Год, когда я всему говорила «да»

Шонда Раймс, сценарист-исполин, придумавшая «Анатомию страсти», «Скандал» и «Как избежать наказания за убийство», несёт ответственность за 70 часов ТВ-контента в сезон — и она любит работать. «Когда я погружена в работу, у меня нет других чувств», — говорит она. Шонда называет это чувство «гулом». Гул — это наркотик, гул — это музыка, гул — это шёпот Бога в ушах. Но что случается, когда гул прекращается? Кто она без этого гула? Присоединяйтесь к Шонде и её годовому путешествию со словом «да» и узнайте, как она смогла вернуть свой гул.

Некоторое время назад
я начала эксперимент.

В течение года я говорила «да»
всему, что меня пугало.

Всему, что нервировало меня,
выводило из зоны комфорта,

я заставляла себя говорить «да».

Хотела ли я выступать на публике?

Нет, но «да».

Хотела ли я быть в прямом эфире на ТВ?

Нет, но «да».

Хотела ли я побыть актрисой?

Нет, нет, нет, но «да, да, да».

И произошло невероятное:

сам процесс занятия тем, что пугало меня,

избавлял меня от страха,

делал это нестрашным.

Мой страх публичных выступлений,
социальное беспокойство — пфф! — ушли.

Удивительная сила в одном слове.

«Да» изменило мою жизнь.

«Да» изменило меня.

Было одно особенное «да»,

которое очень сильно
повлияло на мою жизнь,

так, как я и представить не могла,

а началось оно с вопроса от моей младшей.

У меня три чудесных дочки:
Харпер, Бекетт и Эмерсон.

Эмерсон учится ходить и почему-то
называет всех «дорогуша»,

как будто она официантка с юга.

(Смех)

«Дорогуша, мне надо молока
для моей кружки-непроливайки».

(Смех)

Официантка с юга попросила меня
поиграть с ней в один из вечеров,

когда я куда-то собиралась,
и я сказала «да».

Это «да» стало началом новой жизни
для моей семьи.

Я дала зарок, что с этого момента

каждый раз, когда мои дети
будут просить поиграть,

не важно, что я делаю, куда собираюсь,

я буду отвечать «да» — каждый раз.

Почти каждый. Не всегда удаётся,
но я очень стараюсь так делать.

Это сотворило чудо со мной,

моими детьми, нашей семьёй.

С этим был связан потрясающий
побочный эффект,

и только недавно я полностью осознала,

что моё «да» в тот раз,
когда дети попросили меня поиграть,

скорее всего, спасло мою карьеру.

Видите ли, многие назовут мою работу
работой мечты.

Я писатель. Я выдумываю.
Я зарабатываю выдумками.

Работа мечты.

Нет.

Я исполин.

Работа мечты.

Я создаю телевидение.
Я продюсирую телевидение.

Я делаю телевидение,
очень много телевидения.

Так или иначе в этом сезоне

я отвечаю за 70 часов программ,
выпущенных в эфир.

4 ТВ-программы, 70 часов ТВ...

(Аплодисменты)

Три шоу в работе одновременно,
иногда четыре.

Каждое шоу создаёт сотни новых
рабочих мест, которых раньше не было.

Бюджет одного эпизода
кабельного телевидения

может быть от 3 до 6 миллионов долларов.

Пусть будет 5.

Новый эпизод каждые 9 дней,
умножить на 4 шоу,

каждые 9 дней тратится 20 млн долларов

на 4 ТВ-программы, 70 часов ТВ,

три шоу в работе одновременно,
иногда четыре.

16 эпизодов всегда в работе:

24 серии «Анатомии страсти»,
21 серий «Скандала»,

15 серий «Как избежать
наказания за убийство»,

10 серий «Улова» —
это 70 часов телевидения,

350 миллионов долларов за сезон.

В Америке мои сериалы

идут друг за другом в четверг вечером.

По всему миру мои шоу транслируются
в 256 странах на 67 языках

для 30 миллионов человек.

Мой разум всеобъемлющ,

а 45 часов из этих 70 часов сериалов
я лично придумала,

а не только спродюсировала,
так что помимо этого

мне нужно находить тихое,
спокойное время для творчества,

чтобы собирать поклонников у костра

и рассказывать истории.

4 ТВ-программы, 70 часов ТВ,

три шоу в работе одновременно,

иногда четыре, 350 млн долларов,
костры, горящие по всему миру.

Знаете, кто ещё делает это?

Никто, так что, как я и говорила,
я — исполин.

Работа мечты.

(Аплодисменты)

Я говорю это не для того,
чтобы впечатлить вас.

Я говорю это потому, что знаю, что вы
думаете, когда слышите слово «писатель».

Я говорю это затем, чтобы
те из вас, кто много работает, —

не важно, управляет компанией,
страной или классом в школе,

магазином, ведёт домашнее хозяйство, —

воспринимали меня всерьёз,
когда я говорю о работе,

чтобы вы поняли, что я не сижу
за компьютером и не придумываю целый день,

чтобы вы услышали меня, когда я говорю,

что понимаю: работа мечты —
это вовсе не мечтания.

Это — работа, реальность,
кровь, пот, никаких слёз.

Я много работаю, и мне это нравится.

Когда я погружена в работу,
глубоко погружена,

других чувств нет.

Для меня работа —
это создать страну из ничего,

укомплектовать войска,
написать картину на холсте.

Это как брать каждую высокую ноту,
как бежать марафон.

Это как быть Бейонсе.

И всё это одновременно.

Я люблю работу.

Она творческая и механическая,
выматывающая и опьяняющая,

весёлая и тревожная,
беспристрастная и материнская,

безжалостная и разумная,

и придаёт вкус всему этому гул.

Во мне что-то переключается,
когда работа ладится.

В голове у меня начинается гул,

нарастает, нарастает,
звучит, как шум открытой дороги,

и я могу ехать по ней вечно.

Многие люди, когда я пытаюсь
объяснить гул,

предполагают, что я говорю о писательстве,

что оно приносит мне радость.

Не поймите меня неправильно. Оно приносит.

Но этот гул —

его не было, пока я не стала
делать ТВ-шоу,

стала работать, работать, работать,

придумывать, строить, создавать,
сотрудничать,

тогда я открыла этот шум, прилив, гул.

Гул — больше, чем писательство.

Гул — это действие, деятельность.
Гул — это наркотик.

Гул — это музыка.
Гул — это свет и воздух.

Гул — это шёпот Бога в моих ушах.

Когда вы слышите такой гул,

нельзя удержаться
от стремления к лучшему.

Это чувство, когда всеми способами
стремишься к тому, чтобы сделать лучше.

Это называется «гулом».

Или, может быть, это называется
«быть трудоголиком».

(Смех)

Может, это называется гениальностью.

Может, это называется эго.

Может, это просто страх неудачи.

Я не знаю.

Но я знаю, что я не создана для неудач,

и знаю, что я люблю этот гул.

Я знаю, что хочу сказать вам,
что я исполин,

и не собираюсь подвергать это сомнению.

Но вот в чём дело:

чем более успешной я становлюсь,

чем больше шоу, больше серий,
чем больше взятых высот,

тем больше ещё нужно сделать,

чем больше мячей в воздухе,

чем больше глаз смотрят на меня,
чем больше историй,

тем больше ожиданий.

Чем больше я работаю,
чтобы быть успешной,

тем больше нужно работать.

Что я говорила о работе?

Я люблю работать, так?

Страны, которые я создаю,
марафон, который бегу,

войска, холсты, высокие ноты, гул,

гул, гул.

Мне нравится гул. Я люблю гул.

Мне нужен гул. Я — этот гул.

Я — ничего кроме этого гула?

А потом гул прекратился.

Переработала, злоупотребила,

перенапряглась, выгорела.

Гул прекратился.

Три моих дочери привыкли к правде о том,

что их мама-одиночка — исполин.

Харпер говорит людям:

«Мама не придёт, но вы можете
отправить смс моей няне».

А Эмерсон говорит: «Дорогуша,
я хочу попасть в Шондаленд».

Они дети исполина.

Они маленькие исполины.

Им было 12, 3 и 1 год,
когда прекратился гул.

Гул мотора затих.

Я перестала любить работу,
мотор не перезапускался.

Гул не возвращался.

Мой гул был испорчен.

Я делала всё то, что делала раньше,
ту же исполинскую работу,

15 часов в день, все выходные,

без сожалений, никогда не уступая,
исполин никогда не спит, не сдаётся,

чистое сердце, ясный взгляд, что там ещё.

Но гула не было.

Внутри меня была тишина.

4 ТВ-программы, 70 часов ТВ,
три шоу в работе одновременно,

иногда четыре.

4 ТВ-программы, 70 часов ТВ,
три шоу в работе одновременно...

Я была идеальным исполином.

Я была исполином, которого можно
знакомить с мамой.

Цвета были те же самые,
но я больше не получала удовольствия.

Это была моя жизнь.

Это всё, что я делала.

Я была гулом, и гул был мной.

Что делать, если то, чем вы занимаетесь,

работа, которую вы любите,
становится на вкус как пыль?

Знаю, кто-то думает:

«Ага, поплачь ещё,
глупая писательница-исполин».

(Смех)

Но вы знаете, вы же знаете,

если вы работаете,
если любите своё дело —

будучи учителем, банкиром,
матерью, художником,

да хоть Биллом Гейтсом, —

если вы просто любите кого-то
и это порождает в вас гул,

если вы знакомы с гулом,

если знаете, каков он,
если вы слышали этот гул, —

когда гул прекращается, кто вы?

Что вы?

Что я?

Я всё ещё исполин?

Если песнь моего сердца прекращается,
смогу ли я выжить в тишине?

Тут моя маленькая официантка с юга
задала мне вопрос.

Я собираюсь уходить, опаздываю,
а она говорит:

«Мама, хочешь поиграть?»

Я уж было говорю «нет»,
но понимаю две вещи.

Во-первых, я должна говорить «да» всему,

а во-вторых, моя официантка с юга
не назвала меня «дорогушей».

Она больше уже никого не называет
«дорогушей».

Когда это случилось?

Я упустила это, будучи исполином,
оплакивая мой гул,

а она меняется прямо у меня перед носом.

Она спрашивает: «Мама, хочешь поиграть?»,

и я говорю: «Да».

Тут нет ничего особенного.

Мы играем, присоединяются её сёстры,

мы смеёмся,

я с выражением читаю книжку
Таро Гоми «Все какают».

Ничего сверхъестественного.

(Смех)

И всё же это сверхъестественно,

потому что с моей болью и паникой,

мне, осиротевшей от того, что гул пропал,

остаётся только прислушиваться.

Я фокусируюсь.

Я затихаю.

Страна, которую я создаю,
марафон, который бегу,

войска, холсты, высокие ноты —
не существуют.

Всё, что есть, — это липкие пальцы,

детские поцелуи, тихие голоса, мелки

и песня о том, что нужно отпустить то,

что нужно отпустить девочке
из «Холодного сердца».

(Смех)

Всё вокруг тихо и очень просто.

Воздуха так мало,
что я едва могу дышать.

Едва могу поверить, что дышу.

Игра — это противоположность работе.

И я счастлива.

Что-то во мне расслабляется.

Дверь в моё сознание открывается,

врывается поток энергии.

Не сразу, но это происходит,
действительно происходит.

Я чувствую.

Гул возвращается.

Не на полную мощность, еле-еле,

он тихий, и мне нужно прислушиваться,
но он здесь.

Не тот гул, просто гул.

Я чувствую, что знаю теперь
магический секрет.

Не будем заходить слишком далеко.

Это любовь, только и всего.

Не магия. Не секрет. Просто любовь.

Просто то, о чём мы забыли.

Гул, гул работы, гул исполина —

это просто замена.

Если я спрошу вас, кто я,

если я расскажу вам, кто я,

если я опишу себя в цифрах сериалов,

часах ТВ-шоу и том, как много я работаю, —

я забыла, что такое настоящий гул.

Гул — это не сила,
и он не завязан на работе.

Он завязан на удовольствии.

Настоящий гул завязан на любви.

Гул — это электричество, которое
вырабатывается, когда мы радуемся жизни.

Настоящий гул — это уверенность
и спокойствие.

Настоящему гулу безразличны
взгляды истории,

мячики в воздухе, ожидания, давление.

Настоящий гул — необычный
и ни на что непохожий.

Настоящий гул — шёпот Бога в моих ушах,

но, может, Бог шептал не те слова,

потому что который из богов сказал мне,
что я исполин?

Это просто любовь.

Мы все можем дарить немного больше любви,

намного больше любви.

Каждый раз, когда дети просят поиграть,

я буду говорить «да».

Я ввожу это строгое правило для того,

чтобы позволить себе

освободиться от своих обязанностей
трудоголика.

Это закон, поэтому у меня нет выбора,

и у меня нет выбора,

если я хочу почувствовать гул.

Если бы это было так просто...

но я плохо играю.

Не люблю.

Мне это не так интересно,
как моя работа.

Правда невероятно уничижительна
и унизительна, чтобы её принять.

Я не люблю играть.

Я всё время работаю,
потому что мне нравится работать.

Мне нравится работать больше,
чем быть дома.

Этот факт невероятно сложно принять,

ну что за человек, которому больше
нравится работать, чем быть дома?

Ну, это я.

Давайте по-честному:
я называю себя исполином —

у меня явные проблемы.

(Смех)

И одна из этих проблем вовсе не в том,
что я слишком расслаблена.

(Смех)

Мы бегаем по двору туда-сюда, туда-сюда.

У нас танцевальные полуминутки.

Мы поём песни из сериалов. Играем в мяч.

Я надуваю пузыри, они лопают их.

Я почти всегда чувствую себя неловкой,
сбитой с толку и сумасшедшей.

Всё время порываюсь схватить телефон.

Но это нормально.

Мои человечки учат меня, как жить,
и гул вселенной наполняет меня.

Я играю, играю, пока не задаюсь вопросом:

а почему мы вообще переставали играть?

Вы тоже это можете,

говорить «да» каждый раз,
когда ребёнок просит поиграть с ним.

Может, вы думаете, что я идиотка
в дорогущих туфлях?

Вы правы, но вы всё же можете делать это.

У вас есть время.

Знаете, почему? Потому что вы
не Рианна и не Маппет.

Ваш ребёнок не думает,
что вы настолько интересны.

(Смех)

Вам нужно всего 15 минут.

Мои дочери двух и четырёх лет
хотят играть со мной

около 15 минут

перед тем, как им придёт в голову
заняться чем-то другим.

Это чудесные 15 минут, но это 15 минут.

Я не божья коровка и не конфета, поэтому
через 15 минут меня уже не замечают.

(Смех)

А если мне удаётся поговорить с 13-летней
дочерью 15 минут,

то я — Родитель года.

(Смех)

15 минут — это всё, что вам нужно.

Всегда можно найти 15 минут непрерывного
времени даже в самые ужасные дни.

Непрерывного — это ключ ко всему.

Ни телефона, ни стирки — ничего.

Вы часто заняты.
Нужно приготовить обед.

Заставить их помыться.
Но 15 минут можно выделить.

Мои дети — счастье для меня,
они мой мир,

для вас это может быть что-то другое —

источник, который питает ваш гул,

место, где жизнь кажется
скорее хорошей штукой, чем нет.

Это не о том, чтобы играть с детьми,

это об удовольствии.

Это об игре в целом.

Дайте себе 15 минут.

Найдите то, что вас радует.

Найдите и играйте там.

Я не идеальна в этом. Примерно
в половине случаев у меня не получается:

видеться с друзьями,
читать книги, смотреть в пустоту.

«Хочешь поиграть?» стало означать
дать себе волю

в тех вещах, от которых я отказалась,
когда сделала первый сериал,

когда я стала учиться на исполина,

когда я стала соревноваться сама с собой —
непонятно зачем.

15 минут? Что плохого в том,
чтобы сосредоточиться на себе

на 15 минут?

Выходит, что ничего.

Сам факт отдыха позволил гулу вернуться,

как будто мотор гула можно перезапустить
только тогда, когда меня нет.

Работа невозможна без игры.

На это требуется некоторое время.
Но через несколько месяцев

в один прекрасный день

ворота открылись, и я обнаружила себя
в офисе, в потоке,

я наполнена незнакомой мелодией,
внутри и снаружи меня — упоение,

вокруг меня новые идеи,

гудящая дорога открыта,
и я могу ехать и ехать по ней,

и я снова люблю работу.

Сейчас мне нравится этот гул,
но это уже не любовь.

Я не нуждаюсь в нём.

Я не этот гул. Этот гул —

больше не я.

Я — пузыри, липкие пальцы
и ужины с друзьями.

Я — этот гул.

Гул жизни.

Гул любви.

Гул работы — всё еще часть меня,
но больше не я целиком,

и я несказанно благодарна.

И мне не важно, исполин я или нет,

потому что я никогда не видела исполина,
который играет в «Цепи кованые».

Я стала меньше работать и больше играть,
и я до сих пор управляю жизнью.

Мой разум всеобъемлющ.
Мои костры всё ещё горят.

Чем больше я играю, тем более я счастлива,
тем более счастливы мои дети.

Чем больше я играю, тем чаще
чувствую себя хорошей матерью.

Чем больше я играю,
тем свободнее становится разум.

Чем больше я играю, тем лучше работаю.

Чем больше я играю, тем больше слышу гул,

страны, которые я создаю,
марафон, который бегу,

войска, холсты, высокие ноты, гул, гул,

другой гул, настоящий гул —

гул жизни.

Чем больше я слышу гул,

тем больше этот незнакомый,
дрожащий, раскрытый,

неуклюжий, новёхонький,

живой неисполин похож на меня.

Чем больше я слышу гул,
тем больше знаю, кто я.

Я писатель, я выдумываю, я воображаю.

Эта часть работы — ожившая мечта.

Это мечта работы.

Потому что работа мечты должна быть
чуть-чуть мечтательной.

Я сказала «да», меньше работаю
и больше играю.

Не обязательно быть исполином.

Хотите поиграть?

Спасибо.

(Аплодисменты)