Эмили Ливайн: Теория Всего от ловкача

Философ-юморист Эмили Левин искромётно рассуждает о науке, математике, обществе и о том, как всё это соединено. Эмили — гениальный манипулятор. Она расправляется с нашими привычными стереотипами и показывает скрытую правду во всей её красе. Приготовьтесь, она точно даст вам пищу для размышления.

Я собираюсь поговорить о себе,

что я делаю весьма редко, так как я,

во-первых, предпочитаю говорить
о вещах, о которых я не знаю ничего.

Во-вторых, я —
пытающийся излечиться нарцисс.

(Смех)

Правда, я понятия не имела,
что я — нарцисс.

Я думала, что нарциссизм
означает любовь к самому себе.

Но потом мне сказали, что у этого понятия
есть и оборотная сторона,

которая гораздо грустнее,
чем «само-любовь».

Это когда «само-любовь»
не отвечает взаимностью.

(Смех)

Я чувствую, что больше
не смогу пережить это заново.

Но, позвольте, я объясню,
как я пришла к тому,

чтобы создавать
свой собственный тип комедии (сатиры) —

я уже испробовала так много её вариантов.

Началось всё с импровизации,

с определённой формы импровизации,
называемой театральные игры.

Она имела одно правило,

которое я всегда считала
великим правилом этики общества.

И правило было: нельзя отрицать
восприятие реальности другим человеком,

можно только его дополнять.

Мы, конечно, живём в обществе,
где всё окружающее нас

является противопоставлением себя
реальности других.

Это всё о противоречиях,
из-за которых, я думаю,

я так сильно реагирую
на любые несоответствия в принципе.

Я вижу их везде. Например, опросы.

Меня всегда забавляло,

что в опросах общественного мнения

процент американцев,
не знающих ответа на поставленный вопрос,

всегда составляет 2%.

75% американцев

считают, что Аляска — часть Канады.

Но только 2% не знают,
какой эффект произведёт

на денежную политику МВФ
дефолт Аргентины.

(Смех)

Мне это кажется сомнительным.

Или такое объявление, которое
я прочитала в New York Times:

«Ношение дорогих часов громко заявляет
о вашем статусе в обществе.

Купленные у нас часы кричат
о хорошем вкусе».

(Смех)

Или такое, я нашла его в журнале
«Калифорнийский юрист» в статье,

которая определённо
предназначена для юристов из Энрона.

«Выживание в тюрьме:
разрешения и запреты».

(Смех)

«Не хвастайтесь».

(Смех)

«Выучите местный жаргон».

(Смех)

Поязыкастай-ка, Фрэнки.

(Смех)

Я полагаю,
что несоответствие ещё в том,

что я рассуждаю о науке,
не зная математики.

Кстати, я была
очень благодарна Дину Камену

за объяснение одной из причин:

существуют культурные различия,

из-за которых женщины и малолетние
не вступают на поле науки и технологий.

Я, например, оттого
не занимаюсь математикой,

что меня одновременно учили
чтению и математике.

Итак, вам шесть лет, вы читаете
«Белоснежку и семь гномов».

Сразу становится понятно,

что в мире есть только два типа мужчин —

гномы и обаятельные принцы.

Соотношение получается
один к семи, чтобы найти принца.

(Смех)

Поэтому маленькие девочки
не занимаются математикой.
Это так депрессивно.

(Смех)

Конечно, говоря о науке, я могу,

как я это сделала прошлой ночью,

попасть под гневную руку
некоторых учёных,

которые были очень на меня рассержены.

Я использовала слово «пост-модернизм»,
словно это нормально.

И они очень расстроились.

Один из них, нужно отдать ему должное,
наверное, лишь пытался

завязать со мной серьёзную дискуссию.

Но я не ввязываюсь
в серьёзные дискуссии.

Я их не поддерживаю, так как споры —

это всегда противостояние.

Их форма зависит от их значимости.

У меня есть вопросы к ценностям
классического ньютоновского мировоззрения.

К примеру, разумность: считается, что
человек должен быть разумным в споре.

Но разумность состоит,

как сегодня уже говорила Кристи Хефнер,

из разделения на ум и тело.

Голова — хорошо, тело — плохо.

Голова — личность, тело — подсознание.

Когда мы говорим «Я» —
как сказал Рене Декарт:

«Я думаю, значит, существую!» —

мы имеем в виду голову.

Как пел Девид Рот
в песне «Просто Жиголо»:

«Нет у меня тела».

Так, оказывается,
мы приобретаем разумность.

Именно поэтому есть
столько шуток на тему тела,

которое противопоставляет себя голове.

Вот почему есть
туалетный юмор и шутки о сексе.

Вот почему существуют братья Распуни
[юмористы-жонглёры],

бьющие Ричарда по детородному органу.

И мы вдвойне смеёмся от того,

что он — тело, но ещё и...

Голос за сценой: Ричард.

Эмили Левин: Ричард, а я что сказала?

(Смех)

Ричард. Да, но это ещё и голова,

даже глава конференции.

Вот ещё один вид шутки:

когда Арт Бухвальд [юморист]
подтрунивает над главами стран.

Уверена, доход от этого гораздо меньше,
нежели от шуток про тело.

(Смех)

Тем не менее, всё это
заставляет нас ценить и обожать себя.

Хотя ещё одно несоответствие
разумности в этой стране

состоит в том, что как бы мы
ни чтили наши головы,

мы остаёмся очень анти-разумными.

Я это знаю, поскольку
прочитала в New York Times,

что фонд Айн Рэнд выкупил
целую страницу под объявление

после 11 сентября:

«Проблема не в Ираке или Иране,

проблема, стоящая перед страной —

университетские профессора
и их выводок».

(Смех)

Поэтому я перечитала «Источник» [роман].

(Смех)

Не знаю, сколько из вас читали эту книгу.

И я не эксперт по садомазохизму.

(Смех)

Но позвольте мне зачитать пару
случайных абзацев на странице 217.

«Действие мастера, овладевавшего ею

с болезненным презрением,

было именно таким,
которого она хотела.

Они лежали вместе на кровати так,

как того требовала природа этого акта;

это было актом насилия.

Это было актом стиснутых зубов
и ненависти. Это было несносно.

Никакой заботы, только боль.

Агония страсти».

Теперь вы можете
представить моё удивление,

когда, я прочла в New Yorker,

что Алан Гринспэн, управляющий
Федеральным резервным фондом,

считает Айну Рэнд
своим духовным наставником.

(Смех)

Это как обнаружить, что твоя няня
на самом деле садомазохистка.

(Смех)

Нам не было достаточно
лицезреть Эдгара Хувера в платье.

Теперь нам нужно ещё и
воображать Алана Гринспэна

в черном кожаном корсете
с татуировкой на заду:

«Стегани инфляцию прямо сейчас!»

(Смех)

Айн Рэнд, конечно, известна

как основатель философии объективизма,

отражающего ещё один
аспект ньютоновской физики —

беспристрастность, объективность.

Объективность построена так же,

как садо и мазо.

Это предмет, покоряющий объект.

Вот как мы декларируем себя.

Мы заявляем себя активным голосом,

а объект остаётся в пассиве.

Я была восхищена рекламой Oxygen.

Я не знаю, слышали ли вы про это,

или сейчас всё уже по-другому,
или вы были заняты собой,

но медсёстры во многих больницах

до недавних пор,
если верить книге Джессики Бенджамин,

подписывали кроватки
с мальчиками-младенцами

«Я — мальчик».

А таблички
над кроватками девочек гласили:

«Это — девочка».

Итак, пассивность была в культуре,

которая проецировалась
на маленьких девочек.

Так продолжается и по сей день.
Я уже говорила об этом в прошлом году.

Есть опрос

журнала Time, в котором опрашивали

только мужчин:
«Был ли у вас когда-либо

секс с женщиной,
которая вам абсолютно не нравилась?»

И да…

58% ответили «да», хотя,

я думаю, цифры раздуты,

поскольку множество мужчин на вопрос:

«Был ли у вас когда-либо секс...» сразу кричат «да!»,

даже не дослушивая вопрос до конца.

(Смех)

И, конечно, 2% не знают,
был ли у них...

(Смех)

Это только первый посыл

моей четвертной попытки пошутить.

(Смех)

Итак, тема «предмет-объект»

является частью того,
что очень меня интересует,

потому что именно из-за этого
я верю в политическую корректность.

Я думаю, что могу
зайти в этом слишком далеко.

Я считаю, что братья Ринглинг
зашли слишком далеко с объявлением

из New York Times,
которое они процитировали.

«У нас есть пожизненная
эмоциональная и финансовая

ответственность перед нашими
слонами-партнёрами из Азии».

(Смех)

Возможно, слишком далеко...

Я не считаю, что человек цветной расы,

который шутит над белыми,

это то же самое, что белый человек,
подтрунивающий над цветными.

Женщины, высмеивающие мужчин,
это не то же самое, что мужчины,
смеющиеся над женщинами.

Так и с бедными,
высмеивающими богатых,
и наоборот.

Шутить можно о том,
что есть, но не о том, чего нет.

Именно поэтому вы никогда не услышите

от меня шуток про Кеннета Лэй
и его очаровательную жену.

(Смех)

Что смешного в том,
что у тебя «только» четыре дома?

(Смех)

Я зарубила это у себя на носу

во время сексуальных скандалов
в администрации Клинтона.

Или, как я их называю,
добрые старые времена.

(Смех)

Когда мои знакомые,
считавшие себя либералами,

со всеми вытекающими последствиями,

смеялись над
Дженифер Флауэр и Полой Джонс.

Они смеялись над их
«деревенским», так сказать,
происхождением

из бедных слоёв белого населения.

Шутникам кажется,
что это всё безобидные предрассудки,

и никого они особо не обижают.

Но это только до тех пор, пока вы
не прочитаете в Los Angeles Times:

«Продаётся упаковщик белых отбросов».

(Смех)

Вся эта тема «предмет-объект»

имеет значимость для самого типа юмора.

Прочитала я книгу, написанную
женщиной по имени Эми Рихлин,

зав. кафедрой классической литературы
в Калифорнийском университете.

Книга называется «Сад Приапа».

Автор говорит, что римский юмор

отражает структуру римского общества.

И что римское общество разделялось
на «верхи» и «низы»,

почти как и наше сейчас.

Вот таким был юмор.

Общество было всегда мишенью для шуток.

Всегда были сатирики,

как Ювенал или Маршал,

которые были частью публики,

Обычно высмеивали изгоев, тех,

кто не имел такого же
положения в обществе.

И в импровизации, конечно,

юморист-импровизатор, я полагаю,
доминирует над зрителями.

Частые выкрики
являются сопротивлением,

которое помогает убедиться,

что юморист сможет доминировать,

переиграть крикуна.

И в этом я преуспела, когда была
юмористом-импровизатором.

Но я всегда ненавидела выкрики,
так как они

диктовали условия выступления

таким же образом,
как и участие в серьёзном споре

в некоторой степени
предопределяет тему,

которая обсуждается.

Поэтому я искала форму,

которая бы не имела таких проблем.

И хотела чего-то более диалогового.

Я знаю, что это слово
сегодня обесценилось

из-за его использования
продавцами в интернете.

Я ужасно скучаю
по продавцам по телефону.

(Смех)

Да, скучаю. По крайней мере
тогда у вас был шанс.

Я могла повесить трубку.

Затем я прочла в Dear Abby
[колонка советов], что это грубо.

И когда потом звонили какой-нибудь парень,

я давала ему возможность дойти
до половины речи и говорила:

«У тебя сексуальный голос».

(Смех)

Тогда трубку вешал он!

(Смех)

Но диалоговое общение
позволяет публике

сформировать твоё выступление так же,

как ты формируешь их восприятие мира.

И это именно то, что я ищу.

Я поняла это,
когда начала анализировать,

чем же я всё-таки занимаюсь.

Я прочла книгу Льюиса Хайда
«Ловкачи делают этот мир».

Мне казалось, что меня
подвергли психоанализу.

Я имею в виду,
что всё разложилось по полочкам.

И уже идя на эту конференцию,

я осознала, что почти все здесь

имеют похожие качества,

так как в действительности ловкач —

это посредник перемен.

Ловкач — посредник перемен.

И качества, которые я сейчас опишу,

являются характеристиками,

позволяющими случиться изменениям.

Одно из них — выход за рамки.

Мне кажется, что именно это
вывело из себя учёных.

Но мне нравится выходить
за грани дозволенного.

Мне нравится говорить о вещах,
о которых я не имею понятия.

(Звонит телефон)

Надеюсь, это мой агент,

ведь вы тут мне ничего не заплатите.

(Смех)

Я думаю, что полезно говорить
о вещах, о которых не знаешь.

Так я открываю
новый способ смотреть на них.

Я могу увидеть несоответствия,

которые вы, возможно, не замечаете.

Как тот мим, например,

или мем, как он себя называл.

Он был очень самолюбивым мимом.

Он сказал мне, что я должна
быть более уважительной,

так как у него ушло 18 лет на то,

чтобы по-настоящему научиться пантомиме.

Я сказала: «Что ж, теперь понятно,
что этим занимаются только дураки».

(Смех)

Нужно только два года,
чтобы научиться говорить.

(Смех)

(Аплодисменты)

Именно в этом и состоит проблема

так называемой «беспристрастности».

Это когда ты окружён только теми,

кто говорит с тобой на одном языке,

кто разделяет твои убеждения.

Тогда ты начинаешь думать,
что вот она — реальность.

Например, экономисты.
Их понимание рациональности —

мы все действуем в соответствии
с собственной экономической выгодой.

Взгляните на Майкла Хоули

или на Дина Камена,

или посмотрите на мою бабушку.

Моя бабушка всегда всё
делала для других,

хотели они того или нет.

(Смех)

Если бы были олимпийские игры
по мученичеству,

моя бабушка специально бы проиграла.

(Смех)

«Нет, бери приз ты.

Ты моложе, а я старая. Кому я его покажу?

Куда мне с ним? Мне умирать скоро».

(Смех)

Это и есть выход за рамки,

это нахождение на грани и между,

о котором Фриц Лантинг, кажется,

сказал, что он гулял между.

Вот это и есть настоящее свойство ловкача.

Другая стратегия — стратегия непротивления.

Это вместо противостояния.

Когда вы отвергаете
реальность другого человека,

возникает парадокс,

в котором вы допускаете
существование больше одной реальности.

Опять есть философское несоответствие.

Не знаю, как оно называется.

Но мой пример — надпись
на ювелирном магазине:

«Пока вы ждёте, мы проколем вам уши».

(Смех)

Вариации
просто устрашают воображение.

(Смех)

«Ой, нет. Спасибо, конечно,
я тут уши оставлю. Спасибо огромное.

Мне надо по делам бежать.
Я позднее их заберу,

в районе пяти, если вы не против.

А? А? Что? Не слышу вас».

(Смех)

И ещё одно качество ловкача —

умная удача.

Тот несчастный случай с Луисом Каном,
который рассуждал о несчастных случаях,

является ещё одним примером ловкача.

У ловкача ум,
ожидающий неожиданностей.

Я говорю это для учёных:

у ловкача есть способность
не слишком кичиться

своими идеями,

а оставлять место для новых,

или замечать несоответствия,

скрытые проблемы в этих идеях.

И я не шучу.

Просто хотела поставить учёных на место.

(Смех)

Именно так мне нравится
вносить мою лепту —

путём создания новых связей.

Это именно то, что я вижу

чаще, чем несоответствия.

К примеру, как вы
называете пальчики у геккона?

Пальчики геккона, которые

скручиваются и раскручиваются,
прямо как пальцы у Майкла Мошена.

Я люблю связи.

Например, я прочла,
что одной из характеристик

материи во вселенной Ньютона —

а у материи во вселенной Ньютона
есть два качества —

является её распределение
в пространстве. Материя занимает место.

Предполагаю, что чем больше в вас
материи, тем больше места вы занимаете.

Это полностью объясняет
феномен внедорожников.

(Смех)

Другой же характеристикой материи
является нежелание уступать место.

В древнем Риме
такая непроницаемость

была критерием мужественности.

Мужественность зависела от того,

насколько активно ты мог внедряться.

В экономике
есть активный производитель

и пассивный потребитель,

что объясняет, почему
бизнесу все время приходится

внедряться на новые рынки.

Так вот почему
мы заставили Китай

открыть свой рынок.

И разве плохие ощущения?

(Смех)

А теперь в нас внедряются.

Компании по биотехнологиям
уже реально вошли в нас и ставят

свои маленькие флажочки на наших генах.

Да, в нас вставляют.

И я подозреваю, что вставляет
кто-то очень нас не любящий.

(Смех)

Это второй четвертной заход.

Конечно, вы поняли меня.
Спасибо большое.

У меня ещё есть куда идти.

(Смех)

Когда я нахожу связи, я надеюсь

произвести замыкание
в цепи человеческих мыслей;

заставить вас

не следовать привычным ассоциациям,

а проложить новый кабель.

Когда люди говорят
о шоке пересмотра,

это буквально пере-смотр,
пере-установка того, как вы думаете.

Была у меня шутка на эту тему,
но я её забыла.

Прошу простить. Я становлюсь

как та женщина из анекдота...

Вы слышали анекдот о женщине,
которая ехала в машине со своей мамой?

А мама старенькая.

Мама проезжает на красный свет.

Дочь решает промолчать.

Она не хочет подчёркивать:
«Ты уже очень старая, чтобы водить».

Мама опять проезжает на красный свет.

Дочь говорит так деликатно,
как только может:

«Мам, ты заметила, что уже два раза
проехала на красный свет?»

И мама отвечает: «А? Это я что ли веду?»

(Смех)

Это и есть шок осознания

от шока осознания.

И этим заканчиваются четвертные.

(Смех)

Я только хотела добавить ещё две вещи.

Первое — это ещё одна черта ловкача:

ему приходится

всегда идти по тонкому канату.

Ему нужно держать равновесие.

Самой большой
трудностью для меня

в моей работе

является планирование
моего выступления так,

чтобы оно было
импровизированной заготовкой.

Поиск баланса
между этими двумя вещами

всегда имеет риск —

вы можете незаметно
скатиться в сторону экспромта.

Но 100%-ная подготовка
не оставляет места

для случайностей.

Я тут думала о том, что Мойша Сафди

сказал вчера о красоте.

В его книге Гайд говорит, что

ловкачи могут иногда
слишком наваливаться на красоту.

Но чтобы это сделать, нужно

оставить все остальные качества,

потому что как только
вы озаботились красотой,

вы в полном тупике.

Вы попадаете внутрь чего-то такого,

что занимает место и отнимает время.

И это реальная вещь.

Всегда безумно здорово
видеть сущность красоты.

А если этого не делать,

если позволить случайностям случаться,

вы, вполне возможно,
позволите волне унести вас.

Мне нравится думать, что то,
чем я занимаюсь — волна вероятности.

Когда вы уходите в красоту,
волна вероятности

ударяется об одну возможность.

А я хочу исследовать все возможности,

с надеждой, что я буду
на одной волне со зрителями.

Последняя черта ловкача,
о которой я хочу сказать —

это отсутствие у него дома.

Всегда в пути.

В заключение я хочу сказать тебе, Ричард,

что на TED вы создали дом.

Спасибо, что вы пригласили меня в него.

Спасибо большое.

(Аплодисменты)