Почему у нас до сих пор так много работы? | Дэвид Атор | TEDxCambridge

Существует парадокс, о котором вы, вряд ли, много слышали: несмотря на век создания машин, выполняющих нашу работу вместо нас, доля работающего населения в США непрерывно увеличивается на протяжении последних 125 лет. Почему же человеческий труд не становится ненужным, а наши навыки не устаревают? В своей лекции о работе будущего, экономист Дэвид Атор задаётся вопросом о том, почему всё ещё существует так много рабочих мест, и приходит к удивительному и обнадеживающему ответу.

Это выступление записано на мероприятии TEDx, независимо организованном местным сообществом с использованием формата конференций TED. Узнайте больше на http://ted.com/tedx

Поразительный факт:

за 45 лет с момента
появления первых банкоматов —

автоматов, выдающих наличные,

количество кассиров в банках США

примерно удвоилось

с четверти миллиона
до полумиллиона человек.

С 250 000 в 1970 году до примерно
500 000 на сегодняшний день,

увеличившись на 100 000 с 2000 года.

Эти данные, появившиеся недавно в книге

экономиста Бостонского университета
Джеймса Бессена,

поднимают интереснейший вопрос:

чем занимаются все эти кассиры?

И почему автоматизация до сих пор
не лишила их работы?

Если задуматься,

многие из великих изобретений
последних двухсот лет

создавались для замены
человеческого труда.

Тракторы были придуманы,

чтобы заменить изнуряющий
физический труд механическим.

Конвейеры были сконструированы,

чтобы заменить ручной труд

идеальной работой машины.

Компьютеры были предусмотрены,
чтобы заместить

подверженные ошибкам, неточные
расчёты, производимые человеком,

цифровым совершенством.

Эти технологии отлично работают.

Мы больше не роем канавы вручную,

не куём монеты из железа,

а бумажная волокита уже
не связана с бумагой как таковой.

Однако, процент работающих
взрослых американцев

сейчас, в 2016 году, выше,

чем был 125 лет назад, в 1890 году,

и с каждым десятилетием
на протяжении всех 125 лет

он только растёт.

Получается какой-то парадокс.

Машины делают за нас всё больше работы.

Почему же это не обесценивает наш труд,
а наши умения не устаревают?

Почему у нас до сих пор так много работы?

(Смех)

Сегодня я попытаюсь
ответить на этот вопрос,

и вместе с этим, я собираюсь объяснить,
что это значит для работы в будущем,

и какие задачи автоматизация
труда поставит перед обществом,

а какие — нет.

Почему у нас всё ещё так много работы?

На кон поставлено два
основополагающих экономических принципа.

Один связан с человеческим гением

и творчеством.

Другой — с человеческой алчностью,

или жадностью, если хотите.

Назовём первый «принципом
уплотнительного кольца»,

он определяет тип выполняемой нами работы.

Второй принцип назовём «вечно-не-хватает»,

он показывает, сколько работы существует.

Начнём с уплотнительного кольца.

Один банкомат

заменил двух банковских служащих.

Как и предполагалось, они стали выполнять
бóльшую часть работы банковских служащих.

Количество сотрудников
на отдел снизилось на треть.

Но банки быстро поняли,
что открывать новые филиалы стало дешевле,

и число новых банковских
отделений выросло на 40%

за тот же период времени.

В итоге появилось больше филиалов,
и увеличилось число кассиров.

Но тот персонал делал уже
немного другую работу.

Как только их обычная рутина —
выдача и приём наличных — отступила,

они стали не столько кассирами,

сколько продавцами, занимающимися

выстраиванием отношений с клиентами,

решением вопросов,
предложением новых услуг,

таких как ссуды, кредитные карты и вклады.

Бóльшее количество сотрудников
занято сложной мыслительной деятельностью.

Тут существует основной принцип.

Бóльшая часть выполняемой нами работы

требует разнообразных навыков,

как умственных, так и физических,

технической сноровки
и профессиональной интуиции,

вдохновения и трудолюбия,
как говорил Томас Эдисон.

Вообще, автоматизация ряда одних задач

не отменяет необходимости
выполнения других.

Более того, она делает их более значимыми.

И увеличивает их экономическую ценность.

С вашего позволения, вот яркий пример.

В 1986 году космический челнок
«Челленджер» взорвался,

и его обломки упали обратно на Землю

меньше чем через две минуты после взлёта.

Причиной крушения, как оказалось,

стало резиновое уплотнительное
кольцо в ракетном ускорителе,

которое замёрзло на стартовой
площадке ночью перед запуском,

а после взлёта не выдержало нагрузок.

В проекте стоимостью
в несколько миллионов долларов

это рядовое уплотнительное кольцо

стояло между успехом миссии

и трагической гибелью семи астронавтов.

Оригинальной метафорой
этого трагического события

стала теория уплотнительных колец,

придуманная экономистом
из Гарварда Майклом Кремером

после крушения «Челленджера».

Согласно ей, производство состоит

из серии взаимосвязанных шагов,

выступающих звеньями одной цепи.

Задача каждого из этих звеньев —
привести миссию к успеху.

Если одно из них рвётся,

вся миссия, либо производство,
либо система обслуживания

терпит фиаско.

У такой рискованной ситуации
есть неожиданно положительный итог:

с повышением

надёжности любого звена цепи

возрастает значение повышения качества
других звеньев.

Точнее говоря, если бóльшая часть
звеньев хрупка и склонна к повреждениям,

то тот факт, что твоё
звено не так уж и надёжно

не имеет особого значения:

в любом случае что-нибудь да сломается.

Но если все остальные звенья
вдруг станут надёжными и прочными,

важность твоего звена возрастает.

В определённой степени,
всё теперь зависит от тебя.

Причина, по которой уплотнительное кольцо
стало роковым для шаттла «Челленджер»,

в том, что всё остальное
работало идеально.

Если бы «Челленджер»
был этаким космическим аналогом

Microsoft Windows 2000...

(Смех)

надёжность уплотнительного кольца
не имела бы такого значения,

потому что шаттл и так бы разбился.

(Смех)

А вот более широкая точка зрения.

По бóльшей части, какую бы работу мы не
делали, мы — эти уплотнительные кольца.

Да, банкоматы могут выполнять
некоторые задачи с наличностью

быстрее и лучше человека,

но это не отменяет
необходимость в сотрудниках.

Это увеличивает важность
их умения решать поставленные задачи

и общаться с клиентами.

Тот же принцип применим
в строительстве зданий,

в диагностировании и уходе за пациентами

или в процессе обучения

целого класса старшеклассников.

Поскольку инструменты совершенствуются,

технологии увеличивают наши возможности,

что повышает важность
нашей компетентности,

оценки и творческого подхода.

Это приводит нас к следующему принципу:

никогда не бывает слишком много.

Вы можете думать: «Хорошо,
уплотнительное кольцо мне понятно —

это о том, что человеческий труд
всегда будет важен.

Всегда будет что-то необходимое,
чего машины сделать не смогут».

Но это не говорит о том, какие именно
виды работ нужны и как много.

Если об этом задуматься,
то кажется очевидным,

что когда мы становимся достаточно
производительными в чём-то,

мы, как правило, устраняемся
от этой работы?

В 1900 году 40% работающих в США

были фермерами.

Сегодня эта цифра составляет менее 2%.

Почему сегодня так мало фермеров?

Не потому, что мы едим меньше.

(Смех)

Век роста производительности
в сельском хозяйстве

означает, что сейчас
пара миллионов фермеров

могут накормить страну в 320 миллионов.

Это поразительный прогресс,
но это также значит, что только

такое количество «уплотнительных
колец» осталось в сельском хозяйстве.

Очевидно, что технологии могут
сокращать рабочие места.

Сельское хозяйство — только один пример.

Немало других подобных примеров.

Но то, что верно для отдельного продукта,
сервиса или индустрии

никогда не было верно
и для экономики в целом.

Сто лет назад многие отрасли,
в которых мы сейчас заняты:

здравоохранение и медицина,

финансы и страхование,

электроника и компьютерные технологии,

были слаборазвитыми
или ещё не существовали.

Многие дорогостоящие товары,

такие как кондиционеры, внедорожники,

компьютеры и мобильные устройства,

оставались недоступно дорогими

или просто не были изобретены в то время.

По мере того как автоматизация освобождает
наше время, увеличивая рамки возможного,

мы изобретаем новые продукты,
идеи и сервисы,

которые завладевают нашим вниманием,

отнимают время

и стимулируют потребление.

Вы можете посчитать некоторые
из этих вещей легкомысленными —

экстремальная йога,
приключенческий туризм,

Pokemon GO —

и я с вами, пожалуй, согласен.

Но люди жаждут этих вещей
и готовы упорно работать ради них.

В 2015 году среднестатистический работник,

желай он достичь стандартов
среднего уровня жизни 1915 года,

мог его достичь,
работая всего 17 недель в год,

или треть всего времени.

Но бóльшая часть людей выбирает другое.

Они готовы много работать,

чтобы пожинать доступные им
технологические плоды.

Материальное изобилие никогда не устраняло
мнимого дефицита.

По словам экономиста Торстейна Веблена,

изобретение — мать необходимости.

Итак...

Если вы принимаете эти два принципа,

принцип уплотнительного кольца
и принцип ненасытности «вечно-не-хватает»,

то вы согласитесь со мной.

Рабочие места будут всегда.

Но означает ли это,
что беспокоиться не о чем?

Автоматизация, занятость,
роботы и рабочие места —

всё это сможет позаботиться о себе?

Нет.

Это не то, что я хочу сказать.

Автоматизация создаёт преимущество,

позволяя нам делать больше работы
за меньшее время.

Нет такого экономического закона,

который говорит, что мы будем
наслаждаться этим преимуществом

и что не о чем беспокоиться.

Возьмём две страны,

Норвегию и Саудовскую Аравию.

Обе богаты нефтью,

Деньги у них словно
струятся из дыры в земле.

(Смех)

Но они не потратили это богатство
одинаково для обеспечения благополучия,

благополучия людей.

Норвегия — это страна
с преуспевающей демократией.

В общем и целом, её граждане
работают и отдыхают хорошо.

Её обычно ставят между
первым и четвёртым местами

в рейтингах счастья.

Саудовская Аравия — абсолютная монархия,

в которой многим гражданам не хватает
возможностей персонального роста.

Её обычно ставят на 35 место
среди стран по уровню счастья,

что немного для столь богатой страны.

Просто для сравнения,

США, как правило, занимает
в районе 12-го или 13-го места.

Разница между двумя странами —

не в их богатстве

и не в их технологиях.

Разница в институтах.

Норвегия инвестировала
в построение общества возможностей

и экономической мобильности.

Саудовская Аравия повысила уровень жизни,

игнорируя многие другие
человеческие стремления.

Две страны, обе богатые,

не одинаково благополучны.

И это подводит меня к вызову,
стоящему перед нами сегодня

как следствие автоматизации.

Он не в том, что для нас не будет работы.

США добавили 14 миллионов рабочих мест

после пучин
Мирового экономического кризиса.

Вызов в том, что многие из этих работ —

не самые достойные,

и квалификация многих граждан
не соответствует создаваемым

достойным рабочим местам.

Рост занятости в Соединённых Штатах
и в большинстве развитых стран

выглядит как нечто, похожее на штангу

с растущим грузом
на обоих концах перекладины.

С одной стороны

у вас высшее образование,
высокооплачиваемая работа,

например, докторов и медсестёр,
программистов и инженеров,

менеджеров по маркетингу и продажам.

В этих отраслях высокая
занятость, и она растёт.

Так же рост занятости имеет место
на многих низкоквалифицированных работах,

не требующих хорошего образования,
таких как общепит,

уборка, охрана,

уход на дому.

В то же время, падают показатели
в сфере занятости

среднего класса, людей
со средней оплатой и образованием,

вроде производственно-технического
персонала,

конторских служащих
и работников отделов продаж.

Причины такого сокращения средних позиций

не являются тайной.

В основном на подобной работе

используют хорошо понятные
правила и процедуры,

которые всё чаще и чаще
могут быть запрограммированы

и выполнены компьютерами.

Данное явление породило
непростую проблему,

экономисты называют её
поляризацией занятости.

Она затрагивает все ступени
экономической лестницы,

сокращая размер среднего класса

и угрожая увеличить расслоение в обществе.

С одной стороны — набор высокооплачиваемых
хорошо образованных профессионалов,

делающих интересную работу,

а с другой — большое количество
граждан с низкооплачиваемой работой,

чья главная обязанность — следить за
комфортом и здоровьем богатых.

Это не моё видение прогресса,

и я сомневаюсь, что ваше.

Но не всё так плохо.

Мы сталкивались со столь же значимыми
экономическими трансформациями в прошлом

и успешно их преодолели.

В конце XIX века и начале XX века

из-за автоматизации резкого сократилось
число рабочих мест в сельском хозяйстве.

Помните тот трактор?

Тогда фермерские штаты столкнулись
с угрозой массовой безработицы:

фермы больше не нуждались
в молодом поколении,

но и для промышленности
оно не было готово.

Принимая этот вызов,

они пошли на радикальный шаг:

всё молодое население

оставили в школе для продолжения обучения

до сознательного 16-летнего возраста.

Это назвали движением за школу,

и это было чрезвычайно затратным делом:

ведь потребовались не только
инвестиции в школы,

но и эти дети перестали
выходить на работу.

Это также оказалось одной
из лучших инвестиций,

которые США сделали в XX веке.

В результате мы получили
самую умелую, гибкую

и производительную рабочую силу в мире.

Чтобы понять, насколько это эффективно,
представьте: вы взяли рабочих из 1899 года

и перенесли их в настоящее время.

Несмотря на их крепкие спины
и чистые помыслы,

многим из них не достало бы
базовой грамотности и арифметики,

чтобы выполнять почти
самые приземлённые работы.

Бóльшая часть из них
оказалась бы безработными.

Этот пример показывает,
что главенствующее положение институтов,

в особенности школ,

позволяет нашему обществу пожинать урожай

технологического процветания.

Глупо говорить, что беспокоиться не о чем.

Ясно, что мы можем всё запороть.

Если бы США не инвестировали
в свои школы и таланты

сто лет назад,

мы добились бы меньшего успеха,

были бы менее мобильным
и, возможно, менее счастливым обществом.

Но также было бы глупо утверждать,
что наши судьбы обеспечены.

Это было решено не машинами.

И даже не рынком.

Это было решено нами и нашими институтами.

Я начал свой рассказ с парадокса.

Всё чаще работу делают за нас машины.

Почему это же это
не делает наш труд ненужным,

а наши навыки лишними?

Разве не очевидно, что дорога
в экономический и социальный ад

вымощена нашими же собственными
великими изобретениями?

История постоянно предлагает нам
ответ на этот парадокс.

Первая часть ответа заключается в том,
что технологии увеличивают наш потенциал,

повышают значимость и ценность

нашего опыта, наших суждений
и творческого начала.

Это эффект уплотнительного кольца.

Вторая часть ответа содержится
в нашей неисчерпаемой изобретательности

и ненасытном желании,

означающих, что нам всегда будет мало.

Всегда будет новая работа.

Из-за быстрого темпа
технологических изменений

возникают серьёзные проблемы,

отчётливо видимые на примере
поляризованного рынка труда

и представляющие угрозу
экономической мобильности.

Принятие этого вызова
не происходит автоматически.

Это не бесплатно.

Это не так просто.

Но это осуществимо.

И вот хорошие новости.

В результате невероятной
производительности

мы богаты.

Конечно, мы можем себе позволить
инвестировать в себя и в наших детей,

как это сделала Америка сто лет назад,
организовав движение за школу.

Вероятнее, мы не можем себе
позволить не делать этого.

Вы можете подумать:

«Профессор Атор рассказал нам
трогательную историю

о далёком прошлом,

о недавних событиях,

может быть, о настоящем,
но, скорее всего, не о будущем».

Потому что все знают,
что времена изменились.

Правильно? Сейчас всё изменилось?

Конечно, изменилось.

Времена всегда меняются.

Неоднократно за последние 200 лет

учёные и активисты били тревогу
по поводу того,

что мы остаёмся без работы
и становимся ненужными:

например, луддиты — в начале XIX века,

Джеймс Дэвис, Министр труда США —

в середине 20-х годов XX века,

нобелевский лауреат, экономист
Василий Леонтьев — в 1982 году,

и конечно же, многие учёные,

эксперты, технологи

и медийные персоны в настоящее время.

Эти прогнозы кажутся мне высокомерными.

Эти самозванные оракулы
фактически говорят:

«Если я не буду думать,
как люди будут работать в будущем,

то и вы, и я, и мои дети

тоже не будут об этом думать».

У меня бы не хватило смелости

поспорить против
человеческой изобретательности.

Я не могу сказать,
какую работу будут выполнять люди

через сто лет.

Будущее не появляется
в моём воображении.

Если бы я был фермером
в штате Айова в 1900 году,

а экономист из XXI века
телепортировался бы на моё поле

и сказал: «А знаешь, фермер Аутор,

через сто лет

занятость среди фермеров снизится с 40%

до двух процентов

только из-за роста
производительности труда.

Как ты думаешь,
чем займутся оставшиеся 38%?»

Я вряд ли бы ответил: «О, я знаю.

Мы займёмся разработкой приложений,
медицинской радиологией,

станем инструкторами по йоге
и придумаем смайлики Bitmoji».

(Смех)

Я бы не имел ни малейшего понятия.

Надеюсь, я достаточно мудр,
чтобы сказать ему:

«Ого, снижение занятости
в аграрном секторе на 95%,

но без нехватки продуктов.

Это грандиозный прогресс.

Надеюсь, человечество придумает что-нибудь
выдающееся, что можно сделать

с этим процветанием».

И по большому счету,
я бы сказал, что так оно и случилось.

Спасибо за внимание.

(Аплодисменты)