Обезуглеродить электроэнергию и всё электрифицировать

«На наше счастье, сейчас дешевле спасти планету, чем её разрушить, — говорит инженер и инвестор Джон Дуерр. — Но плохо то, что у нас катастрофически мало времени». В беседе с экспертом по климатической политике Хэлом Харви два лидера устойчивого развития разъясняют, почему человечеству следует действовать сообща, быстро и масштабно навстречу невиданной по своей сложности задаче обезуглероживания всемирной экономики (которая на протяжении своей истории лишь увеличивала выбросы), и делятся полезными примерами эффективных энергетических решений в мире.

Джон Дуерр: Привет, Хэл!

Хэл Харви: Рад тебя видеть, Джон.

ДД: Как дела? Тоже рад тебя видеть.

ХХ: Итак, Джон, перед нами сложная задача.

Изъять углекислый газ из атмосферы.

Прекратить его выбросы,

свести их к нулю к 2050 году.

К 2030 году мы должны быть
уже на полпути к этому.

Где мы сейчас?

ДД: Ты знаешь, что мы ежегодно
выбрасываем 55 миллиардов тонн

углекислого газа в нашу
драгоценную атмосферу,

будто это какая-то бесплатная
и открытая сточная труба.

Чтобы к 2030 году быть на полпути к нулю,

мы должны снижать годовые выбросы

примерно на 10% в год.

Но ещё ни разу за всю историю планеты

мы не снижали эти выбросы.

Давай разбираться.

75% всех выбросов идут от 20 стран,

крупнейших источников загрязнения.

Виной тому четыре сектора экономики.

Первый — энергосети.

Второй — транспорт.

Третий — здания,

и четвёртый — промышленность.

Нам надо быстро и масштабно
исправить положение во всех четырёх.

ХХ: Согласен.

Во многом дела обстоят гораздо хуже,
чем мы думаем, а где-то — лучше.

Начнём с плохого.

Изменение климата — каверзная проблема.

Что я имею в виду под каверзной проблемой?

Это проблема, выходящая
за пределы географических границ.

Её источники повсеместны,
и её последствия повсеместны.

Хотя одни страны виноваты
в этом больше, чем другие.

Вообще, самое ужасное
в изменении климата в том,

что те, кто меньше всех ему способствовал,
пострадают больше всего.

В этом его великая несправедливость.

Итак, перед нами неразрешимая
в рамках одной страны проблема,

и в то же время международные
институты крайне слабы.

Это часть этой каверзной проблемы.

Вторая загвоздка в том, что она выходит
за обычные временные рамки.

Мы привыкли к ежедневным новостям,
квартальным отчётам в бизнесе

или же к циклу выборов —
мы привыкли далее не загадывать.

А климатические изменения по сути вечны.

Выброшенный в атмосферу углекислый газ

остаётся там, воздействуя
на планету тысячу лет.

Это подарок, который мы
оставляем не только своим детям,

но и внукам, а также
десяткам будущих поколений.

ДД: Что-то вроде бессрочного налога.

ХХ: Так оно и есть.

Однажды согрешив, платишь всю жизнь.

Третий же элемент проблемы
заключается в том,

что углекислый газ присутствует
во всех аспектах

нашей промышленной экономики.

Каждая машина и грузовик,
каждый самолёт и дом,

каждая электрическая розетка
и промышленный процесс

теперь выделяет углекислый газ.

ДД: Какой же выход?

ХХ: Кратчайший путь такой.

Если декарбонизировать электроэнергию,

а затем перевести всё на электричество,

то при соблюдении этих двух условий

вы получите безуглеродную экономику.

Всего несколько лет назад
это казалось несбыточной мечтой

из-за стоимости энергосистемы
с нулевым выбросом углерода.

Но цены на энергию солнца и ветра упали.

Солнечная энергия теперь самый
дешёвый тип электричества на планете,

на втором месте — ветроэнергетика.

Это значит, теперь можно быстро
перейти на безуглеродную энергосистему,

сэкономив при этом деньги потребителей.

Так что это реально.

ДД: Мне кажется, главный вопрос в том,
Хэл, существует ли технология,

которая поможет нам заменить
углеводородное топливо?

И мой ответ: нет.

По-моему, мы приблизились к ней
лишь процентов на 70 или 80.

Нам, например, срочно нужен
прорыв в области аккумуляторов.

Они должны быть более энергоёмкими.

Должны быть более безопасными
и быстрее заряжаться.

Должны занимать меньше
места и меньше весить,

а самое главное, стать дешевле.

То есть нужны новые химические соединения,
не зависящие от скудных запасов кобальта.

И нам понадобится множество
таких аккумуляторов.

Жизненно необходимо больше исследований
в области экологически чистой энергии.

США инвестируют около
2,5 млрд долларов в год.

А знаешь, сколько денег
американцы тратят на чипсы?

ХХ: Нет.

ДД: Ответ: 4 млрд долларов.

Как тебе такая статистика?

ХХ: Уму непостижимо.

Можно я задам тебе волнующий меня
вопрос о Кремниевой долине?

Кремниевая долина
регулируется законом Мура,

по которому мощности процессоров
удваиваются каждые 18 месяцев.

Это даже не закон,
скорее наблюдение, но не суть.

Мир энергетики регулируется гораздо более
прозаичными законами термодинамики, так?

Это физические законы в экономике.

Цемент, грузовики,
заводы, электростанции...

ДД: Атомы, а не биты.

ХХ: Вот именно — атомы, а не биты.

А преобразование больших
физических вещей происходит медленнее,

рамки ограничены, а товары универсальны.

Так как же нам в этих мирах
стимулировать нужные нам инновации,

чтобы спасти планету Земля?

ДД: Что ж, отличный вопрос.

Инновации начинаются с фундаментальной
науки, с исследований и разработок.

И вложения США в эту область ничтожна,

несмотря на нашу продвинутость
на общем фоне.

Они должны увеличиться в 10 раз
относительно 2,5 млрд долларов в год,

которые мы тратим на исследования
в области чистых видов энергии.

Нам также надо выйти за рамки НИОКР.

Должна существовать разработка,
некая предварительная коммерциализация,

чем в США занимается группа
под названием ARPA-E.

А дальше встаёт вопрос
о создании новых компаний.

ХХ: Да.

ДД: И по-моему, предпринимательская
активность возвращается в эту сферу.

Конечно, это займёт
больше времени и средств,

но можно создать по-настоящему
стоящее и ценное предприятие.

ХХ: Да.

Прекрасными примерами являются
Tesla или Beyond Meat.

И они вдохновляют
предпринимателей по всему миру.

Однако этого недостаточно.

Нам также нужен сигнал потребительского
спроса в виде государственной политики

от стран, как, например, сделала
Германия с солнечной энергией,

создав таким образом рынки сбыта.

В душе я капиталист.

Я считаю, этот энергетический кризис

должен породить все рынки.

И это займёт больше времени.

Однако рынок аккумуляторов
для электромобилей —

это уже 500 млрд долларов ежегодно.

И ещё 500 миллиардов крутится
на рынке стационарных батарей.

Позволь рассказать тебе
другую историю про политику,

но больше даже про планирование.

Сегодня в Шэнчьжэне
проживает 15 млн человек.

Современный китайский город.

И они решили, что им пора
пересесть на электробусы.

И потребовали, чтобы все
автобусы были электрическими.

На деле они обязали стоянки
предусмотреть зарядные устройства.

И сегодня в Шэньчжене 18 000 электробусов.

Там 21 000 электротакси.

И это благо не свалилось с неба.

Это результат продуманного,
прописанного пятилетнего плана,

а не просто какого-то
предвыборного обещания.

Мэры выдвигались или увольнялись
в зависимости от исполнения этих планов.

Так что всё было очень серьёзно.

Они позаботились об углекислом газе,
о здоровье, о рабочих местах

и об экономической мощи в целом.

В результате сегодня в Китае
420 000 электробусов.

В Америке их — меньше тысячи.

Какие ещё национальные
проекты приходят тебе на ум?

ХХ: Это всеобщие усилия,

но это не значит, что все должны
делать одно и то же.

Возьмём, к примеру, Норвегию.

Страна — месторождение оффшорной нефти,

но при этом там понимают
последствия её сжигания.

Норвежцы поняли, что могут
применить навыки

оффшорной нефтеразработки
к оффшорной ветровой энергии.

Ветроустановки в океане —
непростое, но потрясающее решение.

В океане ветрá гораздо сильнее.

И они более постоянны.

То есть энергия скомпенсирована.

Однако строить что-то
на просторах океана сложно.

Норвегии это удаётся,
пусть они это и развивают.

ДД: И как, развивают?

ХХ: Несомненно.

Да. Просто блестящее.

Ещё один пример — Индия.

В Индии сотни миллионов человек
не имеют доступа к электричеству.

При прогрессе в разработке
солнечной энергии и аккумуляторов

им нет смысла тянуть линии электропередач

в те деревни, в которых электричества нет.

Пропустим все эти шаги,

все грязные шаги — и сразу
перейдём на чистую энергию.

Но всё это, как мне кажется,
упирается в сферу госрегулирования.

Нам нужно резко ускориться, как ты сказал.

Ускорить исследования,
но также ускорить и освоение.

Освоение — это инновация,
потому что освоение снижает цены.

Правильная политика сможет всё изменить,

и это уже произошло
в электроэнергетическом секторе.

Регуляторы рынка электроэнергии всегда
требовали более чистых источников энергии:

больше возобновляемых,
меньше угольных, меньше газовых.

И это работает.

И работает превосходно.

Но этого недостаточно.

Правительство Германии
усмотрело возможность

снизить цены на чистую энергию.

И они уже начали соответствующую работу.

Они согласились платить больше на ранних
этапах внедрения солнечной энергии,

предвидя будущее снижение цен.

Они создали сигнал спроса
путём государственной политики.

Китайцы создали сигнал предложения
тоже управленческим путём.

Они решили сделать солнце стратегической
частью их будущей экономики.

Налицо неписаное соглашение
между двумя странами.

Одна много покупает,
другая много производит,

что поможет снизить цену на 80%.

Нам следует сделать то же самое
с десятком других технологий

по всему миру.

Нам нужна управленческая политика —
волшебный соус,

позволяющий пройтись по всем четырём
секторам в крупнейших странах,

во всех странах.

И особую надежду в меня вселяет то,

что для этого нужны люди,
небезразличные к глобальному потеплению,

то есть, по идее, все.

Эти люди должны направить свои усилия
на верный курс в политике

с верно выбранными руководителями.

Если не знаешь, кто принимает решения
по обезуглероживанию энергосетей

или производству электромобилей,

то ты, по сути, вне игры.

ДД: Хэл, ты эксперт в госрегулировании.

Я знаю, потому что читал твою книгу...

«Разработка климатических решений».

В чём заключается хорошая
экономическая политика?

ХХ: Существует несколько секретов,

и они крайне важны для решения
проблемы изменения климата.

Поделюсь двумя из них.

Во-первых, играть надо по-крупному.

ДД: По-крупному.

ХХ: Да, по-крупному.

И это совершенно очевидно,

но на удивление многие меры
являются по сути полумерами.

Мазня «зелёной краской».

Нам нужна не зелёная краска,
а зелёная сущность.

Второе. Вводя меры, настаивайте
на постоянном усовершенствовании.

Что это значит?

В 1978 г. Джерри Браун стал самым молодым
губернатором в истории Калифорнии,

и он ввёл тепловые строительные нормы.

То есть необходимость утеплять
здание при его постройке.

Довольно простая идея.

Но в законе у него был прописан фокус.

Каждые три года нормы
становятся всё строже и строже.

И как узнать, насколько строже?

Всё, что окупается за счёт
экономии энергии, заносится в закон.

Таким образом, за прошедшие
годы наши утеплители,

окна, печи, даже крыши

стали лучше.

Сегодня любое новое здание в Калифорнии

требует на 80% меньше энергии,
чем до введения этих норм.

А ведь Джерри Брауну лишь однажды
понадобилось установить нормы,

которые будут приносить свои плоды вечно.

ДД: Он правильно понял термин.

ХХ: Он правильно понял термин.
Устойчивое усовершенствование.

А вот и обратный пример,
тоже очень показательный.

Мы с тобой оба помним
первое эмбарго на поставки нефти

и последовавший энергокризис,

повлекший за собой стагнацию и инфляцию.

Тогда президентом был Дж. Форд.

Он понял, что если удвоить
топливную эффективность новых автомобилей,

то мы сможем вдвое сократить
потребление ими энергии.

Поэтому он подписал закон
об удвоении топливной эффективности

продаваемых в США автомобилей

с 20 км на 3,7 литра,
что никуда не годилось,

до 41 км на 3,7 литра.

ДД: Большая разница.

ХХ: Ерунда по современным стандартам,
но тогда это было неслыханно.

Вдвое дальше.

Но, зафиксировав цель в цифрах,
он создал 25-летнее плато.

Представь себе, что было
бы, если бы он прописал

повышение топливной эффективности
на 4% до конца времён?

ДД: Да, Хэл, цели определяют многое.

Как же найти тех, кто задаёт эти цели?

И как на них повлиять?

ХХ: Это, пожалуй, самый главный вопрос.

Даже если всех сильно
волнует проблема климата,

а цели чётко не определены,
то все усилия рассеятся.

Заголовки на один день — не более того.

И мы опять ничего не добьёмся.

В каждом секторе, в каждой стране
есть люди, принимающие решения.

И обычно это не сенаторы и не президент,

а уполномоченный по качеству воздуха
или глава комиссии коммунальной службы.

Это те люди,

в руках которых секретные
рычаги энергетики в экономике.

Именно они решают, получим
ли мы более чистую энергию,

более качественные здания,
более совершенные машины и так далее.

ДД: Сколько таких людей
в экономике, подобной США?

ХХ: У электрических компаний монополия,

поэтому их деятельность
регулируются комиссиями.

Иначе они слишком задерут цены.

В каждом штате есть своя госкомиссия
по деятельности коммунальных служб.

И каждая из них состоит,
как правило, из пяти членов.

То есть каких-то 250 человек в США
определяют будущее энергосистемы.

Среди них — ни одного
сенатора или губернатора.

Их назначают на должность.

ДД: Сколько углеводорода в их ведении?

ХХ: 40% углеводорода во всей экономике.

ДД: Ого. В руках 250 человек.

ХХ: 250 человек.

Можно ещё больше сузить поиск.

Возьмём 30 крупнейших штатов,
ведь главное — играть по-крупному, так?

ДД: Так.

ХХ: Тогда остаётся 150 человек.

А если довольствоваться тремя
«за» голосами из каждых пяти,

то у вас останется 90 человек,
управляющих почти половиной углерода.

Как заставить этих 90 людей проголосовать
за чистые источники энергии?

У них так называемый
«квазисудебный процесс».

Они проводят слушания.

Собирают доказательства.

Выявляют, что им разрешено
делать в рамках закона.

И затем они принимают решение.

Им надо учитывать здоровье людей,
экономику, надёжность,

а также парниковые газы.

ДД: Есть ли какой-то прорыв или инновация,

которых ты с нетерпением ожидаешь?

ХХ: Меня воодушевляет «зелёный» водород.

Нам необходимо снизить
стоимость электролиза,

а он всегда будет дороже,
чем простое электричество.

Таковы законы термодинамики.

Но как только появится водород,

его с помощью других химикатов
можно преобразовать в жидкое топливо,

например, синтетическое дизельное топливо
для самолётов, грузовиков или кораблей.

Использовать для производства удобрений.

И также можно переосмыслить основы химии.

Химия построена на углеводородах,

а нам нужно перестроить её
на карбогидраты.

Другой тип молекул,
но в этом нет ничего невозможного.

Ещё один термин меня особенно привлекает —

это «инвестиционные издержки».

Если сегодня у вас есть
угольная электростанция или шахта —

в любой точке мира, —
то ваши деньги потеряны.

И их уже не вернуть.

Потому что они нерентабельны.

Мы проанализировали экономику
каждой угольной электростанции в США,

и 75% из них дешевле будет закрыть

и заменить новыми фермами
на солнечной или ветровой энергии,

чем оплачивать расходы на их эксплуатацию.

Кто окажется на обочине следующим?

Это тоже важный вопрос.

Я думаю, природный газ.

Цена на него уже скользит вниз.

Думаю, что люди, вкладывающие
сегодня в газовые месторождения

или газовые турбины, проклянут этот день.

Джон, а какие инновации или прорывы
кажутся интересными лично тебе?

ДД: Лично мне нравится разработка
моего друга и героя Эла Гора,

который работает с предпринимателями.

Их разработка позволяет,
путём интеграции данных,

дать любой точке на планете

оценку по выбросам углерода
в реальном времени.

Меня учили смотреть
на значимые показатели.

ХХ: Это точно.

ДД: Если у нас была бы карта
по типу Google Earth,

где можно было бы рассмотреть
деятельность конкретных заводов,

нефтеносных районов
или универмагов Walmart,

то это могло бы всё изменить.

Я также считаю, что важен учёт углерода.

Я видел, как предприниматели
создают системы,

которые позволят не только владельцам,

но и всем сотрудникам организации

отслеживать углерод в цепочке их поставок.

ХХ: Да-да.

ДД: Я хотел бы видеть
появление законопроекта,

согласно которому Административно-
бюджетное управление оценит

каждый законодательный акт
на предмет углеродного воздействия.

ХХ: Да.

ДД: Если мы серьёзно
собираемся что-то менять,

необходимо измерять значимые показатели.

ХХ: Так, так.

ДД: Давай поговорим о Париже
и Парижском соглашении.

Многие утверждают, что какие-то
страны опережают поставленные цели,

другие безнадёжно отстали,

и что повестка дня в общем
достаточно слабая.

Она не приведёт нас
к желаемому результату.

Что ты думаешь о Парижском соглашении?

ХХ: Это довольно любопытная зверушка.

Это не национальные
и не международные обязательства.

ДД: Вообще не обязательства.

ХХ: Действительно.

Это «определяемые на уровне
каждой страны усилия».

Такой термин дан в Парижском соглашении.

ДД: Что он означает?

ХХ: Что Европа может сказать:

«В 2030 году мы будем
выбрасывать на 40% меньше

углерода, чем в 1990 году», например.

Если этого достигнуть не удастся,
то никаких последствий не будет.

Если они превысят эту цифру — тоже.

Но это не значит,
что соглашение бессмысленно.

Соглашение очень важно

хотя бы потому, что в нём обозначены цели

по продвижению вперёд,
а не скатыванию назад.

Соглашение определяет динамику,
при которой люди стремятся к лучшему.

Оно создало прозрачность

в сфере выбросов углеводорода.

И некоторые страны восприняли
эти обязательства всерьёз,

включая Европейский союз и Китай.

ДД: Я немного подытожу. Что нам нужно...

ХХ: Да.

...так это план.

ХХ: Поясни, пожалуйста.

ДД: Я бы сказал, что у нас есть цели,
но нет никакого плана.

И мне кажется, что план должен состоять

из 20 целенаправленных экономических мер,

каждая из которых была бы нацелена
на нужных лиц, принимающих решения,

в правильных местах
для этих 20 крупнейших стран

в четырёх секторах их экономики.

Нам нужна пара десятков
чётких политических кампаний,

с хорошим финансированием,
целеустремленных,

во главе с потрясающими предпринимателями

и высокопрофессиональными командами,

с измеряемыми критериями и результатами,

готовыми уложиться в срок.

И чтобы мы поквартально
могли бы измерять результаты.

Такой подход дал бы мне надежду на то,
что к 2030 году цели будут достигнуты.

Как ты думаешь?

ХХ: Позволь мне добавить
к уже сказанному тобой

ещё пару характеристик.

Нам нужно иметь глубокое понимание того,

кто принимает решения, в идеале
поимённо, но как минимум по должности,

и точно понимать, что именно
ими движет или им мешает,

чтобы в нужный момент на них надавить.

Одно дело просто беспокоиться
за экологию и за планету.

И совсем другое —
сосредоточиться на принятии

самых главных для планеты решений.

Именно это нам необходимо сделать.
Мне нравится эта идея.

ДД: Хорошо. Учесть, кто принимает решения.

Есть ещё кое-что, что мы можем
и должны предпринять.

Каждому из нас надо активнее выступать

за организацию, активизацию,
привлечение к проблемам климата

своей компании, соседей, молодёжи,
у которой очень мощный голос,

а также своих друзей.

ХХ: Да.

ДД: Надо голосовать.

ХХ: Да.

ДД: Голосовать так, будто от этого
зависит ваша жизнь.

А ты как считаешь, Хэл,
какой из всего этого вывод?

Думаешь, у нас получится?

ХХ: Я оптимист, Джон.
Я знаю, что это возможно.

Я видел, как страны
решались на что-то важное

и претворяли задуманное в жизнь.

Вспомни об электрификации сельской Америки
или строительстве трасс между штатами.

Эти огромные проекты изменили нашу страну.

А готовясь ко Второй мировой войне,
мы сделали 300 000 самолётов за 4 года.

Так что когда мы что-то решаем

или немцы, или китайцы, или индусы

решают что-то, или другие страны,

то они этого добиваются.

Но если мы так и будем
ходить вокруг да около,

то ничего у нас не выйдет.

А ты как думаешь? Ты оптимист?

ДД: Скажем так: я, может, и не оптимист,
но я не теряю надежды.

Я правда считаю, что главный вопрос в том,
сможем ли мы сделать то, что должны?

Быстро и масштабно.

На наше счастье, сейчас дешевле
спасти планету, чем её разрушить.

Плохо лишь то, что у нас
катастрофически мало времени.