Опасность единственной точки зрения

Наши жизни и культуры насыщенны различными пересекающимися историями. Писатель-романист Чимаманда Адичи рассказывает историю о том, как она нашла свой голос в культуре и предостерегает о том, что если мы знаем только одну единственную историю о другом человеке или стране, то это может привести к большому недопониманию.

Я рассказчица.

И я хочу рассказать вам
несколько своих собственных историй

о том, что я называю
«опасность единственной точки зрения».

Я выросла в университетском городке
в восточной Нигерии.

Моя мама говорит,
что я научилась читать в два года,

хотя я считаю, что четыре,
наверное, ближе к правде.

Я рано научилась читать.

И читала я британские и американские
детские книжки.

Я так же рано научилась писать,

и когда лет в семь я стала сочинять

рассказы и раскрашивать их
цветными мелками,

моя бедная мама
должна была их читать.

Я писала точно такие же рассказы,
какие читала.

Все мои персонажи были
голубоглазыми и белокожими.

Они играли в снегу.

Они кушали яблоки.

(Смех)

И они много разговаривали о погоде.

«Как прекрасно,
что солнце вышло из-за туч».

(Смех)

И это всё несмотря на то,
что я жила в Нигерии.

Я никогда не была за её пределами.

У нас не было снега. Мы ели манго.

И мы никогда
не разговаривали о погоде,

потому что в этом не было нужды.

Мои герои также пили
много имбирного эля,

ведь персонажи английских книг,
которые я читала,

обычно пили имбирный эль.

Не важно, что я даже не знала,
что такое имбирный эль.

(Смех)

И много лет спустя

у меня было сильное желание
попробовать имбирный эль.

Но это другая история.

Мне кажется, это хорошо показывает

насколько мы впечатлительны и уязвимы

перед лицом рассказа,

особенно будучи детьми.

Потому что всё, что я читала, были книги,
где главными героями были иностранцы,

я была убеждена, что книги

по своей натуре обязательно
должны были быть об иностранцах

и должны рассказывать о вещах,
с которыми я лично не сталкивалась.

Всё изменилось, когда я открыла для себя
африканские книги.

Их было не так много,

и их было гораздо труднее достать,
чем иностранные книги.

Но благодаря таким писателям,
как Чинуа Ачебе и Камара Лаэ,

я прошла через психологический сдвиг
своего восприятия литературы.

Я поняла, что для людей вроде меня,

девочек с шоколадным цветом кожи,

чьи кудрявые волосы нельзя было
собрать в хвостик,

тоже было место в литературе.

Я начала писать о темах, которые я знала.

Я любила те американские
и английские книги, которые я читала.

Они будили моё воображение.
Они открывали мне новые миры.

Но их непреднамеренным влиянием

было то, что я не знала, что люди как я

существовали в литературе.

Поэтому открытие африканских писателей
для меня было тем,

что спасло меня от одной единственной
точки зрения на то, что такое книги.

Я выросла в традиционной нигерийской
семье со средним достатком.

Мой отец был профессором.

Моя мама была администратором.

И у нас, как это было принято тогда,

постоянно жила прислуга
из соседних деревень.

Когда мне исполнилось восемь лет,
у нас появился новый мальчик-слуга.

Его имя было Фиде.

Всё, что моя мама говорила нам о нём —
это то, что его семья очень бедная.

Моя мама посылала его семье
сладкий картофель, рис, старую одежду.

И если я не доедала свой ужин,
моя мама говорила,

«Доешь свою еду! Разве не знаешь?
У людей вроде семьи Фиде нет ничего!»

Я чувствовала огромную жалость
к семье Фиде.

В одну субботу мы поехали в его деревню.

Его мама показала нам
потрясающую узорчатую корзину

из окрашенного рафия,
которую сплёл его брат.

Я была потрясена.

Мне и в голову не приходило,
что кто-нибудь в его семье

мог создать нечто подобное.

Всё, что я знала о них —
это насколько они были бедными,

и я не думала о них иначе,
чем о бедняках.

Их нищета была единственным,
что я о них знала.

Годы спустя я думала об этом,
уехав из Нигерии

на учёбу в американском университете.

Мне было 19 лет.

Моя американская соседка
была в шоке от меня.

Она меня спросила, где я научилась
так хорошо говорить по-английски,

и смутилась, когда услышала,
что в Нигерии

английский является официальным языком.

Она попросила послушать то,
что она назвала «музыкой моего племени»,

и была очень разочарована,

когда я достала мою кассету Мэрайи Керри.

(Смех)

Она предполагала, что я не знала,
как пользоваться кухонной плитой.

Вот что меня поразило —

она начала меня жалеть
ещё до того, как мы встретились.

Её отношение ко мне, как к африканке,

было своеобразной покровительственной,
благонамеренной жалостью.

У моей соседки была единственная
точка зрения об Африке.

Единственный рассказ о катастрофе.

Эта единственная история

не допускала того, что африканцы
могут быть хоть в чём-то похожи на неё.

Не было места любым другим
более сложным чувствам, чем жалость.

Не было места для связи
между нами на равных.

Я должна сказать, что до поездки в Америку

я не считала себя осознанно африканкой.

Но когда в США заходил разговор об Африке,
люди спрашивали меня,

хотя я не знала ничего
о таких местах, как Намибия.

Всё же я приняла эту новую личность.

И теперь я вижу себя во многом африканкой,

несмотря на то, что всегда раздражаюсь,
если об Африке говорят, как о стране.

Последний пример этого,
во всех других отношениях отличный,

перелёт из Лагоса два дня назад,

когда компания Virgin объявила

о своей благотворительной работе
в «Индии, Африке и других странах».

(Смех)

Поэтому после того, как я прожила
некоторое время в США как африканка,

я начала понимать
отношение моей соседки ко мне.

Если бы я не выросла в Нигерии,

и если бы все мои знания об Африке
я черпала из популярных источников,

я бы тоже думала, что Африка —
это место с красивыми пейзажами,

красивыми животными

и непонятными людьми,

которые воюют в бессмыссленных войнах,
умирают от нищеты и СПИДа,

не могут за себя постоять

и ждут, что их спасут
добрые, белокожие иностранцы.

Я бы представляла африканцев такими же,

как в детстве я видела семью Фиде.

Это однобокое представление об Африке,
по-моему, основано на западной литературе.

Вот цитата из записей лондонского
коммерсанта Джона Лока,

который совершил плавание
в западную Африку в 1561 году

и вёл увлекательный дневник
своего путешествия.

После того, как он описал чёрных
африканцев как «бездомных зверей»,

он добавил: «Ещё они люди без голов,

у которых рот и глаза — на груди».

Я смеялась каждый раз, когда это читала.

И мы должны восхищаться
воображением Джона Лока.

Но главное в его записях то,

что они представляют собой начало

традиционной западной
точки зрения об Африке.

Традиции того,
что Африка — это место негатива,

отличия, темноты,

людей, которые, по словам
замечательного поэта Редьярда Киплинга,

были «полу-дьяволами, полу-детьми».

И я начала осознавать,
что моя американская соседка,

должно быть, на протяжении своей жизни

слышала и видела разные версии
одной этой истории

так же, как один профессор,

который заметил мне, что мой роман
не был «подлинно африканским».

Ладно, я готова признать,

что с моим романом не всё было в порядке,

что он был местами совсем некудышный.

Но я даже предположить не могла,
что в романе

мне не удалось передать
«африканскую подлинность».

По сути, я даже не знала,
что такое «африканская подлинность».

Профессор сказал мне, что мои персонажи
были слишком похожи на него,

образованного зажиточного мужчину.

Мои персонажи умели водить машину.

Они не умирали от голода.

Из-за этого они не были
«настоящими» африканцами.

Но я должна добавить, что тоже виновата

в обладании единственной точки зрения.

Несколько лет назад я посетила Мексику.

В то время политический климат
в США был напряжённый,

и проходило множество дебатов
об иммиграции.

И, как часто бывает в США,

иммиграция стала ассоциироваться
с выходцами из Мексики.

Нескончаемые истории о мексиканцах

как о людях, которые
грабили медицинскую систему,

проскальзывали через границу,

которых арестовывали при въезде
и тому подобное.

Я помню свой первый день в Гвадалахаре,

когда я наблюдала,
как люди шли на работу,

заворачивали тортильи на рынке,

курили и смеялись.

Я помню, что я была немного удивлена.

И вдруг мне стало ужасно стыдно.

Я поняла, что я была настолько поглощена
описанием мексиканцев в прессе,

что для меня они
превратились исключительно

в презренных иммигрантов.

Я поддалась единственной истории
о мексиканцах,

и мне не могло быть более стыдно за себя.

Вот так можно создать одну точку зрения,

показывая людей с единственной стороны,

только в единственном ракурсе

снова и снова,

И они станут казаться именно такими.

Невозможно рассказать
об единственной точке зрения,

не рассказав о власти.

В языке Игбо есть слово,

которое мне приходит в голову
при мысли о мировых структурах власти,

и это слово — «nkali».

Это слово, которое примерно переводится
как «быть лучше, чем другие».

Как и наши экономические
и политические миры,

рассказы тоже определяются
по принципу «nkali».

Как их рассказывают,
кто их рассказывает,

когда их рассказывают
и сколько раз их рассказывают,

на самом деле зависит от власти.

Власть — это способность
не только рассказать о других людях,

но создать наиболее
предвзятый рассказ о них.

Палестинский поэт
Моурид Баргхоути пишет,

что если вы хотите
отнять у людей личность,

проще всего это сделать,
рассказав их историю,

начав её с «во-вторых».

Начните рассказ со стрел индейцев,

а не с нашествия британцев —

и у вас получится совсем другой рассказ.

Начните рассказ
с краха африканских государств,

а не с истории
их создания как колоний,

и у вас получится совсем другая история.

Недавно я выступала в университете,

где один студент сказал,
что ему очень жаль,

что нигерийские мужчины бьют
членов своих семей,

как персонаж отца в моём романе.

На что я ответила, что только что прочла
книгу «Американский психопат»...

(Смех)

и мне очень жаль,

что молодые американцы
сплошь серийные убийцы.

(Смех)

(Аплодисменты)

Конечно же, я сказала это
в порыве раздражения.

(Смех)

Мне бы даже никогда
не пришло в голову считать

из-за того, что я прочитала книгу,
где персонаж был серийным убийцей,

что он мог как-то либо представлять
всех американцев.

И это не из-за того,
что я чем-то лучше, чем тот студент,

но благодаря культурной
и экономической мощи Америки,

я знаю много историй об Америке.

Я читала Тайлера и Апдайка,
Стейнбека и Гейтскилла.

У меня не было единственного
представления об Америке.

Когда я узнала несколько лет назад,

что писатель должен иметь
очень несчастное детство,

чтобы быть успешным,

я начала было придумывать издевательства,
которым «подвергали» меня мои родители.

(Смех)

Но правда в том, что у меня
было очень счастливое детство,

полное смеха и любви,
в очень дружной семье.

Но у меня также были дедушки,
которые умерли в лагерях для беженцев.

Мой двоюродный брат Полле умер
из-за недоступности хорошей медицины.

Один из моих ближайших друзей,
Околома, умер в авиакатастрофе,

потому что у нас не хватало
воды для пожарных машин.

Я выросла в условиях репрессивного
военного правительства,

которое обесценило образование,

и из-за этого мои родители
не всегда получали зарплату.

И я помню, как в детстве
с нашего стола исчез джем,

потом исчез маргарин,

потом хлеб стал слишком дорогим

и потом количество молока
стало ограничиваться.

А самое главное — какой-то ставший нормой
политический страх

вторгся в нашу жизнь.

Все эти рассказы сделали меня
тем, кто я есть.

Но настаивать только на этих
отрицательных историях —

это словно забыть
весь мой остальной опыт

и упустить из виду многие другие истории,
которые сформировали меня.

Единственная точка зрения
создаёт стереотипы.

И проблема со стереотипами
не в том, что они ошибочные,

а в том, что они неполные.

Они превращают одну из историй
в одну единственную.

Конечно, Африка —
это континент катастроф.

Есть катастрофы неизмеримые, как например
ужасные изнасилования в Конго.

Есть удручающие, как например то,

что 5 000 человек подают на одно
свободное рабочее место в Нигерии.

Но есть и другие истории,
которые не о катастрофах.

И очень важно, настолько же важно,
рассказывать о них.

Я всегда считала, что невозможно

найти сходство с местом или с человеком

без того, чтобы найти сходство со всеми
рассказами того места или человека.

Последствия единственной
точки зрения в том,

что она лишает людей
человеческого достоинства.

Из-за неё нам труднее
признать равенство людей.

Она подчеркивает, насколько мы разные,
а не то, насколько мы похожи.

А что было бы,
если до моей поездки в Мексику,

я бы следила за дебатами
об иммиграции с обеих сторон,

и со стороны США,
и со стороны Мексики?

И что, если бы моя мама
объяснила мне, что семья Фиде была бедной,

но трудолюбивой?

Что, если бы у нас была
африканская телесеть,

которая вещала бы различные
африканские истории по всему миру?

Это то, что нигерийский писатель
Чинуа Ачебе называет «балансом историй».

Что, если бы моя соседка
знала о моём нигерийском издателе

по имени Мухта Бакаре,

замечательном человеке,
бросившим работу в банке,

чтобы последовать за своей мечтой
и создать издательство?

Существовало общепринятое мнение,
что нигерийцы не читают.

Он был несогласен.

Он считал, что те люди,
которые могут читать, читали бы,

если книги стали бы для них
по карману и общедоступны.

Вскоре после того, как он
опубликовал мою первую книгу,

телеканал в Лагосе
взял у меня интервью.

Женщина, которая работала там курьером,
подошла ко мне и сказала:

«Мне очень понравилась ваш роман,
но не понравился конец.

Вы должны написать продолжение,
и вот что в нём должно случиться...»

(Смех)

И она начала объяснять мне,
что написать в продолжении.

Я была не только очарована,
но и очень растрогана.

Она была женщиной
из числа простых нигерийцев,

тех, которые не должны были
уметь читать.

Но она не только прочитала книгу,

но и сделала её своей

и чувствовала себя вправе советовать,
что должно быть в продолжении.

А что, если бы моя соседка
знала о моей подруге Фуми Онде,

о бесстрашной женщине,
которая ведёт ТВ-шоу в Лагосе,

которая полна решимости говорить
о том, что мы предпочитаем забыть?

А что, было если бы моя соседка
знала об операции на сердце,

которую провели в лагосской больнице
на прошлой неделе?

А что, если бы она знала
о современных нигерийских музыкантах?

О талантливых людях,
поющих на английском и пиджин,

на игбо, йоруба и иджо,

которые смешивают
музыку от Джей-Зи и Фелы

до Боба Марли и своих дедушек.

А что, если бы моя соседка
знала об адвокате,

которая обратилась в нигерийский суд
с делом об отмене нелепого закона,

требующего от женщин
иметь разрешение своих мужей,

прежде чем поменять свой паспорт?

Что, если бы моя соседка
знала бы о Нолливуде,

полным инноваторов, снимающих фильмы
несмотря на большие технические сложности?

Эти фильмы настолько популярные,

что являются лучшими примерами того, что
нигерийцы потребляют местную продукцию.

А что, если бы моя соседка знала
о моей амбициозной парикмахерше,

которая только что начала свой бизнес
по наращиванию волос?

Или о миллионах других нигерийцев,
которые открывают собственные компании,

и хоть иногда терпят неудачи,
но продолжают стремиться?

Каждый раз, приезжая домой, я сталкиваюсь

с обычными источниками раздражения
для большинства нигерийцев:

наша неудачная инфраструктура,
наше бесполезное правительство.

Но я сталкиваюсь с невероятной стойкостью

людей, которые процветают,
несмотря на правительство,

а не благодаря ему.

Каждое лето я преподаю
семинары для писателей в Лагосе.

Меня всегда поражает,
сколько людей записываются на семинары,

сколько людей хотят писать, рассказывать,

делиться своими историями.

Вместе с моим нигерийским издателем
мы только что создали

НГО Фарафина Траст.

У нас далеко идущие планы:
строить новые библиотеки,

модернизировать имеющиеся

и предоставлять книги
государственным школам,

у которых нет книг
в собственных библиотеках,

а также организовывать множество семинаров

по чтению и писанию

для всех, кто желает поведать
наши многочисленные истории.

Рассказы важны.

Все рассказы важны.

Рассказом можно оклеветать
и лишить достоинства.

Но рассказом можно расширить
чьи-то возможности и очеловечить.

Рассказами можно сломить
достоинство людей.

Но рассказами можно
и восстановить это достоинство.

Американская писательница
Элис Уокер писала

о своих родственниках с Юга,
которые переехали на Север.

Она показала им книгу

о жизни на Юге,
которую они оставили позади.

Она пишет: «Они сидели, читая книгу сами

или слушая: как я читала вслух,
и чувствовали себя счастливыми».

Я хотела бы закончить
на следующей мысли:

когда мы отказываемся
от единственной точки зрения,

когда мы понимаем, что не бывает
одного единственного рассказа

о любом месте —

мы становимся счастливы.

Спасибо.

(Аплодисменты)