Почему важна неприкосновенность частной жизни

Гленн Гринвальд был одним из первых репортёров, увидевших и рассказавших о файлах Эдварда Сноудена с раскрытием тайн о повсеместной слежке США за рядовыми гражданами. В этой резкой речи Гринвальд приводит доводы, почему необходимо заботиться о неприкосновенности частной жизни, даже если вы не делаете ничего, что нужно скрывать.

Существует целый жанр видео на YouTube,

посвящённый тому опыту,

который, я уверен,
переживал каждый из нас.

Видео показывает человека,

который, думая, что находится один,

вовлечён в какое-либо
экспрессивное действие —

безумное пение, откровенные танцы,

лёгкие сексуальные действия,

а в итоге обнаруживает,
что находится не один,

что есть другой человек,
который спрятался и наблюдает.

Обнаруживая это, человек

в ужасе немедленно прекращает то,

что делал.

Чувство стыда и унижения

на их лицах очевидно.

Это чувство можно описать так:

«Это то, что я готов сделать,

только если никто не смотрит».

Это суть работы,

которой я уделял особое внимание

последние 16 месяцев,

вопросу, почему важна
неприкосновенность частной жизни.

Этот вопрос возник

в контексте глобальной дискуссии,

порождённой раскрытием
Эдвардом Сноуденом тайн о том,

что США и их партнёры

незаметно для всего мира

превратили Интернет,

когда-то провозглашённый
беспрецедентным инструментом

либерализации и демократизации,

в беспрецедентную зону

массового, поголовного наблюдения.

Существует очень распространённое мнение,

возникающее в этой дискуссии,

даже среди людей, которым неприятно

массовое наблюдение, которое гласит,

что нет никакого реального вреда,

исходящего от этого масштабного вторжения,

потому что только у людей,
совершающих дурные поступки,

могут быть причины скрывать

и беспокоиться о своей частной жизни.

Такое мировоззрение всецело основывается
на предположении,

что в мире есть два типа людей:

хорошие и плохие.

Плохие люди — это те,
кто замышляет террористические акты

или участвует
в насильственных преступлениях,

и поэтому у них есть причины
скрывать то, что они делают,

есть причины беспокоиться
о своей частной жизни.

В отличие от них, хорошие люди —

это те, кто ходит на работу,

приходят домой, растят детей,
смотрят телевизор.

Они пользуются Интернетом
не для планирования взрывов,

а для чтения новостей,
или обмена рецептами,

или для планирования проведения
соревнований для своих детей.

Эти люди не делают ничего плохого,

и поэтому им нечего скрывать,

у них нет причин опасаться

наблюдения за ними государства.

Люди, которые обычно так говорят,

вовлечены в экстремальный акт

умаления собственного достоинства.

В действительности они говорят:

«Я согласился сделать себя

настолько безобидным, безвредным

и неинтересным человеком,
что на самом деле не боюсь того,

что правительство будет знать,
что я делаю».

Такой образ мыслей, как мне кажется,

нашёл свою точнейшую формулировку

в интервью 2009 года

с давним генеральным директором Google,
Эриком Шмидтом, который,

когда его спросили
о различных возможностях его компании

вызывать вторжение в частную жизнь

сотен миллионов людей по всему миру,

сказал следующее:

«Если вы делаете что-то и не хотите,

чтобы другие знали об этом,

может быть,
вам изначально не стоит этого делать».

Есть масса вещей, которые можно сказать

о таком складе ума.

Первая — это то, что люди, говорящие,

что частная жизнь не очень важна,

на самом деле в это не верят.

Понять, что они в это не верят, легко.

Они говорят о том,
что конфиденциальность не важна,

но своими действиями
они предпринимают все меры

для защиты своей частной жизни.

Они создают пароли на электронную почту

и учётные записи в социальных сетях,

врезают замки в двери своих спален

и ванных комнат.

Все эти меры направлены
на предотвращение проникновения

других людей в то, что они
считают своими частными владениями,

и раскрытия того,
чего они не хотели бы раскрывать другим.

Тот же Эрик Шмидт,
генеральный директор Google,

приказал сотрудникам компании

прекратить разговоры

с онлайн интернет-журналом CNET

после того как CNET опубликовал статью,

полную личной, персональной информации

об Эрике Шмидте,

которую они получили исключительно
через поисковик Google,

и используя другие разработки Google.
(Смех)

Такое же расхождение можно увидеть

с генеральным директором Facebook,
Марком Цукербергом,

который в знаменитом интервью 2010 года

объявил, что конфиденциальность

больше не является «социальной нормой».

В прошлом году Марк Цукерберг
и его молодая жена

купили не только свой дом,

но и четыре соседних дома в Пало-Альто

в общей сложности за 30 млн долларов

для того, чтобы обеспечить возможность
насладиться зоной приватности,

не позволяющей другим людям
наблюдать за тем,

что они делают в личной жизни.

Последние 16 месяцев,
что я обсуждал эту тему по всему миру,

каждый раз кто-то говорил мне:

«Я не особо беспокоюсь по поводу
вторжения в личную жизнь,

потому что мне нечего скрывать».

Я всегда отвечаю им одинаково.

Я достаю ручку, пишу адрес
своей электронной почты

и говорю: «Вот моя почта.

Я хочу, чтобы вы, придя домой,

отправили мне пароли

ко всем вашим учётным записям,

не только к банальной,
приличной рабочей почте,

но ко всем, потому что я бы хотел

иметь возможность покопаться в том,

что вы делаете онлайн,
почитать, что захочу,

опубликовать то,
что покажется мне интересным.

В конце концов,
если вы не плохой человек,

если вы не делаете ничего плохого,

то вам не нужно ничего скрывать».

Ни один человек
не принял моего предложения.

Я проверяю — (Аплодисменты) —

Я каждый раз добросовестно проверяю
свою почту,

но она пуста.

И тому есть причина,

которая заключается в том, что мы,
будучи людьми,

даже те из нас, кто на словах

отрицает важность
собственной частной жизни,

инстинктивно понимаем

её чрезвычайную важность.

Правда в том,
что люди — социальные животные.

Это означает, что у нас
есть потребность в том,

чтобы другие люди знали, что мы делаем,
говорим и думаем.

Именно поэтому мы добровольно публикуем
информацию о себе онлайн.

Но в том, что означает быть свободным

и реализовавшимся человеком,

не менее важно иметь место,
куда мы можем пойти

и быть свободными от осуждающих взглядов
других людей.

Есть причина,
почему мы стремимся к этому,

и она заключается в том, что у всех нас,

не только у террористов и преступников,
а у всех нас,

есть что скрывать.

Есть многое,
что мы делаем и о чём думаем.

Мы готовы
рассказать об этом своему врачу,

юристу, психологу, супругу

или лучшему другу, но мысль о том,

что об этом узнают другие,
приводит нас в ужас.

Мы каждый день выносим суждения
о тех вещах,

что мы говорим, думаем и делаем,

и готовы к тому,
чтобы люди знали об этом

и о том, что мы говорим,
думаем и делаем,

и не хотим, чтобы кто-то об этом знал.

На словах
люди с лёгкостью могут заявлять,

что они не дорожат своей частной жизнью,

но их действия опровергают подлинность
этого утверждения.

Есть причина, почему люди
так повсеместно и инстинктивно жаждут

неприкосновенности частной жизни.

Это не просто рефлекторное действие,

как дышать воздухом или пить воду.

Причина в том,
что когда мы находимся в состоянии,

когда нас могут контролировать
и наблюдать за нами,

наше поведение кардинально меняется.

Диапазон вариантов поведения,
которые мы рассматриваем,

когда думаем, что за нами наблюдают,

значительно сужается.

Это просто сущность человеческой натуры,

которая была признана в социологии,

литературе, религии,

и практически во всех областях знаний.

Есть десятки
психологических исследований,

которые доказывают,
что когда человек знает,

что за ним могут наблюдать,

то его поведение становится

гораздо более конформистским
и податливым.

Человеческий стыд —
невероятно сильный мотиватор,

равно как и желание его избежать.

Вот почему люди,

находящиеся под наблюдением,

принимают решения, которые не являются
продуктом их собственного я,

а порождаются ожиданиями,

возлагаемыми на них людьми

или требованиями социальной ортодоксии.

Понимание этого
было с наибольшей силой использовано

для прагматических целей философом
18-го века Джереми Бентамом,

который намеревался решить
важную проблему,

начавшуюся во время
индустриальной эпохи,

когда учреждения впервые стали

настолько крупными и централизованными,

что больше не могли наблюдать,

и, соответственно, контролировать
каждого члена по отдельности.

Решение, которое он придумал,

было архитектурным дизайном,

который изначально должен был
применяться в тюрьмах.

Он назвал его паноптикум,

главным атрибутом которого
была постройка

огромной башни в центре учреждения,

в котором тот,
кто контролировал это учреждение,

мог в любой момент начать наблюдать
за любым заключённым,

хотя не мог постоянно наблюдать
сразу за всеми.

Решающую роль в этом дизайне

сыграло то, что заключённые не могли

заглянуть в паноптикум, в башню,

и поэтому они никогда не знали,

когда за ними наблюдали
и наблюдали ли вообще.

Что взволновало его больше всего
в этом открытии,

так это то, что это заключённые

должны были предполагать,
что за ними следят

в любой момент,

что послужит максимальным фактором

для послушания и покладистости.

Французский философ 20-го века
Мишель Фуко

понял, что эта модель
может быть использована

не только в тюрьмах,
но и в других учреждениях,

которые стремятся контролировать
поведение человека:

школах, больницах, фабриках,
производственных помещениях.

Он сказал, что такой тип мышления,

эта структура, обнаруженная Бентамом,

была главным средством
общественного контроля

для современных западных обществ,

которые больше не нуждаются

в явном оружии тирании —

наказании, лишении свободы,
убийстве инакомыслящих,

или законном принуждении к лояльности
той или иной партии,

потому что массовое наблюдение

создаёт тюрьму в сознании,

а это гораздо более искусное,

при этом
гораздо более эффективное средство

стимулирования соответствия
социальным нормам

или социальной ортодоксии,

гораздо более эффективное,

чем может быть насилие.

Самое культовое
литературное произведение

о надзоре и частной жизни —
роман Джорджа Оруэлла «1984»,

который мы все читаем в школе,
и поэтому оно почти стало клише.

Всякий раз, когда вы вспоминаете его
в дискуссии о наблюдении,

люди мгновенно отвергают его

как неподходящий аргумент и говорят:

«Ну, в романе «1984»
в домах людей были мониторы,

за ними наблюдали каждый момент,
а это не имеет ничего общего

с государственным надзором,
с которым сталкиваемся мы».

Это текущее фундаментальное непонимание

предупреждений,
которые Оруэлл выпустил в «1984».

Предупреждение, о котором он писал,

было не о том государстве надзора,

что постоянно следило за всеми,

а о том, где люди знали, что за ними

могут в любой момент начать наблюдать.

Вот как рассказчик труда Оруэлла
Уинстон Смит

описывает систему наблюдения,

с которой они столкнулись:

«Конечно, никак нельзя было знать,

наблюдают ли за вами
в какой-то момент времени».

Он продолжил:

«В любом случае
они могли подключить ваши провода,

когда им было угодно.

Вам приходилось жить, и вы жили

по привычке, которая стала инстинктом,

в предположении,
что каждый изданный вами звук

мог быть подслушан, и каждое движение,

кроме как в темноте,
пристально рассмотрено».

Такие религии, как христианство,
ислам и иудаизм также постулируют,

что есть невидимый,
всезнающий орган власти,

который в силу своего всеведения

всегда наблюдает за тем,
что вы делаете,

а значит, вы ни на минуту
не можете остаться одни, —

основной фактор принуждения

к покорности диктатам.

То, что признают эти, казалось бы,
несравнимые труды,

вывод, к которому они все приходят, —

что общество,
в котором людей

можно всё время контролировать,

является обществом,
порождающим соответствие,

послушание и подчинение,

вот почему каждый тиран —

как самый явный,
так и самый коварный —

жаждет такой системы.

С другой стороны, что ещё более важно,

так это пределы уединения,

возможность пойти туда,
где мы сможем думать,

рассуждать, взаимодействовать и говорить

без брошенных на нас
осуждающих взглядов других,

где пребывают исключительно творчество,

изыскательская работа и особое мнение.

В этом причина, почему,

когда мы позволяем
существовать обществу,

в котором являемся объектом
постоянной слежки,

мы позволяем жестоко подрывать

сущность человеческой свободы.

Последний пункт, который я хочу отметить
о таком образе мышления,

о том, что только людям,
совершающим нечто плохое,

есть что скрывать и, значит, есть причины
беспокоиться о своей частной жизни, —

это то, что оно укореняет
две разрушительные идеи,

два разрушительных нравоучения.

Первый из них — это то,

что только те, кто заботится
о неприкосновенности частной жизни,

только те, кто будет искать уединения,

являются плохими людьми по определению.

Этого заключения нужно избегать

по целому ряду причин.

Самым главным из них является то,
что когда вы говорите:

«кто-то, совершающий плохие поступки»,

вы наверняка имеете в виду
планирование террористического акта

или участие
в насильственном преступлении,

а это гораздо более узкая
концепция того,

что имеют в виду люди,
обладающие властью,

когда говорят:
«совершают плохие поступки».

Для них это, как правило, означает

делать что-то, что представляет
значимые проблемы

для применения их собственной власти.

Другое крайне разрушительное,

и, как мне кажется, ещё более
коварное внушение,

которое берёт начало в принятии
такого мышления, —

это то, что есть скрытая сделка,

на которую согласились люди,
принявшие такое мышление.

Сделка эта состоит в следующем:

если вы готовы сделать себя

совершенно безвредным,

совершенно безобидным

для тех,
кто обладает политической властью,

тогда и только тогда
вы можете быть свободны

от опасностей наблюдения.

Только инакомыслящим,

бросающим вызов власти,

есть о чём беспокоиться.

Существует много причин, почему мы также
должны оспаривать такое учение.

Вы можете быть человеком,
который в данный момент

не желает этого делать,

но в какой-то момент в будущем захочет.

Даже если вы являетесь тем, кто решил,

что никогда этого не захочет,

тот факт, что есть другие люди,

готовые и способные противостоять

и бросать вызов тем,
кто находится у власти —

диссиденты, журналисты,

активисты и многие другие —

это то, что приносит всем нам
коллективное благо,

которое мы должны иметь
желание сохранить.

В равной степени важно то,
что показатель того,

насколько свободно общество —

не то, как оно обращается с хорошими,

покорными и покладистыми гражданами,

а то, как оно обращается с диссидентами

и теми,
кто противостоит ортодоксальности.

Но самое главное основание —

это то, что система массового слежения

подавляет нашу собственную свободу
всякого рода методами.

Она ставит под запреты

все виды свободы выбора поведения

без нашего ведома.

Известная социалистическая активистка
Роза Люксембург

однажды сказала: «Тот, кто не двигается,

не замечает своих цепей».

Мы можем попытаться и представить оковы

массового наблюдения невидимыми
или необнаруживаемыми,

но ограничения,
которые они накладывают на нас,

не становятся слабее.

Спасибо большое.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)

Бруно Джусанни: Гленн, спасибо тебе.

Я должен сказать,
факты весьма убедительны,

но я хочу вернуть тебя назад

к тем 16 месяцам и к Эдварду Сноудену

для пары вопросов,
если ты не возражаешь.

Первый вопрос касается лично тебя.

Мы все читали об аресте твоего партнёра,

Дэвида Миранда, в Лондоне,
и прочих трудностях,

но я предполагаю, что,

с точки зрения вовлечённости и рисков,

давление взять на себя руководство

самой крупной независимой организацией
немалое.

Расскажи нам немного об этом.

Г. Гринвальд: Вы знаете, я думаю,
что одна из вещей, которая происходит —

то, что людская смелость
в этом плане

становится заразительной.

И поэтому, хоть я и мои коллеги-журналисты

были абсолютно осведомлены о рисках,

ведь США всё ещё остаётся
самой могущественной страной в мире,

и им не нравится, когда вы раскрываете

тысячи их секретов

по своему желанию в интернете,

видеть, как парень, которому 29 лет,

обычный человек, который вырос

в очень обычной среде,

проявляет степень принципиальной смелости,
на которую рискнул Эдвард Сноуден,

осознавая, что он будет сидеть в тюрьме
до конца своей жизни

или что его жизнь разрушится,

вдохновила меня и других журналистов,

и думаю, вдохновила
людей по всему миру,

в том числе будущих информаторов,

осознать, что и они могут проявить
такое поведение.

БД: Мне любопытно знать
о твоих отношениях с Эдом Сноуденом,

потому что ты много с ним разговаривал,

и несомненно продолжаешь общаться с ним,

но в своей книге ты никогда
не называешь его Эдвардом,

или Эдом, ты зовёшь его Сноуден.
Почему?

ГГ: Вы знаете, наверняка,

это будет предметом исследования
для группы психологов. (Смех)

Действительно не знаю почему.
Я думаю, причина в том,

что одной из важных задач,
которые перед ним стояли,

одной из его, я думаю, важных тактик

было то, что он знал,
что один из способов

отвлечь внимание
от существа откровений

будет попытка перевести всё внимание
на него как личность,

и по этой причине
он остался в стороне от СМИ.

Он старался, чтобы его личная жизнь

никогда не стала предметом изучения.

Поэтому, называя его Сноуденом,

это просто способ определить его
как важного исторического деятеля,

нежели пытаться
олицетворять его таким образом,

который отвлечёт внимание
от сущности вопроса.

БД: Его откровения, ваш анализ,

работа других журналистов

действительно породили дебаты,

и правительства многих стран,
включая Бразилию,

отреагировали проектами и программами,

чтобы немного преобразовать
дизайн Интернета, и т.д.

Много чего происходит в этом плане.

Но меня интересует,
сугубо на твой взгляд,

какой будет заключительная стадия?

Как ты думаешь, в какой момент

нам удастся изменить шкалу?

ГГ: Ну, для меня, как для журналиста,

заключительная стадия очень проста —

обеспечить, чтобы каждый документ,
заслуживающий освещения в печати

и который должен быть раскрыт,

действительно раскрывался,

а секреты, которые изначально
не должны были возникать,

в итоге разоблачались.

Для меня это суть журналистики

и это то, что я твёрдо намерен делать.

Как тот, кто считает
массовое наблюдение гнусным,

по причинам, о которых
я говорил, и по многим другим

я смотрю на это,
как на работу, которая не закончится

до тех пор, пока правительства
по всему миру

будут не в состоянии
подвергать всё население

слежке и прослушке,

если только не убедят суд
или какой-либо другой орган

в том, что человек,
которого они выбрали,

действительно совершил нечто плохое.

На мой взгляд, так можно восстановить
неприкосновенность частной жизни.

БД: Как мы видели на TED,

Сноуден очень красноречив,
представляя и описывая себя

как защитника ценностей демократии

и её принципов.

Но многие люди
действительно с трудом верят в то,

что это его единственные мотивы.

Им трудно поверить в то,

что в это не были вовлечены деньги,

что он не продал некоторые из этих тайн

тому же Китаю или России,

которые, несомненно,
не являются сейчас

самыми лучшими друзьями США.

Я уверен, что многие в зале

задаются тем же вопросом.

Считаешь ли ты возможным то,

что есть сторона Сноудена,
которую мы ещё не видели?

ГГ: Нет, я считаю это абсурдом
и идиотизмом.

(Смех) Если бы вы хотели...

Я знаю,
вы сейчас играете адвоката дьявола.

Так вот, если бы вы хотели

продать тайны другой стране,

что он мог бы сделать

и стать невероятно богатым,

последнее, что вы бы сделали, —
это отдали эти секреты

в руки журналистов и попросили
их опубликовать,

потому что это делает секреты
ничего не стоящими.

Люди, желающие обогатиться,

продают тайны правительству скрытно.

Я думаю, есть один важный момент,
который стоит отметить, —

такое обвинение исходит

от людей, сидящих в правительстве США,

от людей в СМИ, являющихся сторонниками

некоторых правительств.

Я думаю, зачастую, когда люди
выносят такие обвинения в адрес других:

«Ой, в самом деле, он не может

делать это по принципиальным причинам,

наверняка, у него есть безнравственная,
бесчестная причина»,

они говорят гораздо больше о себе,

чем об объекте их обвинения,

потому что — (Аплодисменты) —

эти люди, выносящие такое обвинение,

сами никогда ничего не делают

по какой-либо причине,
кроме как безнравственной,

и предполагают,

что все остальные
страдают от той же болезни бездушия,

что и они.

Из этого и их предположения.

(Аплодисменты)

БД: Гленн, спасибо тебе большое.
ГГ: Спасибо большое.

БД: Гленн Гринвальд.

(Аплодисменты)