Что мы не знаем о мусульманских детях из Европы

Родившись в семье афганки и пакистанца в Норвегии, Дийа Хан на собственном опыте узнала, что значит быть человеком, застрявшим между своей общиной и своей страной. В этом сильном эмоциональном выступлении режиссёр обнажает то непризнание и одиночество, с которыми сталкиваются мусульманские дети, живущие на Западе, — а также смертельную опасность того, что если мы откажемся от наших детей, это обязательно приведёт их в руки экстремистов.

Ещё будучи ребёнком, я знала,
что обладаю сверхспособностями.

Да, именно так.

(Смех)

Я считала себя удивительной из-за своей
способности находить общий язык

с выходцами с Ближнего Востока,

такими как мой дедушка —
консервативный мусульманин.

Понимала я маму-афганку и папу-пакистанца,

не столько религиозных,
сколько невозмутимых и в меру либеральных.

И конечно, я понимала чувства

и находила общий язык
с белыми жителями Норвегии,

страны, где я росла.

Будь то белые, смуглые, какие-угодно —

я любила их всех.

Я всех понимала,

даже тогда, когда они сами
не понимали друг друга.

Они все были мне близки.

Несмотря на это,
мой отец всегда был обеспокоен.

Он часто говорил,
что даже с лучшим образованием

у меня не будет
равных возможностей с другими,

и рано или поздно я столкнусь
с дискриминацией,

и единственный способ
быть принятой европейцами —

стать знаменитой.

Заметьте, этот разговор произошёл
между нами, когда мне было семь лет.

Именно тогда отец сказал:

«Знаменитой ты можешь стать
или в спорте, или в музыке».

Он не был силён в спорте,
поэтому мне досталась музыка.

Итак, когда мне было семь лет,
он собрал все мои игрушки,

кукол в том числе, и выбросил их.

Взамен я получила дешёвый
синтезатор фирмы Casio...

(Смех)

и уроки пения.

Отец заставлял меня практиковаться
часами каждый день.

Довольно быстро он начал представлять
меня всё большей и большей аудитории,

и, как ни странно, я стала олицетворением
ребёнка, выросшего в Норвегии,

характеризующейся многообразием взглядов.

Я, конечно, была очень горда,

потому что даже газеты в то время

начали писать положительные
вещи о выходцах с Востока,

и я чувствовала,
что мои сверхспособности развиваются.

Когда мне было двенадцать,
возвращаясь из школы домой,

я пошла другой дорогой,

потому что захотела купить свои любимые
конфеты — «солёные лапки».

Знаю, название ужасное,

но я их просто обожала.

По сути, это солёные лакричные кусочки
в форме ступни.

Произнося это название вслух,
я понимаю, как странно оно звучит,

но всё равно это было
моё самое любимое лакомство.

Когда я уже собиралась войти в магазин,

дорогу мне преградил белый мужчина,

я попыталась обойти его,
но он остановил меня,

пристально посмотрел мне в глаза

и плюнул мне в лицо, сказав:

«Убирайся с дороги,

маленькая чёрная дрянь,
пакистанская сучка, —

убирайся туда, откуда приехала».

Я была смертельно напугана.

Я смотрела на него,

мне было настолько страшно,
что даже не вытерла с лица

плевок, смешавшийся со слезами.

Помню, как я огляделась вокруг
в надежде, что сейчас подойдёт

какой-нибудь взрослый и остановит его.

Но вместо этого, все проходили мимо,
притворяясь, что спешат и не видят меня.

Я была очень обескуражена,
потому что подумала тогда:

«Ну же, где вы, мои белые люди?
Что происходит?

Почему они не приходят и не спасают меня?»

Понятно, что я не купила конфеты,

а побежала со всех ног домой.

Я подумала: в целом же всё в порядке.

Время шло, я становилась всё успешнее,

и в итоге стала подвергаться нападкам
и со стороны выходцев с Востока.

Некоторые мужчины из окружения моего отца
считали неприемлемым

и позорным для женщины заниматься музыкой

и тем более так часто появляться в СМИ.

Вскоре меня начали оскорблять
на моих собственных концертах.

Помню, на одном из концертов,
стоя на сцене, я наклонилась к зрителям,

и последнее, что я увидела, —
лицо смуглого парня,

а потом какое-то химическое вещество
было брошено мне в глаза.

Я ничего не видела, глаза слезились,

но я всё равно продолжила петь.

Мне плевали в лицо на улицах Осло,
теперь мужчины с коричневым цветом кожи.

Однажды меня даже пытались похитить.

Звучали постоянные угрозы убийства.

Помню, меня остановил на улице
пожилой бородатый мужчина и сказал:

«Я люто ненавижу тебя за то,
что твой пример

заставляет наших дочерей думать,

что они могут делать всё что захотят».

Один юноша посоветовал мне остерегаться,

он сказал: «Музыка — это не по-исламски,
это профессия шлюх,

и если ты будешь продолжать ею заниматься,

тебя изнасилуют и вспорют живот,
чтобы ты не смогла родить еще одну шлюху».

Я снова была обескуражена,

не понимала, что происходит.

Мои же соотечественники стали
обращаться со мной подобным образом.

Как же так? Вместо того,
чтобы соединить эти два мира,

я чувствовала, что проваливаюсь
в бездну между ними.

Думаю, плевки стали моей
«ахиллесовой пятой».

Когда мне исполнилось 17,

поток угроз убийства
и оскорблений был нескончаем.

Ситуация стала настолько невыносимой,
что мама сказала мне:

«Мы уже не способны обеспечить
твою защиту и безопасность,

поэтому тебе придётся уехать».

Так что я купила билет в один конец
до Лондона, собрала чемодан и ушла.

Самым большим разочарованием было то,
что никто ничего не сказал.

Мой отъезд из Норвегии был
достаточно публичным.

Никто из моих знакомых, будь то белые
или темнокожие, не сказал ничего.

Никто не произнёс:
«Постойте, это не правильно.

Поддержите эту девушку, защитите её,
она же одна из нас».

Никто не сказал ничего подобного.

В тот момент у меня было такое чувство...
знаете, в аэропорту

на багажной ленте выкатываются
разные чемоданы,

один за другим по кругу,

и всегда один остаётся.

Один чемодан, который никому не нужен
и который никто не ищет.

Вот так я себя и чувствовала:

одинокой и брошенной как никогда.

Переехав в Лондон, я со временем
возобновила музыкальную карьеру.

К сожалению, на новом месте
повторилась та же самая история.

Помню, получила сообщение,
в котором говорилось,

что меня собираются убить
и что прольётся море крови,

а перед смертью меня
многократно изнасилуют.

Надо сказать, к этому моменту

я уже почти привыкла получать
подобные послания.

Но в этот раз было по-другому —
теперь начали угрожать моей семье.

Поэтому я снова упаковала чемодан,
бросила музыку и уехала в США.

С меня было довольно.

Я больше не хотела ничего с этим делать.

И точно не собиралась быть убитой за то,

что даже не было моей мечтой,
ведь карьеру мне выбрал отец.

Я чувствовала себя потерянной,

словно расколотой на части.

Но решила, что хочу посвятить

ближайшие годы жизни поддержке молодёжи,

и даже если моя помощь

будет незначительна,

делать всё от меня зависящее.

Итак, я занялась волонтёрской
работой в различных организациях,

оказывающих поддержку молодым
мусульманам, живущим в Европе.

Я была очень удивлена тем фактом,

как много молодых людей
страдали и испытывали трудности.

Они противостояли немалому числу проблем
в семьях и окружении,

похоже больше беспокоившихся
о своей чести и репутации,

нежели о жизни и счастье своих
собственных детей.

У меня появилось ощущение, что я не одна,
и, возможно, я и не была такой необычной.

Возможно, многие мои
соотечественники такие же.

Дело в том, что большинство не понимает,

что многие из нас, выросшие в Европе,

не могут позволить себе быть самими собой.

Мы не вольны распоряжаться собой.

У нас нет свободы выбора
при вступлении в брак

или выборе партнёра для отношений.

Мы даже не можем выбрать карьеру.

И это является нормой в мусульманских
общинах, живущих в Европе.

Даже в самом свободном обществе
мы не свободны.

Наши жизни, наши мечты, наше будущее
не принадлежат нам.

Всё это принадлежит нашим родителям
и нашему сообществу.

Я услышала множество историй

о молодых людях, потерянных для общества,

нами не замечаемые,

но продолжающие страдать.
Страдать в одиночестве.

Мы теряем детей, вынуждая вступать в брак
и подчиняться жестоким законам чести.

В конечном итоге, проработав с такой
молодёжью в течение нескольких лет,

я поняла, что так продолжаться не может —

нельзя убегать и прятаться
всю оставшуюся жизнь, —

я обязана что-то сделать.

Я также осознала, что моё молчание,
наше молчание

позволяет продолжаться
подобному произволу.

И я решила, что наконец пришло время
использовать мои суперспособности.

Смысл в том, чтобы заставить людей,
вовлечённых в данный вопрос,

понять, каково этой молодёжи,
«застрявшей» между семьёй и страной.

Я начала снимать фильмы,
рассказывая в них эти истории.

И мне хотелось, чтобы люди осознали
смертельную опасность того,

что мы не принимаем эти проблемы всерьёз.

Поэтому мой первый фильм был о Баназ.

Эта 17-летняя девушка-курдянка из Лондона

росла послушной, выполняя всё,
что хотели её родители.

Она старалась всё делать правильно.

Вышла замуж за того,
кого выбрали для неё родители,

даже несмотря на то, что муж
постоянно избивал и насиловал её.

А обратившись к своей семье
за помощью, она услышала:

«Возвращайся к мужу и будь хорошей женой».

Потому что разведённая дочь
им не была нужна,

так как этот факт несомненно
опозорил бы их семью.

Муж избивал её настолько сильно,
что из ушей шла кровь.

В итоге она ушла от него
и встретила молодого человека,

которого сама выбрала и полюбила.

Семья и община узнали об этом,

и вскоре девушка исчезла.

Нашли её спустя три месяца.

Её запихнули в чемодан
и похоронили в подвале дома.

Молодая женщина
была задушена и избита до смерти

тремя мужчинами, её двоюродными братьями,
по приказу её отца и дяди.

Добавляет трагичности тот факт,

что Баназ обращалась за помощью
в английскую полицию пять раз.

Она объясняла, что члены семьи
собираются её убить.

В полиции ей не верили,
поэтому не предпринимали ничего.

И суть проблемы в том,

что многие наши дети сталкиваются

с такими проблемами не только
в своих семьях и в своём окружении,

но и в странах, где они живут и растут,

их встречает непонимание и равнодушие.

Когда их предают их собственные семьи,
молодые люди ищут понимания у нас,

но когда и мы их не понимаем,

они терпят крах.

В процессе работы над фильмом
несколько человек говорили мне:

«Послушай, Дийа, у них такая культура,

так они поступают со своими детьми,

и мы не можем вмешиваться».

Могу вас заверить — быть убитым —
это не моя культура.

Знаете это?

Несомненно, подобные мне люди,

молодые женщины с таким
прошлым, как у меня,

должны иметь такие же права,
такие же способы защиты,

как и любой другой в нашей стране.
Разве не так?

Поэтому в следующем фильме
я хотела разобраться,

почему некоторые мусульманские дети

вовлекаются в экстремизм и насилие.

Но затронув эту тему,

поняла, что мне придётся столкнуться
со своим главным страхом:

бородатыми смуглыми мужчинами.

Теми же самыми или подобными тем,

что преследовали меня бóльшую
часть моей жизни.

Мужчины, которых я боялась
больше всего на свете.

Мужчины, которых я в глубине души

ненавижу уже много-много лет.

В течение следующих двух лет
я брала интервью у осуждённых террористов,

джихадистов и бывших экстремистов.

Я уже знала, ведь это было очевидно,

что религия, политика,
колониальное прошлое Европы,

внешнеполитические провалы на Западе
в последние годы —

всё это — части целого.

Мне же очень хотелось выяснить
социальные и личностные

причины того,

почему некоторые наши молодые люди
так восприимчивы к влиянию подобных групп.

И что удивило меня больше всего
в увиденном — искалеченные души.

Вместо монстров, которых я искала

и которых ожидала найти,

что, честно говоря, могло бы
меня удовлетворить,

я нашла сломленных людей.

Подобно Баназ,

эти молодые люди разрывались

в попытке построить так называемый мост,

наладить отношения между своими семьями
и странами, в которых родились.

Я также узнала, что экстремистские
и террористические группы

пользуются этими чувствами
нашей молодёжи для того,

чтобы цинично направлять их
к совершению насилия.

«Присоединяйся к нам!» — говорят они.

Откажись и от семьи, и от страны,

потому что они отказались от тебя.

Твоя семья печётся
о своей репутации, а не о тебе,

а твоя страна

примет истинного норвежца, британца,
француза — белого европейца, но не тебя.

Они также обещают нашей молодёжи то,
чего она так жаждет:

значимость, возможность проявить себя,
чувство принадлежности,

наличие цели, любящее
и принимающее их общество.

Они позволяют слабым
почувствовать себя могущественными.

А невидимым и неуслышанным —
стать увиденными и услышанными.

Вот какова их роль.

Почему же это делают
для нашей молодёжи они, а не мы?

Суть не в том,

что я пытаюсь обосновать

или оправдать какое-либо
проявление насилия.

Я лишь хочу, чтобы вы поняли,

почему это привлекает часть молодёжи.

Я также хотела бы вам показать

детские фотографии некоторых
молодых людей из этого фильма.

Меня очень поразило то,
что многие из них —

никогда бы не подумала —

имели равнодушных или жестоких отцов.

И некоторые из этих молодых людей

в итоге нашли заботливых
и любящих наставников

в этих экстремистских группах.

Я также увидела среди них людей,
озверевших от расистского насилия,

но переставших чувствовать себя жертвами

посредством собственной жестокости.

И самое ужасное — я нашла то,
что когда-то уже пережила.

Я испытала те же чувства, что во время
побега из Норвегии, когда мне было 17.

Ту же самую растерянность,
ту же самую печаль,

ту же самую боль предательства

и одиночество.

И снова — чувство потерянности
и разорванности меж двух культур.

Но при этом я не ожесточилась,

а взяла вместо оружия видеокамеру.

Я так поступила
из-за моей суперспособности.

Мне было ясно, что выход из создавшейся
ситуации — в понимании, а не в жестокости.

Понимать людей

со всеми их добродетелями и пороками,

вместо того чтобы продолжать

сравнивать себя с ними,
сравнивать жертв и злодеев.

Я также примирилась с мыслью о том,

что два моих мира не должны
противостоять друг другу,

это я должна найти своё место между ними.

Я перестала думать о том,
на чью сторону стать.

Но на это ушло много-много лет.

Сегодня огромное количество нашей молодёжи

борется с теми же самыми проблемами,

но они делают это в одиночку.

По этой причине они уязвимы.

И для некоторых из них мировоззрение
радикального ислама

становится чем-то вроде инфекции,
которая их поражает.

В одной африканской пословице говорится:

если молодых людей не приняли в деревне —
они сожгут её дотла,

чтобы почувствовать её тепло.

Я бы хотела спросить

родителей-мусульман
и мусульманские общины:

будете ли вы любить своих детей

без навязывания им своих представлений?

Вы способны предпочесть ребёнка репутации?

Можете ли вы понять, почему они настолько
злые и отчуждённые,

если для вас важнее ваша честь,
а не их счастье?

Способны ли вы попытаться стать
вашему ребёнку другом,

которому он мог бы доверять

и делиться своими переживаниями,

а не искать для этого кого-то ещё?

Теперь я обращаюсь к молодёжи,
подвергшейся влиянию экстремизма:

вы можете признаться, что ваш гнев
подпитывается болью?

Вы найдёте в себе силы противостоять
тем циничным взрослым,

которые хотят использовать вашу
кровь для собственной выгоды?

Вы найдёте способ устроить свою жизнь?

Понимаете ли вы, что лучшая месть —

полноценно жить счастливой
и свободной жизнью?

Жизнью, выбранную вами,
а не кем-то другим.

Почему вы хотите стать всего лишь ещё
одним убитым мусульманским ребёнком?

А всех нас спрашиваю: когда мы начнём
прислушиваться к нашей молодёжи?

Как мы можем поддержать их

в том, чтобы направить их боль и страдания
на что-то конструктивное и полезное?

Они считают, что мы их не любим,

что нам дела нет до того,
что с ними происходит.

Они думают, что мы их не принимаем.

Есть ли способ дать им понять,
что это не так?

Что нужно сделать,
чтобы увидеть и заметить их,

прежде чем они станут жертвами
или инициаторами насилия?

Способны ли мы заставить себя
заботиться о них и считать их своими?

Или мы можем только возмущаться,
когда жертвы насилия выглядят как мы?

Готовы ли мы отбросить ненависть
и стереть возникшие разногласия?

Смысл в том, что мы не можем отказаться
друг от друга или от наших детей,

даже если они отказались от нас.

Это нас и объединяет.

В будущем месть и насилие не будут
работать против экстремистов.

Террористы хотят, чтобы мы
попрятались в домах от страха,

закрыли не только двери, но и наши сердца.

Они хотят, чтобы в нашем обществе
стало больше открытых ран

и инфекция могла
распространиться ещё дальше.

Они хотят, чтобы мы стали
похожими на них —

нетерпимыми, злыми и жестокими.

После террористического акта в Париже

один мой друг прислал
вот это фото своей дочери.

На нём изображены белая девочка и арабка.

Они лучшие подруги.

Такое фото — ахиллесова пята экстремистов.

Эти две маленькие девочки,
обладающие суперспособностями,

показывают путь к обществу,

которое мы должны строить вместе.

Обществу, которое принимает
и поддерживает,

а не отвергает наших детей.

Спасибо за внимание.

(Аплодисменты)