Мой путь от морского пехотинца к актёру

Перед тем как сразиться в галактической битве между тёмными и светлыми силами в фильме «Звёздные войны: пробуждение силы», Адам Драйвер был солдатом 1-го батальона 1-й Морской пехоты. В этом обезоруживающем выступлении он рассказывает, как стал морским пехотинцем, рассматривает проблему трансформации солдата в гражданского и представляет «Искусство в вооружённых силах», некоммерческую организацию, которая приносит театральное искусство в армию.
«Самовыражение — это такой же ценный инструмент, как и винтовка на твоём плече», — говорит Драйвер и представляет яркое прочтение пьесы «Я не Бэтмен» Марка Рамиреса в исполнении Джесси Дж. Переса и Мэта Джонсона.

Я был солдатом 1-го батальона
1-й Морской пехоты,

81-го взвода

на базе Кэмп-Пендлтон в Калифорнии.

Ура!

Аудитория: Ура!

(Смех)

Я вступил в армию
вскоре после 11 сентября,

чувствуя то же, что и большинство
жителей страны в то время,

преисполненный чувством патриотизма,
жаждой возмездия

и желанием делать что-то, —

к тому же в тот период я бездельничал.

Мне было 17 лет,
я окончил школу тем летом

и снимал комнату в доме своих родителей

в маленьком городке в северной Индиане,
где я вырос.

Он называется Мишавака.

Кому интересно,
позже я могу сказать, как это пишется.

(Смех)

В Мишаваке есть много хорошего, но
культурной столицей мира её не назовёшь,

так что моё представление о театре и кино

было ограничено школьными пьесами

и видеопрокатом блокбастеров,
пусть земля ему будет пухом!

(Смех)

Я был увлечён актёрской игрой настолько,

что даже прослушивался
в Джульярдской школе в старших классах,

но не прошёл,

решил, что колледж не для меня,
и больше никуда не поступал,

что было гениальным решением.

Я также проделал всю эту отчаянную
одиссею с поездкой в Лос-Анджелес,

наслушавшись подобных историй:

актёр переезжает в Лос-Анджелес
с $7 в кармане

и получает работу и успешную карьеру.

Я добрался только до Амарилло
в Техасе, когда моя машина сломалась.

Я потратил все деньги на ремонт

и в конце концов доехал до Санта-Моники,

даже не Лос-Анджелеса,

двое суток проболтался на пляже,

сел в машину и поехал домой.

Так завершилась моя актёрская карьера.

(Смех)

17 лет, Мишавака,

родительский дом, я плачу́ за аренду,
продавая пылесосы,

занимаясь телемаркетингом

и постригая газон на местной ярмарке.

Таким был мой мир в сентябре 2001 года.

Так что после 11 сентября,

ощущая огромное чувство долга

и просто гнев в целом — на себя,

на родителей, на правительство;

не имея уверенности в себе
и достойной работы,

а лишь паршивый мини-холодильник,
который я свозил в Калифорнию и обратно,

я стал морским пехотинцем и не пожалел.

Это одна из главных вещей,
которыми я горжусь в жизни.

Стрелять было круто,

управлять дорогими штуками
и взрывать их было круто.

Но оказалось, больше всего я любил
морскую пехоту

за то, что я меньше всего ожидал, —

за людей,

этих странных парней,
разношёрстную компанию

со всех уголков Соединённых Штатов,

с которыми, казалось бы,
у меня не было ничего общего.

Но со временем,

когда вся политическая и личная бравада,

которая привела меня в армию, развеялась,

морская пехота для меня стала
синонимом дружбы.

Спустя несколько лет службы

и за несколько месяцев
до ввода войск в Ирак

я повредил грудную кость,
катаясь на горном велосипеде,

и был демобилизован
по состоянию здоровья.

Тем, кто никогда не служил,
может быть трудно это понять,

но для меня новость о том,
что я не попаду в Ирак или Афганистан,

была просто ужасной.

Я очень хорошо помню,
как покидал военный госпиталь на носилках,

а мой взвод ждал снаружи,
чтобы убедиться, что всё в порядке.

Вот так неожиданно
я опять стал гражданским.

Я хотел ещё раз попытаться
стать актёром,

потому что мне казалось,

что проблемы гражданских не идут
ни в какое сравнение с военной жизнью.

На что вам жаловаться?

«Тут жарко,

нужно, чтобы кто-то включил кондиционер».

«Очередь за кофе слишком длинная».

Я был морским пехотинцем.

Я знаю, как выживать.

Я поеду в Нью-Йорк и стану актёром.

Если у меня не получится,

буду жить в Центральном парке
и искать еду в мусорке перед булочной.

(Смех)

Я прошёл ещё одно прослушивание
в Джульярдской школе, и мне повезло.

Меня приняли.

Но я был удивлён,
какой сложной оказалась трансформация

из военного в гражданского.

И я был относительно здоров.

Не знаю, как можно через это пройти

после физической или психической травмы.

В любом случае, это было трудно.

Отчасти из-за того,
что я был в актёрской школе, —

я не мог найти оправдания
своим занятиям сценической речью,

закидыванию воображаемых
энергетических шаров в конец класса

и другим упражнениям,
где я рожал сам себя,

(Смех)

тогда как мои друзья несли службу
за границей без меня.

Но ещё из-за того, что я не знал,
как применить то,

чему я научился в армии,
в гражданской жизни,

и в практическом и в эмоциональном
отношениях.

Практически, мне нужно было найти работу.

И я был морским пехотинцем,

который стреляет из пулемётов
и бомбомётов.

Не так уж много мест в гражданском мире,
где могут пригодиться эти навыки.

(Смех)

Эмоционально, мне было трудно найти смысл.

В армии всё имеет смысл.

Всё, что ты делаешь,
либо связано с традициями,

либо имеет прикладной смысл.

Ты не можешь курить на поле боя,

потому что не хочешь
выдать свою позицию.

Ты не трогаешь лицо,
потому что нужно поддерживать

личный уровень здоровья и гигиены.

Вы стоите так, когда спускают знамя,

чтобы отдать дань уважения тем,
кто был до вас.

Хóдите так, говорите так, потому что.

Твоё обмундирование в идеальном порядке.

Твоё усердие в исполнении
этих правил лучше любых слов

говорит о том, какой ты пехотинец.

Звание рассказывает
кое-что о твоей истории

и том уважении, что ты заслужил.

В гражданском мире нет званий.

Ты просто ещё одно тело,

и мне казалось, что я постоянно
должен был доказывать свою ценность.

Уважение, которое гражданские
оказывали мне, когда я был в форме,

исчезло, когда я её снял.

В этом не было...

чувства общности,

которое я испытывал в армии.

Как часто в гражданском мире

вы оказываетесь между жизнью и смертью
с вашими ближайшими друзьями

и они неизменно доказывают,
что не бросят тебя?

В то время как в актёрской школе...

(Смех)

Я действительно впервые в жизни

открывал для себя драматургов,
героев и пьесы,

которые не имели ничего общего с армией,

но каким-то образом описывали
мой военный опыт,

как я раньше себе и представить не мог.

Я чувствовал,
что становлюсь менее агрессивным,

так как впервые мог
выразить словами свои чувства

и осознавал, насколько это ценно.

И когда я размышлял
над своей службой в армии,

это не были мысли о стандартной муштре,

дисциплине и мучениях,

а, скорее, интимные человеческие моменты,

моменты большого чувства:

друзья идут в самоволку,
потому что скучают по семьям,

друзья разводятся,

горюют вместе, празднуют вместе,

всё на фоне военной службы.

Я смотрел на друзей,
боровшихся с этими обстоятельствами,

и видел тревогу, которую
это порождало в них и во мне

из-за неспособности выразить наши чувства.

Военное и театральное сообщества
на самом деле очень похожи.

У вас есть группа людей,
пытающихся выполнить миссию,

которая важнее, чем они сами,
это не ради себя.

У вас есть роль,
вам нужно знать свою роль в команде.

В каждой команде есть лидер или режиссёр,

иногда они умные, иногда нет.

Вам приходится сблизиться
с совершенно незнакомыми людьми

за короткое время.

Самодисциплина, самоподдержка.

Я думал, как было бы здорово
создать пространство,

объединяющее два этих
внешне непохожих сообщества,

и развлечь людей,

которые, учитывая род их деятельности,

могли бы справиться
с чем-то более интеллектуальным,

чем стандартные забавы по приказу,

которые были у нас в армии
на добровольно-принудительной основе.

(Смех)

Они делались из благих побуждений,
но были обидными.

Например, «Выиграй свидание
с чирлидершей»,

где нужно было отвечать
на вопросы о поп-культуре.

Победитель получал свидание
под присмотром —

прогулку по плацу

с этой уже замужней
беременной чирлидершей.

(Смех)

Ничего не имею против чирлидерш.
Я люблю чирлидерш.

Дело в другом —
как здорово было бы иметь театр,

представленный простыми героями,
без покровительственного тона.

Мы создали некоммерческую организацию
«Искусство в вооружённых силах»,

где попытались сделать это,

попытались объединить эти два
внешне непохожих сообщества.

Мы выбираем пьесы или монологи
из современных американских пьес

с героями разного возраста и расовой
принадлежности, как и военная публика,

берём группу невероятных
театральных актёров,

вооружаем их невероятным материалом

и обходимся самыми
минимальными средствами —

никаких декораций, костюмов,
освещения — только чтение,

чтобы вложить всю выразительность в язык

и показать, что театр может быть
создан в любых условиях.

Это впечатляет —

попасть в комнату с совершенно
незнакомыми людьми

и напомнить самим себе
о нашей человечности,

о том, что самовыражение —
такой же ценный инструмент,

как винтовка на твоём плече.

В таких организациях, как армия,

которая гордится тем, что имеет
аббревиатуры аббревиатур,

вы можете быть сбиты с толку,

пытаясь объяснить коллективный опыт.

И я думаю, нет лучшего сообщества,

достойного получить
новый вид самовыражения,

чем то, что защищает нашу страну.

Мы объехали все
Соединённые Штаты и весь мир —

от Уолтер Рида в Бетесде, штат Мэриленд,

до базы Кэмп-Пендлтон,
от базы Кэмп-Арифджан в Кувейте

до сухопутных войск США в Баварии,

и все театры Нью-Йорка.

И для актёров, которых мы привозим,

это окно в культуру,

которой иначе они бы никогда не узнали.

И то же самое для военных.

Занимаясь этим последние шесть лет,

я всегда помню,
что актёрская игра — это много всего.

Это ремесло, это политика, это бизнес —

продолжите, как вам кажется уместным.

Но это также и служба.

Я не смог закончить свою,

и когда я нахожу шанс быть полезным

этой индустрии
безусловного служения, армии,

для меня нет ничего лучше.

Спасибо.

(Аплодисменты)

Мы хотим представить фрагмент
из пьесы Марка Рамиреса

«Я не Бэтмен».

Читать будут Джесси Перес,
мой добрый друг

и невероятный актёр,

и Мэт Джонсон,
которого я встретил пару часов назад.

Они впервые читают вместе, посмотрим,

что из этого выйдет.

Джесси Перес и Мэт Джонсон.

(Аплодисменты)

Джесси Перес: Была поздняя ночь,

и небо раскалилось
радиоактивным красным цветом.

Если прищуриться, можно увидеть луну

сквозь густой слой сигаретного дыма
и выхлопных газов самолётов,

окутывающий весь город,

как антимоскитная сетка,
не дающая пробиться ангелам.

(Звук барабанов)

Если вы взглянете вверх
достаточно высоко,

вы сможете увидеть меня,
стоящего на краю 87-этажного здания.

Здесь наверху, в месте для горгулий
и сломанных часовых башен,

которые стоят мёртвые и безмолвные,
наверное уже лет сто,

здесь наверху я.

(Удар)

И я чёртов Бэтмен.

(Удар)

У меня есть бэтмобили и бэтаранги,

и чёртовы бэт-пещеры — без вранья.

Всё, что мне нужно, — чулан для мётел,

подсобка или пожарная лестница,

и мои дешёвые джинсы исчезают.

И моя тёмно-синяя футболка,

та, что смотрится хорошо,
но с дыркой на заднице

от забора перед пиццерией Артуро,
за который я зацепился,

но это не проблема,
потому что я подоткнул футболку,

и всё выглядит нормально.

Футболка поло исчезает тоже!

Происходит... трансформация.

(Удар)

И никто не достаёт ремень
и не наказывает Бэтмена за дерзость.

(Удар)

Или за то, что он не дерзит.

И никто не зовёт Бэтмена простаком,

или тупицей,

или доходягой.

И никто не увольняет брата Бэтмена
из «Восточной службы такси»,

«потому что были сокращения».

Потому что они испытывают
только уважение.

И не опасливое уважение,

а уважительное уважение.

(Смех)

Потому что никто не боится тебя.

Потому что Бэтмен никому не навредит.

(Удар)

Никогда.
(Двойной удар)

Потому что всё, чего хочет Бэтмен, —
это спасать людей

и, может, заплатить
по бабушкиным счетам

и умереть счастливым.

И, может, на самом деле
стать безумно известным.

(Смех)

О! И убить Джокера!

(Барабаны)

Сегодня, как и обычно вечером, я один.

Я наблюдаю и жду,

как орёл

или как...

нет, как орёл.

(Смех)

Мой плащ развевается на ветру,
ведь он чертовски длинный,

и мои острые уши торчат,

и эта маска, закрывающая почти
половину лица, тоже на мне,

и мою грудь закрывает бронежилет,
так что никто мне не навредит.

И никто — никто! —

не встанет между Бэтменом...

и правосудием.

(Барабаны)
(Смех)

С места, где я нахожусь,

я могу слышать всё.

(Тишина)

Где-то в городе

пожилая женщина подбирает
объедки из мусорного бака,

и кусок курицы с кунжутом,
выплюнутый кем-то,

она кладёт в свой рот.

И где-то врач с ужасной стрижкой
в чёрном лабораторном халате

пытается найти лекарство от болезней,

от которых мы все однажды вымрем.

И где-то мужчина,

мужчина в униформе уборщика,

пошатываясь, ковыляет домой пьяный,

спустив ползарплаты на литровые бутылки
пива с откручивающейся крышкой

и вторую половину на четырёхчасовой
визит в дом одной женщины

на улице, где все фонари разбиты людьми,

которые предпочитают делать свои дела
в этом городе в темноте.

На расстоянии в полквартала
от уборщика —

группа бездельников, которым больше
нечем заняться,

кроме как поджидать уборщика
с ржавыми велосипедными цепями

и паршивыми бейсбольными битами.

И если они не найдут у него денег,

а они их не найдут,

они будут колотить его,
пока их мышцы не начнут гореть,

пока у него не останется целых зубов.

Но они не рассчитывают встретить меня.

Не рассчитывают встретить Тёмного рыцаря,

с животом, набитым
дешёвыми макаронами с сыром

и венскими сосисками из банки.

(Смех)

Потому что им проще поверить,
что я не существую.

И с высоты 87 этажей мне слышно,
как один из бездельников говорит:

«Гони деньги», на самом деле так быстро,

«Дай мне грёбаные бабки!»

И я вижу, как пьяный уборщик бормочет
что-то несвязное и бледнеет,

и с высоты 87 этажей

мне слышно, как его желудок
пытается выпрыгнуть из штанов.

Я с безумной скоростью лечу вниз,

как сама тьма, с пронзительным звуком.

И я бросаю бэтаранг
в единственную лампочку.

(Тарелки)

И они такие: «Эй! Что за чёрт!

Кто только что погасил свет?»

(Смех)

«Что это там? Что?»

«Давай всё, что у тебя есть, старик!»

«Кто-нибудь это слышал?»

«Слышал что? Нет тут ничего.
Не, серьёзно, тут нет и мыши!»

Но потом...

один из троих бездельников
получает по башке — бах!

И второй слепо замахивается
на тёмный плащ перед ним,

но прежде чем его кулак наносит удар,

я хватаю крышку от мусорного бака

и бью его прямо в живот!

Первый возвращается с резким ударом,

но я владею дзюдо и каратэ тоже.

(Барабаны)

Два раза!

(Барабаны)

(Смех)

(Барабаны)

Но прежде чем я причиню
ещё больше вреда,

неожиданно мы все слышим «клац-клац».

И вдруг всё затихает.

И один из бездельников остаётся стоять,

сжимая пистолет, нацеленный вверх,

будто он держит в заложниках Иисуса,

будто угрожает проделать дырку в луне.

И другой бездельник, получивший по башке,

тот, что пытался ударить меня,

и ещё один, получивший в живот,

оба отползают от тёмной фигуры,
стоящей перед ними.

И пьяный уборщик

валяется на углу, молясь святому Антонию,

единственному святому, которого вспомнил.

(Двойной удар)

И вот я:

глаза сверкают,

плащ мягко развевается на ветру.

(Удар)

Сквозь пуленепробиваемый жилет

моё сердце выстукивает азбукой Морзе:

«Ну давай, нападай,

всего разок,

давай,

попробуй».

И бездельник, оставшийся стоять,

тот, что с пистолетом, —

да, он смеётся.

И он опускает руку.

И целится в меня,

и даёт луне передышку.

И он прицеливается
промеж моих острых ушей,

как между ворот.

И уборщик всё ещё
призывает святого Антония,

но тот не отвечает.

И на секунду

кажется...

будто я проиграю.

Неa!

(Барабаны)

Выстрел! Выстрел!

«Не убивай меня, мужик!»

Удар! Сломанное запястье! Шея! Удар!

Кожа встречает кислоту: «Аааа!»

И вот он на земле,

и я стою над ним,

и пистолет теперь в моих руках.

Но я ненавижу пистолеты,
ненавижу держать их, ведь я Бэтмен.

Сноска:

Бэтмен не любит пистолеты, ведь
его родителей застрелили много лет назад.

Но всего на секунду

мои глаза сверкают

и я держу эту штуку,

чтобы говорить с бездельником на языке,

который он способен понять.

«Клац-клац»

(Удар)

И бездельники исчезают

в ядовитой, грязной дыре,
из которой выползли.

Остаёмся только мы с уборщиком.

Я поднимаю его,

вытираю пот и дешёвый парфюм с его лба.

И он умоляет пощадить его,

я крепко хватаю его за воротник униформы,

подтягиваю к своему лицу;

он выше меня, но плащ помогает,

так что он слушает,
когда я смотрю ему в глаза.

Я говорю всего два слова:

«Иди домой».

И он идёт,

оглядываясь через плечо
каждые десять шагов.

И я со свистом проношусь
от здания к зданию,

я знаю, где он живёт.

Я вижу, как его руки дрожат,
когда он достаёт ключи

и открывает дверь.

Я возвращаюсь в свою постель

раньше, чем он входит в переднюю дверь.

Я слышу, как он открывает кран

и наливает стакан тёплой
водопроводной воды.

Он ставит стакан обратно в раковину.

И я слышу его шаги.

Они замедляются,
приближаясь к моей комнате.

Он со скрипом, чертовски медленно,
открывает мою дверь.

Он шагает внутрь,

чего раньше никогда не делал.

(Удар)

Он вглядывается в пустоту,

у него серое лицо.

Я делаю вид, что только проснулся,

и спрашиваю: «Как дела, пап?»

И уборщик не отвечает мне.

Но я вижу в темноте,

как его руки обмякли

и он поворачивает голову ко мне.

И он поднимает её,
чтобы я мог видеть его лицо,

мог видеть его глаза.

По его щекам стекают капли,
но это не пот.

И он просто стоит и дышит,

будто помнит мои сверкающие глаза,

будто помнит мою грудь под бронежилетом,

будто помнит, что он мой отец.

Я долго молчу.

Он поворачивается, берётся за ручку.

Он не смотрит на меня,

и я слышу, как он бормочет два слова:

«Прости меня».

Я наклоняюсь и открываю окно,
оставляя лишь щёлочку.

Если вы посмотрите
достаточно высоко вверх,

вы сможете увидеть меня.

И оттуда, где я нахожусь,

(Тарелки)

я могу слышать всё.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)