где их арестовали и подвергли суду.

Брукс был свидетелем обвинения,

Дадли и Стивенс — обвиняемыми.

Они не оспаривали факты;

они утверждали, что действовали
из крайней необходимости.

Это была их линия защиты.

Они настаивали на том, что смерть
одного человека более предпочтительна,

чем смерть троих.

Обвинителя не убедил такой аргумент.

Он сказал: «Убийство есть убийство».
Дело передали в суд.

Теперь представьте, что вы присяжные.

Чтобы упростить обсуждение,
оставим в стороне вопрос права

и представим, что как присяжные

вы должны решить,

было ли то, что они сделали,
морально допустимым или нет.

Кто из вас

проголосовал бы

за то, что они невиновны и
совершённое ими было морально допустимо?

А кто проголосовал бы за то,
что они виновны

и совершённое ими было недопустимо?

Значительное большинство.

Давайте послушаем ваши соображения;
начнём с тех, кто оказался в меньшинстве.

Давайте сперва предоставим слово защите

Дадли и Стивенса.

Почему вы бы оправдали их
с моральной точки зрения?

Чем вы руководствуетесь?

Пожалуйста.

Я считаю это предосудительным
с моральной точки зрения,

но существует различие между тем,
что нравственно предосудительно,

и тем, что влечёт юридическую
ответственность.

Или, как мог бы сказать судья, аморальное
совсем не обязательно противозаконно.

И хотя я не считаю, что необходимость
чего-либо является достаточным основанием

для кражи, убийства или другого
преступления,

степень необходимости в той или иной
мере может оправдывать его.

Хорошо. Кто ещё поддерживает эту
точку зрения и согласен

с моральными обоснованиями их действий?

Пожалуйста.

Спасибо.

Я думаю, в такой отчаянной ситуации вы
должны сделать всё, чтобы выжить.

Вы должны сделать всё, что возможно?

Да, вы должны сделать всё, что можете.

Если вы девятнадцать дней ничего не ели,

кто-то из вас должен пожертвовать собой
ради спасения остальных.

Более того, представим, что по возвращении
домой спасшиеся, к примеру, создадут

благотворительные организации
и другие подобные вещи.

И в итоге будет всем хорошо.

Я не знаю, что они сделали
после этого случая,

они вполне могли бы
продолжать убивать людей...

Что?

А что если они вернулись
домой и стали убийцами?

Что если они вернулись домой
и стали убийцами?

Вы бы хотели знать, кого они убили.

Да, верно.

Я хотел бы знать это.

Это было неплохо. Как вас зовут?
Маркус.

Мы услышали сторону защиты,
пару голосов в оправдание.

Теперь послушаем сторону обвинения.

Большинство людей думает,
что они не правы. Почему?

Пожалуйста.

Когда я услышала эту историю, я подумала:
«Так, если они голодали очень долго,

то может в этом случае
они не были в здравом рассудке».

И это могло послужить оправданием,
в качестве возможного аргумента:

они были не в своём уме и приняли решение,
которое не приняли бы в другой ситуации.

Думаю, это их оправдывает.

Трезво мыслящий человек так никогда
не поступит. Мне кажется, что есть люди,

которые находят данный аргумент
приемлемым.

Вы думаете, что они поступили...

Но я хочу знать, что думаете вы.

Вы голосовали за то,
что они виновны, верно?

Да, я не считаю, что они
действовали в рамках морали.

Но почему нет? Вы же слышали,
как Маркус защищал их.

Он сказал...

Вы слышали, что он сказал.

Да, я слышала.

Что вы должны поступать так,
как того требует данная ситуация.

Что вы ответите Маркусу?

Я бы сказала, что

нет такой ситуации,
в которой можно было бы

лишить человека права управлять своей
судьбой или лишить человека жизни.

У нас нет такого права.

Хорошо, спасибо. Как вас зовут?

Бритт.

Бритт? Хорошо.

Кто-нибудь ещё?

Что вы скажете? Встаньте, пожалуйста.

Мне вот что интересно. Если бы Дадли
и Стивенс получили бы от Ричарда Паркера

согласие

на смерть.

Могло бы это...

Могло бы это оправдать
совершённое убийство,

и если да, то было бы ли это оправданно
с точки зрения морали?

Это любопытно. Согласие.
Подождите, как вас зовут?

Кэтлин.

Кэтлин предлагает представить, как бы
могла выглядеть эта сцена в таком случае:

Дадли с ножом в руке,
но вместо молитвы,

или перед молитвой,

он спрашивает:

«Паркер, ты не возражаешь?

Мы тут безумно проголодались...»

Смотрите, как Маркус сопереживает им.

«Мы безумно проголодались,
а тебе в любом случае недолго осталось.

Ты можешь стать мучеником.

Не хочешь стать мучеником?

Что скажешь, Паркер?»

В этом случае

можете ли вы оправдать это
с точки зрения морали?

Допустим, Паркер в оцепенении говорит:
«Я согласен».

Я не считаю, что это оправдывает
убийство...

Даже в этом случае не было бы оправдания?
Нет.

Вы не считаете, что даже с согласия
это может быть морально оправданно.

Есть тут люди, готовые подхватить
идею Кэтлин о согласии?

И кто считает, что в этом случае их
действия были бы оправданны?

Поднимите руку, если вы с этим согласны.

Вот это интересно.

Почему же наличие согласия
создало такую разницу?

С чего бы это?

Я думаю, что если бы Паркер
сам принимал решение,

если бы это было его собственным желанием,

то только в такой ситуации
это было бы допустимо.

Потому что в этом случае
вы не можете сказать,

что на него было оказано давление,
что их было трое против одного.

Верно.

Поэтому принимая решение пожертвовать
собой, он делает это по собственной воле.

Некоторые могут восхититься
этим поступком,

другие могут быть не согласны
с такой оценкой.

Итак, если он сам предложил эту идею,

то это будет единственным вариантом
согласия, который бы нас устроил

с точки зрения морали.
Тогда это было бы допустимо.

В ином случае

это будет, скажем так,
согласие под принуждением,

продиктованное обстоятельствами.

Вы так считаете.

Кто-нибудь из вас считает,

что даже согласие Паркера

не оправдывает его убийство?

Кто так думает?

Да. Расскажите нам почему.
Встаньте, пожалуйста.

Я думаю, что Паркер был убит в надежде,

что все остальные члены экипажа
впоследствии будут спасены.

Но для его убийства нет
объективных причин,

потому что вы даже не знаете,
спасут вас вообще или нет,

и его убийство может быть напрасным.

Вы так и будете убивать одного за другим,
пока не останетесь один или вас не спасут?

Просто потому что кто-то
всё равно умрёт?

С позиции морали смысл ситуации в том,

что они жертвуют слабейшим,
одним за другим,

пока не будут спасены.

И в этом случае по счастливой случайности
три человека были живы, когда их спасли.

Но если бы Паркер согласился,

как вы думаете, было бы это правильным?

Нет, я по-прежнему
не считаю это правильным.

Обоснуйте почему.

Во-первых, я считаю, что каннибализм
аморален в принципе.

Есть людей нельзя ни в каком случае.

Итак,

каннибализм неприемлем
даже в том случае,

когда мы знаем, что человек
точно умрёт?

Даже в этом случае?

Да, лично для меня.

Мне кажется, что всё это зависит

от личных моральных принципов человека.

Это только моё мнение.

Конечно, не все с этим согласятся.

Давайте послушаем
аргументы «против»,

а затем посмотрим, смогут ли они
переубедить вас или нет?

Давайте попробуем.

Итак,

есть ли здесь кто-нибудь,

кому импонирует идея согласия
и кто мог бы привести доводы.

Можете ли вы объяснить,
почему согласие всё кардинально меняет?

А как насчёт идеи со жребием?

Может ли это считаться согласием?
Помните, в начале истории

Дадли предложил тянуть жребий.

Предположим, что они согласились
тянуть жребий.

Кто из вас теперь считает,

что это было бы правильно?
Предположим, они тянули жребий,

и юнга проиграл.

Далее происходит история, которую мы уже
знаем. Было бы тогда это допустимым?

В случае со жребием число согласных
уже больше. Давайте послушаем кого-нибудь,

для кого с моральной точки зрения
принципиален жребий.

Почему вы так считаете?

Я думаю, что это принципиальный момент.

Преступлением этот поступок делает то,

что Дадли и Стивенс в один момент решили,
что их жизни важнее, чем жизнь юнги.

И такая мысль может стать предпосылкой
для любого преступления.

То есть мои потребности и желания
являются более важными, чем ваши.

Вот, если бы они тянули жребий,
дав согласие на то,

что кто-то из них должен умереть

и пожертвовать таким образом собой,

чтобы спасти остальных...

Тогда всё было бы в порядке?

Немного абсурдно, но...

Но допустимо с точки зрения морали?
Да.

Как вас зовут?
Мэтт.

Что ж, Мэтт, вас смущает

не сам факт каннибализма,

а отсутствие должной процедуры?

Можно сказать, что да.

Может ли кто-нибудь из тех,
кто согласен с Мэттом,

что-нибудь добавить к сказанному

о том, почему жребий сделает этот поступок

допустимым с точки зрения морали?

Пожалуйста.

Мне кажется, что основная проблема
заключается именно в том,

что юнгу даже не спрашивали,
когда решали его судьбу.

Даже в случае со жребием,
им было всё равно,

будет или нет он в нём участвовать.

Было просто решено, что именно
мальчик должен умереть.

Да, так и произошло на самом деле.

Но если бы все они тянули жребий и все
были бы согласны с этой процедурой,

считали бы вы это правильным?

Да, потому что тогда все бы
знали, что кто-то из них умрёт,

в то время как в реальной
ситуации юнга не знал,

что Дадли и Стивенс решают его судьбу.

Ему никто не сказал,
что он может умереть.

Хорошо, предположим,
что все согласились тянуть жребий.

Все бросили жребий. Но представьте себе,
что юнга проиграл и передумал.

Вы уже всё решили, это своего рода
устное соглашение,

вы не можете взять свои слова обратно;
решение было принято.

Вы понимаете, что умираете ради того,
чтобы спасти других.

Вы осознаёте, что если бы кому-то другому
выпал жребий умереть,

то его бы так же съели, так что...

Хорошо, но потом он мог бы сказать:
«Знаю, но я проиграл».

Я считаю, что основная моральная проблема
в том, что юнгу никто не спрашивал.

Самое ужасное то, что он даже
не представлял, что происходит.

Если бы он осознавал это,
то результат был бы

немного более справедливым.

Хорошо. Теперь я хотел бы узнать вот что.

Некоторые из вас считают,

что это морально допустимо,

но вас всего около 20 процентов.

Во главе с Маркусом.

Другие же считают,

что основная проблема заключается

в отсутствии согласия,

будь то отсутствие согласия
тянуть справедливый жребий

или же,

как считает Кэтлин,

отсутствие согласия в момент

смерти.

Если мы предположим наличие согласия, то

уже больше людей будут готовы признать,

что эта жертва морально оправданна.

Теперь я хотел бы выслушать
тех, кто считает,

что даже при наличии согласия,

даже при использовании жребия,

даже если бы в самый
последний момент Паркер

вяло согласился,

это всё равно
было бы неправильно.

И я хотел бы услышать,
почему бы это было неправильно.

Да.

Всё это время я склонялась
к категорической аргументации.

И думаю,

что, возможно, я готова
принять вариант со жребием,

при котором проигравший
собственноручно убивает себя.

Тогда убийства как такового не будет,
но я по-прежнему считаю,

что даже в таком случае будет принуждение.

И я не думаю, что тут есть раскаяние.
Вспомните запись в дневнике Дадли:

«…когда мы завтракали».

Это выглядит так, как будто он
не видит ценности в жизни других.

Это заставляет меня принять
категорическую аргументацию.

Вы хотите наказать Дадли
по полной программе,

если он не раскаивается или не чувствует,
что поступил неправильно?

Да.

Хорошо. Есть ли ещё кто-то, кто считает,

что это категорически неправильно,
с согласием или без него. Да, пожалуйста.

Я считаю, что в восприятии нашего общества
убийство есть убийство.

И в любом случае наше общество негативно
к этому относится. Я не считаю,

что это зависит от обстоятельств.

Можно задать вам вопрос?

На кону было три жизни

против одной.

У юнги не было ни семьи,
ни тех, о ком нужно было заботиться.

У трёх других человек дома остались
семьи, у них были иждивенцы:

жёны и дети.

Вспомните Бентама.

Бентам считал, что мы должны учитывать
благосостояние, полезность и счастье

для всех. Мы должны сложить всё вместе.

Поэтому это не просто цифра
«три» против цифры «один»,

а ещё и люди,
ждущие моряков дома.

Стоит отметить, что пресса и общество
были на стороне Дадли и Стивенса.

В газете писали, что если бы ими
не двигали привязанность

к своим близким, оставшимся дома,
и беспокойство о них,

они бы точно не сделали этого.

Да, но тогда как они отличаются
от людей, просящих милостыню,

которые так же хотят прокормить свою
семью? Здесь нет большой разницы.

Если я убиваю кого-то, чтобы
улучшить своё положение,

это не перестаёт быть убийством.
Нужно смотреть на это так.

Мы считаем преступлениями
только определённые поступки,

при этом некоторые из них кажутся
нам более жестокими и дикими,

хотя в их основе всегда лежит
один и тот же стимул:

необходимость прокормить свои семьи.

Предположим, что людей было бы
не трое, а тридцать

или триста.

Пожертвовать одной жизнью,
чтобы спасти три сотни

или больше,

три тысячи.

А если ставки были ещё больше.

Предположим, ставки были больше. Я думаю,
это по-прежнему то же самое.

Вы думаете, что Бентам ошибался,
говоря, что необходимо

суммировать всё общественное счастье?
Вы думаете, что он ошибался насчёт этого?

Я не считаю, что он ошибался, но
убийство есть убийство.

Значит Бентам точно ошибался.
Если вы правы, то не прав он.

Хорошо, тогда он не прав.

Хорошо, спасибо.

Давайте отвлечёмся от этого обсуждения

и обратим внимание на то,

сколько было возражений по поводу
поступка Дадли и Стивенса.

Мы услышали несколько мнений
в защиту того, что они сделали.

Их оправдывали тем, что они были

в ситуации крайней необходимости,
в ужасных обстоятельствах.

И косвенно оправдывали
количественным аргументом:

три жизни против одной.

Говорили, что дело не только в количестве,
но и в более важных обстоятельствах,

в том, что дома у них
остались семьи и близкие.

Паркер же был сиротой,
никто бы не скучал по нему.

Таким образом, если вы сложите всё это
и попробуете оценить

соотношение счастья и страдания,

то у вас будут основания утверждать,
что они поступили правильно.

Затем мы услышали, по крайней мере,
три различных типа возражений.

Например, возражение о том,

что их поступок был
категорически неправильным.

Прозвучавшее здесь. Категорически
неправильно.

Убийство есть убийство,
и это всегда плохо,

даже если при этом повысится
общий уровень счастья

в обществе.

Это категорическое возражение.

Но нам всё равно нужно понять,

почему убийство

является категорически неправильным.

Потому ли, что

даже у юнги есть фундаментальные права?

И если в этом вся причина,

то откуда возникают эти права,
если не из идеи

повышения общественного благосостояния,
полезности или счастья? Это первый вопрос.

Другие утверждали,

что в случае со жребием было бы иначе.

Справедливая процедура,

как заметил Мэтт.

И некоторые из вас склонились
к этой точке зрения.

Но это не совсем
категорическое возражение.

Это утверждение о том,
что все должны считаться равными,

даже если в конце концов
один человек будет принесён в жертву

ради общего блага.

Это заставляет нас задуматься о следующем.

Почему согласие на определённую процедуру,

пусть даже справедливую,

оправдывает любой результат,
вытекающий из этой процедуры?

Это второй вопрос.

И, наконец, третий вопрос связан

с фундаментальной идеей о согласии.

Эту мысль высказала Кэтлин.

Если бы юнга согласился сам

и никто бы его к этому не принуждал,

как было отмечено,

то пожертвовать его жизнью ради жизни
других было бы вполне нормальным.

Эту идею поддержали ещё больше людей,

но это приводит нас к третьему
философскому вопросу.

Какова моральная основа
такого согласия?

Почему акт согласия

так существенно меняет дело
с позиции морали?

Поступок, который в любом
другом случае мы бы посчитали

неправильным и назвали бы убийством,

мы начинаем считать допустимым,

если на него было дано согласие.

Чтобы ответить на эти три вопроса,

мы с вами изучим сочинения
неcкольких философов.

В следующий раз мы начнём
с Бентама и Джона Стюарта Милля —

философов-утилитаристов.