Брайан Стивенсон: Нам нужно поговорить о несправедливости

В захватывающем и личном выступлении, с эпизодическим появлением его бабушки и Розы Паркс, защитник прав человека Брайан Стивенсон делится жёсткой правдой об американской судебной системе, начиная с сильного перекоса в отношении рас: треть мужчин с чёрным цветом кожи содержалась в заключении на каком-то этапе их жизни. Эти проблемы, переплетённые с никогда не подвергавшейся сомнению американской историей, редко освещаются с такой откровенностью, пониманием и убедительностью.

Это очень большая честь для меня.

Я провожу бòльшую часть времени

в тюрьмах, лагерях, в камерах смертников.

Я провожу бòльшую часть времени в бедных районах,

в проектах и местах, где редок луч надежды.

Присутствие на TED,

наблюдение всей этой активности

зарядило меня очень сильно.

Одна особенность, которая быстро стала очевидной —

у TED есть индивидуальность.

Здесь можно сказать то,

что будет иметь последствия в мире.

Когда что-либо проходит сквозь TED,

оно обретает смысл и силу,

которых нет в противном случае.

Я говорю об этом, потому что индивидуальность чрезвычайно важна.

Мы видели фантастические выступления.

Я думаю, мы познали,

что слова учителя могут иметь значение,

но если учитель полон сочувствия,

они приобретают особый смысл.

Доктор может сделать много полезного,

но если доктор заботлив, он достигает большего.

Я хочу поговорить о силе индивидуальности.

Я не познал это в процессе юридической практики

и моей работы.

Моя бабушка научила меня этому.

Я вырос в традиционной

афроамериканской семье

матриархального уклада,

управляемой моей бабушкой.

Она была крутого нрава, сильная,

властная.

За ней было последнее слово в любом споре.

Часто она же их и начинала.

Она была дочерью рабов.

Её родители родились в рабстве в Вирджинии в 1840-х.

Она родилась в 1880-х,

и опыт рабства

во многом сформировал её жизненные взгляды.

Моя бабушка была крутого нрава, но она была любящей.

Когда я был маленьким мальчиком,

она подходила ко мне и обнимала.

Она обнимала меня так крепко,

что я едва дышал, а затем отпускала.

Час или два спустя, если я снова её видел, она спрашивала:

«Брайан, ты ещё чувствуешь, что я тебя обнимаю?»

Если я отвечал «нет», она снова на меня набрасывалась,

а если «да» — она оставляла меня в покое.

Она обладала таким качеством,

что всегда хотелось быть рядом с ней.

Единственной сложностью были её 10 детей.

Моя мама была младшей из них.

Иногда, когда я хотел провести с ней время,

добиться внимания было сложно.

Мои двоюродные братья и сёстры были вездесущи.

Я помню, восьми или девяти лет от роду,

я проснулся и вошёл в гостиную,

где играли мои двоюродные братья и сёстры.

Моя бабушка сидела в противоположном углу

и пристально наблюдала за мной.

Сначала я подумал: мы играем в игру.

Я смотрел и на неё и улыбался,

но она была очень серьёзна.

Спустя примерно 15 или 20 минут

она встала, пересекла комнату,

взяла меня за руку и сказала:

«Так, Брайан, у нас намечается разговор».

Я помню это как сейчас.

Я никогда это не забуду.

Она отвела меня в сторонку и сказала: «Брайан, я тебе кое-что скажу,

но обещай, что ты никому не расскажешь».

Я ответил: «Хорошо, мам».

Она сказала: «Обещаешь?» Я ответил: «Конечно».

Затем она усадила меня, посмотрела

и сказала: «Я хочу, чтобы ты знал:

я за тобой наблюдаю».

И продолжила: «Я думаю, ты особенный.

Ты можешь добиться всего, чего хочешь».

Я никогда этого не забуду.

И она продолжила: «Но пообещай мне три вещи, Брайан».

Я ответил: «Хорошо, мам».

Она: «Первое, пообещай мне

всегда любить свою маму.

Она моя девочка, пообещай

мне всегда о ней заботиться».

Я обожал свою маму и ответил: «Конечно, мам, обязательно».

Она продолжила: «Второе, пообещай мне

всегда поступать по совести,

даже когда это очень трудно».

Я подумал и ответил: «Хорошо, мам, обещаю».

И, наконец, она сказала: «И третье,

пообещай никогда не пить спиртное».

(Смех)

Что ж… мне было всего девять, и я ответил: «Хорошо, мам, я обещаю».

Я вырос в деревне, в сельской местности, на Юге.

У меня был брат на год старше меня и сестра на год младше.

Однажды, когда мне было 14 или 15,

брат подошёл, у него было 6 банок пива —

не знаю, где он их взял —

взял меня, сестру, и мы пошли в лес.

Мы как обычно бесились, ничего особенного.

Он глотнул пива, дал немного сестре, она выпила чуть-чуть,

а затем предложил мне.

Я ответил: «Не, не хочу. Не парься, пейте, но я не буду».

Брат ответил: «Да ну, мы пьём, и ты пей.

Я выпил, сестра выпила. Выпей».

Я ответил: «Нет. Это нехорошо. Пейте сами».

Брат уставился на меня:

«Что стряслось? Да выпей же пива».

Затем он на меня хитро посмотрел и спросил:

«А… тебя, наверное, ещё парит

тот разговор с бабушкой».

(Смех)

Я спросил: «Ты о чём говоришь?»

Он ответил: «Да ну, она всем внукам говорит, что они особенные».

(Смех)

Я был опустошён.

(Смех)

Я хочу кое в чём признаться.

Я скажу кое-что, что лучше не говорить.

Я знаю, что это может попасть в эфир.

Но мне 52 года

и я признаюсь:

Я ни разу не пил спиртное.

(Аплодисменты)

Я признаюсь не из-за добродетельности этого,

а потому что считаю, что в индивидуальности — сила.

Если создать правильную индивидуальность,

то можно говорить окружающим даже те вещи,

которые изначально для них не имеют смысла.

Можно помочь им сделать что-то,

когда они не верят в свои силы.

Подумав, я понял, конечно,

бабушка считала всех своих внуков особенными.

Мой дедушка был в тюрьме во время сухого закона.

Мой дядя умер от злоупотребления спиртным.

Поэтому она считала нужными для нас эти обещания.

Уже много лет я пытаюсь пролить свет

на нашу уголовную судебную систему.

Эта страна сильно отличается от той,

какой она была 40 лет назад.

В 1972-м в тюрьмах содержалось 300 000 людей.

Сейчас — 2,3 миллиона.

В Соединённых Штатах сейчас

самый высокий процент заключённых в мире.

У нас 7 миллионов условно осуждённых людей.

Массовые «посадки», на мой взгляд,

фундаментально изменили наш мир.

В бедных, цветных микрорайонах

это формирует

отчаяние и

безнадёжность.

Один из трёх темнокожих

в возрасте от 18-ти до 30-ти

находится в тюрьме или осуждён условно.

В городских микрорайонах по всей стране —

Лос-Анджелес, Филадельфия, Балтимор, Вашингтон —

от 50 до 60% цветных молодых людей

находится в тюрьме или осуждены условно.

Наша система не просто принимает

искажённый облик на основе расы,

но и на основе бедности.

Наша судебная система

относится гораздо лучше

к богатым и виновным, чем к бедным и невинным.

Богатство, а не вина

определяет исход.

И, кажется, нас это устраивает.

Политика устрашения и злобы

заставила нас поверить,

что эти проблемы не наши проблемы.

Мы были отстранены.

Меня это интересует.

Понаблюдаем за рядом интересных событий в моей области.

Мой штат, Алабама, как и ряд других,

навсегда лишает гражданских прав

лиц, имеющих судимость.

Сейчас в Алабаме

34% чёрного мужского населения

навсегда потеряло право голосовать.

Мы предвидим, что в следующие 10 лет

уровень лишения гражданских прав

будет столь же высок,

как и до принятия «Акта о праве голоса».

Поражающая тишина.

Я представляю права детей.

Многие из моих клиентов очень молоды.

США — единственная страна в мире,

которая приговаривает 13-летних детей

к смерти в тюрьме.

У нас есть пожизненное заключение без досрочного освобождения. Для детей.

Мы с этим боремся.

Единственная страна в мире.

Я представляю права приговорённых к смертной казни.

Очень интересен подход к вопросу смертной казни.

Нас учили думать,

что настоящий вопрос в том,

заслуживают ли люди смертной казни за их преступления.

Это очень деликатный вопрос.

Но есть и другая сторона медали,

заключающаяся в нашей индивидуальности.

Здесь вопрос не в том, заслуживают

ли люди смертной казни за их преступления,

а в том, заслуживаем ли мы право убивать?

Подумайте, это потрясает.

Смертная казнь в Америке подвержена ошибкам.

На каждых 9 казнённых,

мы находим одного невинного,

который был оправдан и освобождён от смертной казни.

Ужасающий процент ошибки:

один из девяти — невиновен.

Это потрясает.

В авиации мы запрещаем летать,

если на каждые 9 взлетевших самолётов

один терпит крушение.

Но мы как-то огораживаем себя от этой проблемы.

Это не наша проблема.

Это не наша забота.

Это не наша битва.

Я много говорю об этих проблемах.

Я говорю о расе

и о праве на убийство.

Что интересно, когда я преподаю историю афроамериканцев

своим студентам, я рассказываю о рабстве.

Я рассказываю о терроризме,

эпохе, начавшейся после Реконструкции

и продолжавшейся до Второй мировой войны.

Нам мало об этом известно.

Но для афроамериканцев этой страны,

это была эпоха террора.

Во многих районах люди боялись быть линчёванными.

Они боялись быть взорванными.

Террор формировал их жизнь.

Пожилые люди подходят ко мне сейчас и говорят:

«Мистер Стивенсон, вы выступаете публично,

скажите людям, что мы сталкиваемся

с терроризмом не в первый раз,

не после 11 сентября».

Они просят: «Скажите им — мы с этим выросли».

За эпохой террора, конечно,

последовала сегрегация

и десятки лет расового неравенства

и апартеида.

И всё же в этой стране есть тенденция

не говорить о наших проблемах.

Мы не любим говорить о нашей истории.

И именно поэтому у нас нет понимания,

что значит делать то, что мы делали исторически.

Мы постоянно натыкаемся друг на друга.

Мы постоянно создаём трения и конфликты.

Нам сложно говорить о расе.

Думаю, причина этому — наше нежелание

решиться признать правду и пойти на примирение.

В Южной Африке люди поняли,

что невозможно победить апартеид

без признания правды и примирения.

В Руанде даже после геноцида была эта решимость,

а в этой стране мы на это не пошли.

Я читал лекции в Германии о смертной казни.

Было потрясающе,

когда одна ученица поднялась после выступления

и сказала: «Чрезвычайно грустно

слышать то, о чём вы говорите».

Она сказала: «В Германии нет смертной казни.

Конечно, у нас не может быть смертной казни».

В комнате повисла тишина,

и эта женщина сказала:

«Это просто невозможно с нашей-то историей,

чтобы мы когда-либо

ввязались в систематическое убийство людей.

Для нас невообразимо

сознательно и намеренно

планировать казнь людей».

Я об этом подумал.

Каково было бы

жить в мире,

где Германия казнила людей,

преимущественно евреев?

Я бы этого не вынес.

Это невообразимо.

И всё же в этой стране,

в штатах Старого Юга,

мы казним людей —

здесь в 11 раз более вероятно получить высшую меру,

если жертва — белый человек, нежели если жертва — чернокожий.

Эта вероятность в 22 раза больше —

если обвиняемый чернокожий, а жертва белый человек —

в тех самых штатах, где захоронены

тела линчёванных людей.

И всё же, мы устраняемся.

Я думаю, наша индивидуальность под угрозой.

На самом деле, когда нас

не волнуют тяжёлые вещи,

позитивные и чудесные вещи

тем не менее страдают.

Мы любим инновации.

Мы любим технологии. Мы любим творчество.

Мы любим развлечения.

Но, в конце концов,

эти вещи

затмеваются страданием,

эксплуатацией, упадком,

маргинализацией.

Для меня стало необходимым

интегрировать обе стороны.

Потому что в итоге мы говорим

о нужде быть более надеющимися,

решительными, посвящёнными

базовым сложностям жизни в сложном мире.

Для меня это значит

тратить время, думая и говоря

о бедных, обездоленных,

о тех, кто никогда не попадёт на TED.

Надо думать о них таким образом,

который интегрирован в наши жизни.

В конце концов, мы вынуждены поверить вещам, которых мы не видели.

Мы верим. Как бы рациональны и привержены интеллекту мы ни были.

Инновации, творчество,

развитие, они приходят

не только из идей в умах.

Они приходят из идей в умах,

которые питаются

убеждением в сердцах.

Я верю, что эта связь сердца и ума,

вынуждает нас

обращать внимание

не только на яркие и красивые вещи,

но и на тёмные, сложные вещи.

Вацлав Гавел, великий чешский лидер, говорил об этом:

«Когда в Восточной Европе мы были подавлены,

мы хотели много всего,

но более всего нам была нужна надежда,

направление духа,

готовность иногда быть в безнадёжных местах

и свидетельствовать».

Я верю, что это направление духа

находится в центре того,

в чём даже сообщество TED

должно принимать участие.

Вокруг технологии и дизайна

нет изолирующей пустоты,

которая позволит нам быть людьми,

не обращая внимания на страдания,

бедность, исключённость, нечестность, несправедливость.

Хочу предупредить вас,

что эта индивидуальность

намного сложнее индивидуальности,

которая не обращает на это внимания.

Вы это поймёте.

Мне посчастливилось, будучи молодым юристом, встретить Розу Паркс.

Мисс Паркс иногда приезжала в Монтгомери

и встречалась с двумя близкими подругами,

пожилыми женщинами:

Джонни Карр, организатором

автобусного протеста Монтгомери —

изумительная афроамериканская женщина —

и Вирджинией Дурр, белой женщиной,

чей муж, Клиффорд Дурр, представлял интересы доктора Кинга.

Эти женщины встречались и просто говорили.

Иногда мисс Карр звала меня и говорила:

«Брайан, мисс Паркс приезжает в город. Мы собираемся поговорить.

Хочешь прийти и послушать?»

И я отвечал: «Конечно, мэм, я хочу».

А она: «Что ж, что ты будешь делать, когда придёшь?»

Я отвечал: «Я буду слушать».

Я приходил, и я просто слушал.

Это так сильно заряжало и вдохновляло.

Однажды я был там, слушая этих женщин,

и после пары часов мисс Паркс повернулась ко мне

и спросила: «Брайан, давай, расскажи мне, что такое „Движение за равноправие“.

Расскажи, что ты пытаешься делать».

И я начал выкладывать:

«Мы пытаемся бросить вызов несправедливости.

Мы пытаемся помочь ошибочно осуждённым людям.

Мы пытаемся бороться с предубеждением и дискриминацией

в уголовной судебной системе.

Мы пытаемся отменить пожизненные сроки заключения для детей.

Мы пытаемся сделать что-то с высшей мерой наказания.

Мы пытаемся уменьшить количество заключённых.

Мы пытаемся положить конец массовым „посадкам“».

Я выговорил ей свою речь, и когда закончил,

она посмотрела на меня и сказала: «М-м-м…,

это отнимет у тебя много, много, много сил».

(Смех)

А затем мисс Карр наклонилась, поднесла палец к моему лицу и сказала:

«Вот почему тебе надо быть очень, очень, очень смелым».

Я верю, что сообществу TED

нужно быть более смелым.

Нам нужно найти пути

подхода к этим проблемам,

задачам, страданию.

Ведь, в конце концов, человечество

зависит от человечности каждого.

Моя работа научила меня простым,

очень простым вещам.

Я понял и поверил,

что каждый из нас больше,

чем самый ужасный наш поступок.

Я верю в это для каждого человека на планете.

Если кто-то врёт, он не только лжец.

Если кто-то берёт чужое,

он не только вор.

Даже если ты убил кого-то, ты не только убийца.

Поэтому и есть фундаментальное человеческое достоинство,

которое должно уважаться законом.

Я также верю,

что во многих частях этой страны

и, конечно, во многих местах планеты

противоположность бедности — не богатство.

Я так не думаю.

Я думаю, в слишком многих местах

противоположность бедности — справедливость.

И, наконец, я верю,

что несмотря нас всю драматичность,

и красоту, и воодушевление,

и поощрение,

мы не будем судимы по нашим технологиям,

мы не будем судимы по нашему дизайну,

мы не будем судимы по нашему уму и интеллекту.

Характер общества определяется не тем,

как оно относится к богатым и влиятельным и привилегированным,

а тем, как оно относится к бедным,

осуждённым, заключённым.

Потому что в этой связке

мы начинаем действительно понимать

глубочайшие вещи

о самих себе.

Иногда я переусердствую.

Я устаю, как и все.

Иногда эти идеи опережают наше мышление

важными способами.

Я представляю права детей,

осуждённых на ужасные сроки.

Я иду в тюрьму и вижу клиента, которому 13-ть или 14-ть,

и которого признали способным нести ответственность, как взрослого.

Я думаю, как это случилось?

Как судья может сделать тебя чем-то,

чем ты не являешься?

Судья признал его взрослым, но я вижу ребёнка.

Однажды ночью я засиделся и начал думать,

если судья может превратить тебя во что-то иное,

у судьи должна быть магическая сила.

Да, Брайан, у судьи есть магическая сила.

Она любому пригодится.

Было поздновато, мысли путались,

и я начал работать над ходатайством.

У меня был клиент 14-ти лет, молодой чернокожий паренёк.

Я начал работать над ходатайством,

озаглавленным: «Ходатайство

об отношении к моему 14-летнему чернокожему клиенту

как к привилегированному, белому, 75-летнему

исполнительному директору».

(Аплодисменты)

Я поместил в ходатайство факты

о полицейском беспределе, прокурорских и судейских злоупотреблениях.

Там была дикая строчка о том, что в этой стране

нет употребления, а только злоупотребление.

На следующее утро я проснулся и подумал, мне это приснилось,

или я в самом деле это написал?

К моему ужасу, я не только написал это,

но и отправил в суд.

(Аплодисменты)

Прошло пара месяцев,

я об этом просто забыл.

Наконец я вспомнил,

нужно же пойти в суд и отстоять это сумасшедшее дело.

Я сел в машину

и ощутил подавленность, сильную подавленность.

Я сел в машину и поехал к зданию суда.

Я думал, это будет так трудно, так болезненно.

Наконец, я вышел из машины и пошёл к зданию.

Когда я поднимался по ступенькам здания суда,

я встретил пожилого чернокожего мужчину, который был там уборщиком.

Когда этот мужчина меня увидел, он подошёл

и спросил: «Ты кто?»

Я ответил: «Я юрист». А он: «Ты юрист?». Я ответил: «Да, сэр».

Этот мужчина подошёл ко мне

и обнял.

И прошептал мне на ухо:

«Я так горд за тебя».

Я должен признаться,

это придало мне сил.

Это зацепило струны мыслей

об индивидуальности,

о возможности каждого человека внести вклад

в сообщество, о положительном взгляде на мир.

Что ж, я вошёл в зал суда.

Как только я вошёл, судья меня заметил:

«Мистер Стивенсон, вы написали это дикое ходатайство?»

Я ответил: «Да, сэр. Я написал». И мы начали спорить.

Начали входить люди, потому что они были возмущены.

Я написал дикие вещи.

Входили офицеры полиции,

помощники прокурора и секретари.

Я не успел заметить, как зал суда был полон людьми,

возмущёнными нашим разговором о расе,

о бедности,

о неравенстве.

Краем глаза я заметил уборщика, бегающего взад-вперёд.

Он продолжал смотреть в окно и мог слышать весь этот ор.

Он нервно ходил взад-вперёд.

Наконец, этот пожилой чернокожий мужчина, очень взволнованный,

вошёл в зал суда и сел позади меня,

практически за столом адвокатов.

10 минут спустя судья объявил перерыв.

Во время перерыва зам. шерифа оскорбился

приходом уборщика в зал суда.

Этот зам вскочил и подбежал к этому пожилому мужчине:

«Джимми, ты что делаешь в зале суда?»

Пожилой чернокожий мужчина поднялся,

посмотрел на зама, посмотрел на меня

и сказал: «Я пришёл в этот зал суда,

сказать этому молодому человеку,

не своди глаз с цели, держись».

Я пришёл на TED,

потому что я верю, что многие из вас понимают,

что у вселенной длинная память,

но она доберётся до правосудия.

Потому что мы не можем быть развитыми людьми

до тех пор, пока мы не позаботимся о правах человека и его достоинстве.

Потому что выживание всех

связано с выживанием каждого.

Потому что наше видение технологии и дизайна,

развлечений и творчества

должно быть связано с видением

человечности, сострадания и справедливости.

Тем из вас, кто разделяет эту мысль,

я хочу сказать

больше всего на свете:

«Не своди глаз с цели, держись».

Спасибо большое.

(Аплодисменты)

Крис Андерсон: Вы слышали и видели

очевидное желание этой аудитории, этого сообщества,

помочь вам на вашем пути и сделать что-то с этим.

Кроме финансовой помощи,

что мы ещё можем сделать?

БС: Возможностей более чем достаточно.

Если вы живёте в Калифорнии, например,

этой весной будет референдум

о перенаправлении части денег,

которые тратятся на наказания.

Например, здесь в Калифорнии

мы хотим потратить один миллиард долларов

на смертную казнь за следующие пять лет,

один миллиард долларов.

А тем временем 46% бытовых убийств

не заканчиваются арестом.

56% всех изнасилований не заканчиваются арестом.

Есть возможность это поменять.

Этот референдум предлагает

отдать эти деньги на безопасность и правопорядок.

Я думаю, вокруг нас полно возможностей.

КА: За последние тридцать лет

в Америке наблюдается огромный спад преступности.

И часть этого иногда относят

на счёт увеличения количества заключённых.

Что вы скажете тем, кто в это верит?

БС: На самом деле, процент жестоких преступлений

остался довольно стабильным.

Большое увеличение массовых тюремных заключений в этой стране

не относится к категории жестоких преступлений.

Это из-за ошибочной войны с наркотиками.

Именно оттуда идёт драматический прирост

населения наших тюрем.

И нас увлекла эта риторика наказания.

Отсюда законы «трёх предупреждений»,

по которым люди «садятся» навсегда

из-за кражи велосипеда, за мелкие кражи,

вместо того, чтобы заставить их

возместить украденное пострадавшим.

Я думаю, нам надо больше работать

над помощью жертвам преступлений, а не меньше.

Я думаю, наша текущая философия наказания

не приносит никому пользы.

Я думаю, нам нужны изменения в этом направлении.

(Аплодисменты)

КА: Брайан, вы задели струны души.

Вы вдохновляющий человек.

Спасибо большое за участие в TED. Спасибо.

(Аплодисменты)