Джули Берстайн: 4 урока о творческом подходе

Радиоведущая Джули Берстайн зарабатывает тем, что разговаривает с творческими людьми. Она делится с нами четырьмя уроками о том, как творить вопреки трудностям, сомнениям и потерям. Вы услышите советы от режиссёра Миры Наир, писателя Ричарда Форда, скульптора Ричарда Серра и фотографа Джоэла Мейеровица.

На моём рабочем столе
стоит маленький глиняный сосуд,

который я смастерила ещё в колледже.
Он слеплен в технике раку,

созданной в Японии несколько веков назад

для производства сосудов,
используемых в чайной церемонии.

Этому сосуду более 400 лет.

Каждый из сосудов раку слеплен
или сваян вручную из куска глины,

и самым ценным в нём являются изъяны.

Сосудам для повседневного употребления,
как эта чашка, требуется от 8 до 10 часов обжига.

Вот этот я достала из муфельной печи
неделю назад — после обжига

в печи требуется день или два,
чтобы остыть. Раку, наоборот, —

очень быстрый процесс.
Действие происходит во дворе:

нужно нагреть печь — за 15 минут
она разогревается до 1 500 градусов.

Как только растает глазурь внутри сосуда,

вы увидите слабое сияние —
выключайте печь,

хватайте длинные металлические щипцы,

доставайте горшок из печи и...
Японцы сразу бы погрузили

этот ярко-красный сосуд
в раствор зелёного чая.

Представляете, какой запах
поднялся бы вместе с паром!

Но мы в Штатах
любим немного накалить страсти:

мы бросаем горшок в опилки,

опилки загораются,
мы накрываем их мусорным баком,

и оттуда начинает валить дым.

Я возвращаюсь домой в одежде,
пропахшей древесным дымом.

Я люблю раку за возможность
играть со стихиями.

Я могу слепить сосуд из глины
и покрыть его глазурью,

но затем я должна отдать его
во власть огня и дыма,

и нет ничего прекрасней
неожиданных результатов,

таких, как этот узор из трещин,
появляющийся из-за

резкой смены температур.
В течение минуты

температура сосуда падает
с 1 500 градусов до комнатной температуры.

Раку — прекрасная метафора,
описывающая творческий процесс.

Во многих контекстах я нахожу конфликт

между тем, что хочу держать под контролем,
и тем, что нужно отпустить на волю случая.

Это происходит,
когда я готовлю новое радио-шоу

или когда банально спорю
со своими сыновьями-подростками.

Когда я начала писать книгу о творчестве,

я осознала, что должна пройти
стадии процесса в обратном порядке:

я должна была положиться на волю случая
с самого начала,

погрузиться в истории сотен художников,

писателей, музыкантов и режиссёров.
Когда я слушала их истории,

я поняла, что творчество

берёт начало в повседневности

гораздо чаще, чем мы думаем, включая то,

что происходит
независимо от нашей с вами воли.

Он должен был разбиться, но ничего
не поделаешь. (Смех) (Смеётся)

Это тоже доверие случаю —
иногда задуманное получается,

иногда нет — творчество берёт начало

и из неудач.

Нет более надёжного способа
научиться чему-то,

чем через истории,
поэтому я расскажу вам историю

о работе, об игре
и о четырёх аспектах жизни,

которые нужно принять,

чтобы дать развиться
своей творческой жилке.

Первый аспект кажется

очень простым для принятия,
но только на первый взгляд —

это внимание к окружающему миру.

Многие творческие люди говорят о том,
как важно быть открытыми,

с готовностью принимать всё,
что случается. Это непросто,

когда в кармане у вас
лежит светящийся прямоугольник,

требующий к себе безраздельного внимания.

Кинорежиссёр Мира Наир
рассказывает о своём детстве

в маленьком индийском городке.
Город называется Бхубанешвар,

вот фотография одного из храмов этого города.

Мира Наир: В нашем маленьком городке
было около 2 000 храмов.

Мы всё время играли в крикет.
Мы, в общем-то,

выросли среди мусора.
Но настоящим вдохновением,

благодаря которому я выбрала свой путь
и стала режиссёром,

был бродячий уличный театр,
приходивший в город.

Я прибегала посмотреть
на монументальную битву добра и зла,

разыгрываемую двумя актёрами
на школьной спортплощадке,

без декораций, но с морем страсти,

да и гашиша тоже — это было удивительно.

Они разыгрывали
легенды из Махабхараты и Рамаяны —

священных книг, легенд,
положивших начало всему,

как считают в Индии. Насмотревшись
джатры, уличных представлений,

я знала, что не хочу
оставаться в стороне от спектакля.

Джули Берстайн: Разве не чудесная история?

Вот перерыв в жизненной рутине:

действие происходит на школьном поле,
но в нём замешаны добро и зло,

страсть и гашиш.
Мира Наир была лишь ребёнком,

наблюдавшим за представлением
с тысячами других людей,

но она была готова.
Она готова была загореться

от полученной искры,
и это стало началом,

как сказала она сама,

её пути как признанного режиссёра.

Итак, готовность пережить опыт,
который может вас изменить, —

это первое, что вам нужно развить в себе.

Творческие люди любят говорить о том,
что самые пронзительные их работы

являются плодами
самых сложных периодов жизни.

Романист Ричард Форд рассказывает

о детском недостатке,
с которым он до сих пор

продолжает бороться.
У него тяжёлый случай дислексии.

Ричард Форд: Я с трудом
учился читать, закончил школу,

практически ничего не читая
свыше обязательного минимума,

и до сих пор не могу читать про себя

быстрее, чем читаю вслух.

Но в моём случае дислексия
дала и добрые плоды,

потому что, когда я
наконец смирился с тем,

как медленно у меня получается читать,

я постепенно начал
ценить языковые характеристики

и особенности предложений,
находящиеся за пределами

смысловых аспектов языка:
синкопа, звучание слов,

то, как выглядят слова,
как обрываются параграфы,

где заканчиваются сроки.
Я не настолько страдал дислексией,

чтобы не быть способным читать.
Я просто читал

очень медленно, и читая,
подолгу задерживаясь

на отдельных предложениях,
я изучил неочевидные качества языка,

которые помогают мне
писать одно предложение за другим.

ДБ: Невероятно. Ричард Форд,
лауреат Пулитцеровской премии,

говорит, что дислексия
помогла ему писать.

Он должен был принять эту проблему —
я нарочно употребила

слово «принять».
Не преодолеть дислексию,

а научиться с её помощью.
Он должен был научиться

слышать музыку языка.

Ещё творческие люди говорят о том,

что достижение границ своих возможностей,

замашки на невозможное для себя,

помогают им найти собственный голос.

Скульптор Ричард Серра рассказывает о том,

как, будучи молодым художником,
он считал себя живописцем

и жил во Флоренции
после окончания университета.

В то время он поехал в Мадрид

и пошёл в музей Прадо
посмотреть на картину

испанского живописца Диего Веласкеса.

Это картина «Менины»,
написанная в 1656 году, —

портрет маленькой инфанты

и её фрейлин. Посмотрите за плечо

юной белокурой принцессы —
вы увидите зеркало

и в нём отражение родителей,
короля и королевы Испании,

которые стояли приблизительно там,
где стоите вы,

рассматривая картину.

По своей привычке Веласкес
нарисовал на картине самого себя.

Он стоит слева, держа в одной руке кисть,

а в другой — палитру.

Ричард Серра: Стоя перед картиной,

я осознал, что Веласкес смотрит на меня,

и подумал: «Вот как, я — сюжет этой картины».

И ещё я подумал:
«Я никогда не смогу нарисовать подобное».

Я в то время использовал хронометр

и рисовал случайные квадраты... просто так,

и не получал никакого результата.
По возвращению,

я выбросил все мои картины в реку Арно
и решил, что начну баловаться.

ДБ: Ричард Серра говорит без обиняков,

что вы, возможно, зашли не туда.
Он увидел картину художника,

который умер 300 лет назад, и понял:

«Я так не смогу».
Тогда Ричард Серра вернулся

в свою флорентийскую студию, собрал всё,

что он создал до этого, и выбросил в реку.

В тот день Ричард Серра
распрощался с живописью,

но не распрощался с искусством.
Он переехал в Нью-Йорк

и написал список глаголов:

скручивать, сминать, сворачивать —

более сотни подобных слов,
и, говоря его языком,

начал баловаться.
Он применял эти действия

к разным материалам.
Он брал большой лист свинца,

скручивал его и раскручивал.
Он повторял то же самое с резиной.

Когда он дошёл до глагола «поднимать»,

он создал это — экспонат
Музея Современного Искусства.

Ричарду Серра
пришлось отказаться от живописи,

чтобы заняться
экспериментами для удовольствия

и создать творения,
сделавшие его известным:

гигантские изгибы металла,
для восприятия которых

требуется время и движение.
В скульптуре

Ричард Серра смог сделать то,
что ему не удалось в живописи —

он сделал нас сюжетами своего искусства.

Итак, переживания, трудности

и собственные ограничения —
всё это нам нужно принять,

чтобы дать волю своему творчеству.

Четвёртое, с чем нам придётся жить,
и самое сложное —

это принятие потери,

старейшего и наиболее постоянного
из человеческих переживаний.

Чтобы творить, мы должны
ступить в пропасть

между происходящим в мире
и надеждой на лучший мир;

смотреть, не опуская глаза,
на отверженных, несчастных,

на войну и на смерть.

В этом месте непросто находиться.

Учитель Паркер Палмер называет его
«трагической пропастью»,

трагической не в смысле «печальной»,
а в смысле «неизбежной».

Мой друг Дик Нодел говорит:

«Играйте на напряжении,
как на скрипичной струне,

и получите что-то прекрасное».

Напряжением наполнены работы фотографа

Джоела Мейеровица,
который в начале карьеры

стал известен благодаря
уличной фотографии, пойманным моментам

уличной жизни,
и благодаря чудесным пейзажам —

фотографиям Тосканы, Кейп Кода,

фотографиям света.

Джоэл — житель Нью-Йорка
и его студия много лет

находилась в Челси, из неё открывался
прекрасный вид на центр города,

на Всемирный Торговый Центр.
Он фотографировал

эти здания в разном свете.

Вы знаете, что случилось дальше.

9 сентября Джоэла не было в Нью-Йорке.
Он был за городом,

но немедленно вернулся и помчался

к месту разрушений.

Джоэл Мейеровиц:
Как любой другой прохожий,

я стоял за цепной оградой
на улице Чамберс и Гринвич

и не видел ничего, кроме дыма

и мусора. Я навёл фотоаппарат,

чтобы присмотреться, увидеть хотя бы,
есть ли там на что посмотреть,

и тут полицейский, женщина-полицейский,
толкнула меня в плечо

и сказала: «Не снимать!»

Сильный толчок как будто пробудил меня —

наверное, так было задумано.

Я спросил её, почему нельзя снимать,
она ответила:

«Это место преступления.
Фотографировать запрещено».

Тогда я спросил её:
«А если бы я был

представителем прессы?»
Она сказала в ответ:

«Оглянитесь» — за моей спиной
на расстоянии квартала на пятачке

сгрудились представители прессы.

Я спросил: «Когда их пустят к месту?»

Она ответила: «Скорее всего, никогда».

Когда я уходил,
у меня в голове прояснилось,

скорее всего, из-за толчка — я воспринял его
как своего рода оскорбление.

Я подумал: «Если не останется фотографий,

то не останется следа события.
Нам нужен след».

Ещё я подумал: «Я сохраню этот след.

Я придумаю способ подобраться ближе,
потому что я не хочу,

чтобы история исчезла».

ДБ: Он смог. Он нажал
на все доступные рычаги

и получил пропуск в то место,
где был Всемирный Торговый Центр.

Там он фотографировал практически
каждый день на протяжении 9 месяцев.

Эти фотографии сегодня
воскрешают воспоминания

о пропахшей дымом одежде,

в которой я вернулась в тот вечер домой.

Мой офис находился в нескольких кварталах.

Но некоторые из этих фотографий
прекрасны сами по себе

и мы задумываемся,
сложно ли было Джоэлу Мейеровицу

создать такую красоту из хаоса?

ДМ: Знаете, это было уродливо, потрясающе,

трагично, ужасающе — всё вместе.

И ещё это было, как в природе,
выдающееся событие,

превратившееся в конце концов
в груду обломков.

И как любые руины,

возьмите, например, руины Колизея
или какого-нибудь собора,

они обретают новый смысл
со сменой погоды.

Иногда я приходил на место после полудня,

и свет становился розовым,
и воздух наполнялся дымкой,

а я стоял посреди мусора
и ловил себя на том,

что восхищаюсь
неизменной красотой природы,

и тем, что со временем природа

затягивает рубец.

Время не останавливается,
и события меняются в перспективе.

Всё дальше и дальше тот день,

и свет и смена сезонов притупляют боль.

Не то, чтобы я был романтиком,
я — реалист.

Реальность в том, что Вулворт-билдинг

окутан поднимающимся от развалин дымом,
который становится похож

на тонкую штору,
скрывающую театральную сцену;

он розовеет,
у подножия здания работают поливалки,

загораются вечерние огни,
вода кажется ядовито-зелёной

в свете натриевых ламп, и я думаю:

«Бог мой, разве такое придумаешь нарочно?»

Но вот он, факт:
я на месте, место выглядит так,

я должен сделать снимок.

ДБ: Я должен сделать снимок.
Эта срочность,

эта необходимость действия делают
рассказ Джоэла таким ярким.

Я недавно встретилась
с Джоэлом Мейеровицем и сказала ему,

как я восхищаюсь
его одержимостью, той решимостью,

с которой он преодолел
все бюрократические преграды, чтобы работать.

Он рассмеялся и сказал: «Я упрям,

но важнее всего то,

что я — убеждённый оптимист».

Когда я рассказывала эти истории впервые,
кто-то из публики

поднял руку и сказал:
«Все эти творцы говорят о своей работе,

а не о своих произведениях искусства,
и это заставило мне задуматься

о моей работе и её творческой составляющей,

хотя я и не человек искусства».
Он прав. Все мы сталкиваемся

с переживаниями, проблемами,
пределами возможного и потерями.

Каждому из нас необходимо творчество,

неважно, учёные мы или учителя,

родители или предприниматели.

На прощание я хотела бы оставить вам

ещё одну фотографию
японского чайного сосуда.

Он находится в галерее Фрира в Вашингтоне.

Ему более ста лет,
и на нём до сих пор видны

следы пальцев лепившего его гончара.

Но так же заметно, что этот сосуд разбился

в какой-то момент
своего столетнего существования.

Тот, кто склеил его заново,

не стал прятать трещины;

вместо этого он подчеркнул их
с помощью золотого лака.

Этот сосуд, разбившись, стал красивее,

чем был в самом начале.

Можно смотреть на его трещины

и видеть в них историю собственной жизни,

циклы созидания и разрушения,

принятия решений и воли случая,
собирания осколков

и создания нового.

Спасибо. (Аплодисменты)