Как я попал в движение американских неонацистов и как оттуда выбрался

В 14 лет Кристиан Пикколини превратился из наивного подростка в расиста, а вскоре — в лидера американской банды неонацистов-скинхедов. Как он проникся радикальными взглядами и как в конечном итоге покинул движение? В своём смелом выступлении Пикколини предлагает неожиданный и парадоксальный способ победить ненависть во всех её формах.

Я ушёл от экстремистской
деятельности 22 года назад,

публично осудив расизм

и покинув движение американских
неонацистов-скинхедов,

которое сам помогал строить.

(Одобрительные возгласы и аплодисменты)

Мне было тогда всего 22,

но в течение восьми лет —
с тех пор, как мне было 14, —

я был одним из первых
и самых юных участников,

а потом и лидером самого жестокого
движения ненависти в Америке.

Но я не родился в ненависти;

на самом деле, как раз наоборот.

У меня было относительно
нормальное детство.

Мои родители — иммигранты из Италии.

Они переехали в США в середине 60-х

и основались на юге Чикаго;

там они познакомились

и открыли небольшой салон красоты.

Сразу после моего рождения
жизнь усложнилась.

Чтобы содержать семью и бизнес,
им приходилось бороться за выживание.

Зачастую они работали без выходных

по 14 часов в день,

устраивались на вторые и третьи
работы, но получали копейки.

Я почти не проводил времени с родителями.

Я знал, как они меня любят,

но в детстве чувствовал себя брошенным.

Мне было одиноко, я начал уходить в себя,

потом начал обижаться на родителей
и стал злым на весь мир.

А в подростковом возрасте

я начал хулиганить в попытке
привлечь внимание родителей.

И однажды, когда мне было 14,

я стоял на улице и курил марихуану,

как вдруг ко мне подошёл бритоголовый
парень вдвое старше меня

в высоких чёрных ботинках

и вырвал косяк у меня изо рта.

Он положил руку мне на плечо,
посмотрел мне в глаза

и сказал:

«Именно этого хотят от тебя
коммунисты и евреи,

чтобы тобой манипулировать».

Мне было 14 лет.

Я менялся бейсбольными карточками
и смотрел «Счастливые дни».

Я толком не знал, что такое «еврей».

(Смех)

Это правда.

А единственным известным мне
коммунистом был плохой русский парень

из моего любимого фильма «Рокки».

(Смех)

И раз уж я здесь обнажаю
перед вами свою душу,

то признаюсь, что даже не знал
значения слова «манипулировать».

(Смех)

Абсолютно серьёзно.

Но тогда мне казалось, будто тот парень
на улице был моей единственной надеждой.

В течение 14 лет я чувствовал себя
униженным и никому не нужным.

У меня была низкая самооценка.

Честно сказать, я не знал, кто я такой,

и не знал своего места и цели в жизни.

Я был потерян.

И в одночасье — этот парень заманил меня,

и я схватился за эту надежду
каждой клеточкой своего тела, —

я перешёл от сериала «Джоани любит Чачи»

к полномасштабному нацизму.

В одночасье.

Я стал слушать их речи

и верил им.

Я стал внимательно наблюдать за тем,
как лидеры этой группировки

выбирали уязвимых молодых людей,
которые чувствовали себя брошенными,

и заманивали их обещаниями райской жизни,

которые не сдерживали.

А потом я и сам стал
вербовать новых людей.

Для этого я начал писать песни
в стиле «власть белым».

И вскоре я стал лидером той
печально известной группировки,

которой заправлял тот парень с улицы,

завербовавший меня в тот день;

он был первым
неонацистом-скинхедом в Америке

и склонил меня к радикальным взглядам.

В течение следующих восьми лет

я верил лжи, которой меня кормили.

Несмотря на полное отсутствие
каких-либо доказательств,

я без колебаний обвинял
всех евреев на свете

в пропаганде того, что я считал
белым европейским геноцидом,

посредством политики мультикультурализма.

Я обвинял людей другого цвета кожи

в преступлениях, насилии
и распространении наркотиков в городе,

совершенно игнорируя тот факт,
что сам совершал акты насилия

каждый день

и что во многих случаях

именно белые расисты
распространяли наркотики

в городских гетто.

Я обвинял иммигрантов

в том, что они отнимают рабочие места
у белых американцев,

совершенно забыв о том, что мои
родители — работящие иммигранты,

которые боролись за выживание,

несмотря на то, что не получали
ни от кого поддержки.

В течение следующих восьми лет

я видел, как умирают друзья,

как люди попадают в тюрьму
и причиняют невыразимую боль

своим бесчисленным жертвам и их семьям.

Я слышал ужасающие истории
от девушек из нашего движения:

их жестоко изнасиловали те мужчины,
которым их приучили доверять.

И я сам совершал акты насилия против людей

исключительно из-за цвета их кожи,

из-за того, кого они любят

и какому богу молятся.

Я складировал оружие для — как я думал —
приближающейся расовой войны.

Я поменял шесть разных школ;

из четырёх меня исключили,

из одной даже дважды.

А 25 лет назад я выступал с расистской
музыкой собственного сочинения.

Десятилетиями позже
её выложили в интернет,

и отчасти именно она сподвигла
молодого белого националиста

прийти в святую церковь
в Чарлстоне, Южная Каролина,

и беспричинно убить девять
ни в чём не повинных людей.

Но потом моя жизнь изменилась.

В 19 лет я встретил девушку,
которая не состояла в нашем движении

и была очень далека от расизма,

и влюбился в неё.

В 19 лет мы поженились,

и у нас родился первый сын.

В тот день, держа его на руках
в родильном отделении,

я не только воссоединился
с долей той чистоты,

которую потерял в 14 лет,

но и задумался

над очень важными вещами, которые
изначально привели меня в движение:

поиски себя, своего места и цели в жизни —

над этими вопросами я бился,
когда я был подростком.

И теперь я пытался заново определиться.

Кто я: разжигающий ненависть неонацист

или заботливый отец и муж?

Где моё место — среди людей,
которыми я окружил себя

для поднятия самооценки,

потому что ненавидел себя
и вымещал это на других,

или там, где я в прямом смысле
создал новую жизнь?

Какова цель моей жизни: выжечь землю дотла

или сделать её лучше для своей семьи?

Вдруг меня будто громом поразило,

и я перестал понимать,
кем я был эти восемь лет.

Если бы только мне хватило смелости
уйти в тот момент,

то я бы понял, что борьба
происходила внутри меня.

Тогда, возможно, трагедию
можно было бы предотвратить.

Вместо этого я шёл на компромиссы.

Я ушёл с улицы ради семьи,

потому что боялся попасть
в тюрьму или умереть

и тем самым бросить их на произвол судьбы.

Поэтому я ушёл с позиции лидера

и вместо этого открыл музыкальный магазин,

где, конечно же,
продавал расистскую музыку,

которую закупал в Европе.

Но я понимал: если продавать в магазине
исключительно расистскую музыку,

общество это не одобрит.

Поэтому на полках моего магазина
были и другие жанры:

панк-рок, хеви-метал,

хип-хоп.

И хотя продажа расистской музыки

приносила 75% от моей прибыли —

люди съезжались со всей
страны, чтобы купить её

в единственном магазине,
где она продавалась, —

у меня были и покупатели,
приходившие за другой музыкой.

И в какой-то момент со мной заговорили.

Однажды пришёл чернокожий подросток,

он был явно чем-то расстроен.

Я решил спросить, что случилось.

Он рассказал, что у его матери
обнаружили рак молочной железы.

И вдруг с этим чернокожим мальчиком,

с которым у меня никогда
не было полноценного общения,

я почувствовал родство:

моей матери поставили тот же диагноз,

и я чувствовал его боль.

В другой раз зашла гей-пара с сыном,

и для меня было очевидно,
что они любят его

так же сильно, как я — своего.

И внезапно я уже не мог объяснить
или оправдать предрассудки,

которые были у меня у голове.

Я решил убрать расистскую
музыку из перечня товаров,

когда мне стало стыдно продавать
её на глазах у новых друзей.

Разумеется, магазин не смог
оставаться на плаву,

и его пришлось закрыть.

И в тот момент я потерял
почти всё в своей жизни.

Закрытие магазина стало
для меня возможностью уйти

из движения, в котором я состоял
на протяжении восьми лет,

от всего, чего я придерживался
бóльшую часть своей жизни.

У меня не осталось никого.

Закрыв магазин, я потерял
средства к существованию.

Отношения с родителями были напряжёнными,
хотя они пытались наладить контакт.

А жена с детьми ушли от меня,

потому что я не покинул движение сразу.

И внезапно

я снова перестал понимать, кто я есть,

где моё место

и в чём смысл моей жизни.

В душе я был несчастен,

часто я просыпался по утрам

без желания жить.

Где-то лет через пять

одна девушка из числа моих немногих
друзей, обеспокоенная моим состоянием,

пришла ко мне и сказала:

«Тебе нужно что-то делать —
не могу смотреть, как ты умираешь».

Она предложила мне устроиться
на работу туда, где работала сама, —

в компанию IBM.

Да, я тоже подумал, что она ненормальная.

(Смех)

И вот я — бывший нацист, скрывающий это,
весь в расистских татуировках.

Я не ходил в колледж.

Меня много раз выгоняли из разных школ.

У меня даже компьютера не было.

Но я пошёл к ним

и каким-то чудом получил работу.

Я был в восторге.

А потом ужаснулся, узнав,

что меня отправят устанавливать компьютеры

в мою бывшую школу —
ту самую, из которой меня

дважды исключили.

В этой школе я совершал жестокие поступки

против учеников и учителей,

протестовал перед школой
за равные права для белых

и даже устроил забастовку в кафетерии,

требуя создать белый студенческий союз.

И конечно же, по закону кармы,

в первые несколько часов работы

мимо меня проходит не кто иной,
как мистер Джонни Холмс,

суровый чернокожий охранник,
с которым я когда-то подрался.

Это он вышвырнул меня во второй раз

и вывел из школы в наручниках.

Он не узнал меня,

но я его увидел

и не знал, что делать.

Я замер; я был уже взрослым мужчиной
и ушёл из движения много лет назад,

а я стоял весь в поту и дрожал.

Но я решил, что должен что-то сделать.

И решил вытерпеть груз прошлого,

от которого пытался убежать
в течение пяти лет.

Я пытался найти новых друзей
и закрывал тату длинными рукавами,

не признаваясь в этом

из-за страха быть осуждённым,

как и сам когда-то осуждал других людей.

Так вот, я решил выследить
мистера Холмса на парковке —

наверное, это было не самое умное решение.

(Смех)

Я увидел его, когда он садился в машину,

и похлопал его по плечу.

А когда он обернулся и узнал меня,

он отступил назад от страха.

Я не знал, что сказать.

В итоге слова вырвались сами,
и всё, что пришло мне в голову, было:

«Прости».

И он обнял меня

и простил.

А ещё посоветовал мне
простить самого себя.

Он понял, что это не история
о неисправимом хулигане,

участь которого — попасть в банду
и сесть в тюрьму.

Он знал, что это история
любого незащищённого подростка,

который искал себя,
своё место и цель в жизни,

но зашёл в тупик,

не смог их найти

и свернул на кривую дорожку.

Он взял с меня обещание

рассказать мою историю всем,
кто готов слушать.

Это было 18 лет назад,

и я делаю это до сих пор.

(Аплодисменты)

Возможно, вы сейчас задаётесь вопросом:

как хороший мальчик из семьи
работящих иммигрантов

ступил на такую скользкую дорожку?

Всё просто: ухабы.

Именно так. Ухабы.

В детстве у меня было много ухабов.

У всех они были —

жизненные проблемы,
которые при столкновении с ними

неизбежно сбивают нас с пути.

И если не разбираться с ними,

если их не лечить

и оставлять без внимания,

то можно затеряться в очень тёмном мире.

Ухабы — это такие вещи, как травма,

насилие, безработица,

беспризорность,

невылеченные психические заболевания,

даже привилегии.

И если на нашем жизненном пути
встречалось множество ухабов,

а у нас нет ни средств, ни помощи извне,
чтобы с ними справиться

или выбраться из них,

то случается, что хорошие люди
совершают плохие поступки.

Один из таких людей — Даррелл.

Даррелл родом с севера Нью-Йорка.

Он прочёл мои мемуары

и был очень недоволен концовкой.

Дело в том, что я ушёл из движения,

а он ещё нет.

Он отправил мне письмо, в котором написал:

«Мне не очень понравилось,
чем всё закончилось».

А я ответил: «Ну, извини».

(Смех)

«Но если хочешь обсудить это —
я в твоём распоряжении».

После двух недель разговоров

я узнал, что Даррелл — 31-летний
ветеран войны, который получил ранение

и пребывал в ярости из-за того,
что не может поехать в Афганистан

убивать мусульман.

Однажды по телефону

он рассказал мне, что при виде
мусульманина, молящегося в парке,

ему хотелось только одного —
ударить его ногой по лицу.

Наутро я полетел в Буффало,

сел рядом с Дарреллом

и спросил у него:

«Ты знаком хоть с одним мусульманином?»

И он ответил: «Нет!

Какого чёрта?

Они — исчадие ада.

Я не хочу с ними общаться.

Я сказал: «Хорошо».

Извинившись, я пошёл в туалет,

достал телефон,

прогуглил местную мечеть,

позвонил туда из туалета
и очень тихо сказал:

«Прошу прощения, имам,
не могли бы вы сделать мне одолжение?

У меня тут христианин,

который жаждет узнать
больше о вашей религии».

(Смех)

«Не возражаете, если мы заедем?»

Конечно, мне не сразу удалось
уговорить Даррелла,

но в итоге мы добрались до этой мечети.

Когда я постучал в дверь,

имам сказал, что может
уделить нам только 15 минут,

потому что готовится к молебну.

Я сказал: «Нам хватит».

Мы зашли в мечеть,

а вышли только через два с половиной часа
после слёз и объятий

и, что очень странно,
задушевного разговора о Чаке Норрисе.

(Смех)

Не знаю, как так получилось,

но всё было именно так.

Я рад сообщить, что теперь Даррелл и имам

частенько появляются
в местном ларьке с фалафелем,

где вместе обедают.

(Аплодисменты)

Понимаете, дело в нашей
разобщённости друг от друга.

Ненависть порождается незнанием.

Страх — её отец, а изоляция — мать.

Как правило, мы боимся того,
чего не понимаем.

И если мы сторонимся этого,

то страх растёт,
порой превращаясь в ненависть.

С тех пор как я покинул движение,
я помог более сотни людей

выбраться из экстремистских движений,
из группировок белых расистов...

(Аплодисменты)

даже из группировок джихадистов.

Я добиваюсь этого не через споры

и дискуссии,

я даже не говорю им, что они неправы,

хотя, боже, как же иногда хочется.

Я так не делаю.

Я не отталкиваю их,

а вместо этого сближаюсь с ними,

внимательно слушаю, в чём их «ухабы»,

и начинаю их устранять.

Я стараюсь развивать в людях стойкость,

уверенность в себе —

навыки, которые помогут им
конкурировать на рынке труда,

чтобы они не обвиняли
в своих бедах кого-то другого,

кого никогда не встречали.

В конце мне хотелось бы сказать вот что:

все люди, с которыми я работал,
скажут вам одно и то же.

Первое: они стали экстремистами,

потому что хотели найти место в жизни,
а не из-за идеологий или убеждений.

И второе: они покинули эту деятельность,

получив сочувствие

от тех, чьего сочувствия не заслуживали,
тогда, когда меньше всего его заслуживали.

(Аплодисменты)

Закончу вызовом к вам:

идите сегодня, завтра,
в идеале — каждый день,

найдите человека, который, по вашему
мнению, не заслуживает вашего сочувствия,

и посочувствуйте ему.

Я гарантирую вам,

что они нуждаются в этом больше всего.

Большое спасибо.

(Аплодисменты)