Примите свою естественную, странную магию

«То, как нас учат жить, необходимо изменить,» — говорит автор Кейси Джеральд. Зачастую мы скрываем что-то о себе, чтобы вписаться в определённую группу, заслужить похвалу, чтобы нас приняли. Но какова тому цена? В своём вдохновляющем выступлении Джеральд делится своим личным опытом и жертвами, на которые он шёл, чтобы достичь успеха в высших эшелонах американского общества. Он демонстрирует, что нам пора набраться смелости жить в согласии со своей естественной, странной магией.

[Это выступление содержит
контент для взрослых]

Этим летом мне позвонила моя мама,
чтобы провести воспитательную беседу.

Она увидела несколько выдержек
из моих мемуаров,

которые ещё даже не вышли в свет,

и была обеспокоена.

И речь даже не о сексе.

(Смех)

Ей не понравился язык.

Например:

«Кем я только не был

на своём жизненном пути:

бедняком, ниггером,

студентом Йельского университета,
студентом Гарварда,

педерастом, христианином,

сыном наркоманки (по слухам),

сатанинским отродьем, вторым пришествием

и просто Кейси».

И это всего лишь шестая страница.

(Смех)

Поэтому тревогу мамы можно понять.

Но она хотела внести только
одно небольшое изменение.

Позвонив мне, она сказала:

«Ты мужчина.

Ты не педик и не панк,

и я объясню тебе, почему.

Ты выдающийся. Ты умный.

Хорошо одеваешься, красиво говоришь.

Тебя любят.

Ты не делаешь жестов, как панк.

Ты не бродяга на улице.

Ты уважаемый человек,

и просто так случилось, что ты гей.

Не относи себя к группе,

к которой ты не принадлежишь».

Она думала, что помогала мне,

и в какой-то мере так оно и было.

Её звонок сделал ясным то,
чему я пытаюсь посвятить свою жизнь

и свою писательскую деятельность, —

донести до людей одну простую идею:

то, как нас учат жить,
необходимо изменить.

Я понял это на своём горьком опыте.

Я родился не просто не в том районе,

а вообще не на том берегу реки,

Тринити, в Оак-Клифф в штате Техас.

Меня растила частично бабушка,

работавшая прислугой,

и сестра,

которая усыновила меня через несколько лет
после того, как наша мама,

страдающая психическим расстройством,

просто исчезла.

И именно это исчезновение,

произошедшее когда мне было 13
и продлившееся пять лет,

сформировало меня как ту личность,

которую мне позже пришлось изменить.

До того, как она исчезла,
мама была моим укрытием.

Она была единственным человеком
настолько же странным, как и я.

Её странность была красивой,

этакая смесь Бланш Дюбуа
из «Трамвая "Желание"»

и Уитни Хьюстон 80-ых годов.

(Смех)

Не то чтобы она была идеальной,

просто мне определённо
помогали её изъяны.

И, возможно, именно в этом
и заключается волшебство —

в полезной ошибке.

Поэтому, когда она стала
пропадать днями и неделями,

я положился на собственное волшебство.

У меня родилась идея,
будто посланная свыше,

что я могу вызвать маму,
если буду просто идеально идти

из школы, стоящей на крутом холме,

до самого дома бабушки,

наступая только одной ногой
на каждую клетку тротуара.

Я не мог наступать на линии
между этими клетками или задевать их,

не мог пропускать клетки

на протяжении всего пути, до самой
последней клетки у травы,

отделяющей наш газон
от подъездной дорожки к дому.

И вы не поверите, но это сработало.

Однако всего один раз.

Но хотя моя идеальная ходьба
не могла вернуть мне маму,

я понял, что этот подход
всё-таки может быть полезен.

Я заметил, что все
заботящиеся обо мне люди

больше всего любили совершенство,

послушание, повиновение.

По крайней мере, если я слушался,
меня сильно не беспокоили.

Поэтому я заключил сделку,

которую я позже увижу
в тюрьме Штази в Берлине

на плакате, гласящем:

«Тот, кто адаптируется,
сможет жить терпимо».

Это была сделка, обеспечивающая мне

дом, где я мог жить, и еду;

сделка, помогающая мне получать похвалу
учителей, родственников и даже незнакомых;

сделка, казалось бы, с лихвой окупившаяся,

когда мне было 17, и я был выбран
для участия в университетской

футбольной команде Йеля.

Тогда мне это казалось таким же
неожиданным, как и вам сейчас.

Представитель университета сказал,
как и все остальные,

что это было лучшим событием в моей жизни,

лучшим событием в жизни
всего нашего района.

Мне говорили: «Не упусти
этот шанс, парень».

Но у меня были сомнения.

Йельский университет казался
совершенно другим миром —

холодным, незнакомым, враждебным.

Во время своего ознакомительного визита

я отправил сообщение сестре:

«Все эти люди такие странные».

Она ответила: «Ты идеально впишешься».

(Смех)

Я воспользовался этим шансом

и усиленно работал над тем,
чтобы вписаться.

Когда на первом курсе моя наставница
сказала мне перестать носить кепки...

«Теперь ты в Йеле. В этом больше нет
нужды,» — сказала она.

И я подумал, что это одна
из незначительных жертв,

необходимых, чтобы достичь успеха.

И я шёл на все эти жертвы, или пытался,

и, конечно, они окупались:

я стал капитаном университетской
футбольной команды,

стал членом не такой уж
секретной организации,

получил работу на Уолл-Стрит,
а потом в Вашингтоне.

Дела шли настолько хорошо,
что я подумал, что, само собой,

я должен стать Президентом
Соединённых Штатов.

(Смех)

Но так как мне было всего 24 года

и потому что даже президентам
нужно где-то начинать,

я решил баллотироваться в Конгресс.

И это было время после тех памятных
выборов 2008 года,

выборов, в ходе которых серьёзный,
сдержанный сенатор подчеркнул:

«Самая главная идея, которую
необходимо продвигать прежде всего, —

это то, что Барак Обама такой же, как мы».

Эта идея была продвинута так хорошо,

что эта кампания стала золотым стандартом
современной политики,

если не всей современной жизни,
которая, казалось бы, требует,

чтобы каждый из нас делал всё возможное,
чтобы в конце жизни он мог сказать

с удовлетворением и миром в душе:
«Я был таким же, как все».

И это стало бы и моей идеей.

Поэтому я позвонил потенциальному
руководителю своей предвыборной кампании.

Он сказал, что сделает всё, необходимое
для победы, но у него был вопрос:

«Нужно ли мне ещё что-то знать?»

Я на секунду замолчал, но потом сказал:

«Наверное, вам нужно знать, что я гей».

Тишина.

«Хмм. Понятно», — ответил он
почти шёпотом,

как будто нашёл блестящую монетку
или мёртвого птенца.

(Смех)

«Я рад, что вы сказали мне об этом», —
продолжил он.

«Вы, конечно, усложнили мне работу.

Ведь мы в Техасе.

Но это не невозможно, не невозможно.

Но, Кейси, позвольте мне спросить вас:

каково вам будет, когда кто-нибудь,
например, на митинге, назовёт вас педиком?

И давайте начистоту, хорошо?

Вы же понимаете, что возможна
физическая угроза.

Я хочу знать одно:

действительно ли вы к этому готовы?»

Я не был готов.

И я не мог понять —

я почти не мог дышать,

или думать, или сказать хоть слово.

Но уточню — тот парень,
которым я был тогда,

с радостью принял бы шанс
физической расправы,

пожертвовал бы всем,
даже жизнью, ради идеи.

Однако было нечто шокирующее —

так не должно было быть,
но тем не менее было, —

в том, что ему могут угрожать просто
за то, что он будет самим собой,

хотя изначально он даже
не пытался этого делать.

Единственное, что он, то есть я,

пытался делать — это то, чего,
как я думал, от меня ожидали.

Для 24 лет я был выдающимся —

умный, хорошо говорил
и одевался, меня уважали.

Но та сделка, которую я принял,
всё-таки не помогла мне,

она не поможет и вам.

Возможно, вы знаете это на своём опыте

или вам это только предстоит,
вне зависимости от вашей ориентации.

Несомненно, геи получают более
концентрированную дозу,

но подавление — это горькое лекарство,
которое предлагают каждому.

Нас учат скрывать так много граней
своей личности и то, через что мы прошли:

нашу любовь, нашу боль
и для некоторых — их веру.

И если раскрытие себя миру
может быть сложным,

то принятие себя и своей естественной,
странной магии может быть ещё сложнее.

Как говорил Майлз Дэвис: «На поиск
своего звучания уходит много времени».

Для меня это было именно так.

Тогда, в 24 года, я получил
своё личное откровение,

но в основном продолжал жить по-прежнему.

Я закончил Гарвардскую школу бизнеса,
основал успешную общественную организацию,

был даже не обложке журнала
и на сцене TED.

(Смех)

К концу третьего десятка я достиг

всего, чего положено
достичь молодому человеку.

Но я сдавал —

это был ещё не совсем нервный срыв,
но близко к тому.

В любом случае, очень печально.

Я никогда не думал, что стану писателем,

честно говоря, я даже не читал
почти до 23 лет.

Но писательство — это единственная сфера,

где тебе платят за то, чтобы ты
анализировал свои проблемы...

(Смех)

Поэтому я решил попробовать

и описать свою боль словами.

На бумаге это выглядело так же странно,
как я чувствовал себя в то время,

что изначально встревожило некоторых.

Один уважаемый писатель позвонил мне

после прочтения нескольких первых глав.

Он начал почти как моя мама:

«Послушай.

Твоей задачей было написать автобиографию.

Это очень простая задача.

Нужны просто начало, середина и конец,

и всё должно быть основано
на событиях твоей жизни.

И, кстати, в нашей стране существует
автобиографическая традиция,

возглавляемая людьми маргинального
статуса, пишущими, чтобы заявить о себе.

Почитай их книги и поучись у них.

Ты двигаешься в неверном направлении».

Но я больше не верил в то, чему нас учат,

что верное направление —
это безопасное направление.

Я больше не верил тому, чему нас учат:

что жизни геев, чернокожих или бедных —
это маргинальные жизни.

Я верил в то, что говорит
Кендрик Ламар в «Section.80»:

«Я не снаружи, смотрящий внутрь.

Я не внутри, смотрящий наружу.

Я в самом чёртовом центре,
оглядываюсь вокруг».

(Смех)

Я хотел, чтобы это была

отправная точка для моей работы.

Я хотел двигаться только в направлении,
которое того стоило — к себе,

и стараться помочь нам всем
отказаться от ужасных сделок,

которые нас научили заключать.

Нас учат нарезать себя

и свою работу на маленькие
удобоваримые кусочки,

искажать себя, чтобы
быть понятными другим,

быть неверными себе, чтобы «нужные» люди
становились нашими друзьями,

«нужные» школы принимали нас
и мы получали бы «нужную» работу.

Чтобы нас приглашали в «нужные» круги,

и однажды «нужный» Бог
отправил нас в «нужный» рай

и закрыл за нами жемчужные ворота,

чтобы мы поклонялись ему вечно.

Говорят, это награда

за наше послушание —

быть таким приятным маленьким кусочком,

быть мёртвым.

Но я отвечаю на это: «Спасибо, нет».

Отвечаю миру и своей маме.

Ну, по правде говоря,

я сказал ей: «Хорошо, мамочка,
поговорим попозже».

(Смех)

Но про себя я сказал: «Спасибо, нет».

Я не могу принять её сделку.

И вам не советую.

Многим из нас было бы легко
в таких вот залах

чувствовать себя в безопасности,

прятаться здесь.

Мы умеем красиво говорить,
хорошо одеваемся,

мы умные, мы нравимся окружающим,
или они притворяются.

Но вместо этого я советую
вспомнить жену Лота.

Иисус из Назарета сказал своим ученикам:

«Помните жену Лота».

Напомню вам, если вы давно
не перечитывали Библию, что Лот

был человеком, который
жил со своей семьёй в Содоме

среди грешников, которых
Бог решил уничтожить.

Но Бог хоть жесток, а всё-таки
чуточку сентиментален,

поэтому он отправил в Содом двух ангелов
предупредить Лота и его семью,

что пора линять.

Лот слышал предупреждение ангелов,
но не торопился.

Ангелам некогда было ждать,
поэтому они схватили за руки Лота,

двух его дочерей и жену

и потащили их из Содома.

Ангелы кричали:

«Бегите на гору. И что бы ни случилось,
не оглядывайтесь».

А Бог как раз начал поливать
огненным дождём Содом и Гоморру.

Я никак не могу понять,
за что досталось Гоморре.

Но Лот и его семья бегут,

спасаясь от этого разрушения,

только пятки сверкают,
а Бог истребляет всё вокруг,

и вдруг, ни с того, ни с сего,
жена Лота оглядывается.

И Бог превращает её в соляной столп.

«Помните жену Лота», — сказал Иисус.

Но я хочу знать:

почему она оглянулась?

Оглянулась ли она, потому что не хотела
пропустить это зрелище,

хотела последний раз взглянуть
на горящий город?

Или она хотела убедиться, что её семья

вне опасности, и ей можно было
вздохнуть с облегчением?

Иногда я так любопытен и эгоистичен,
что, возможно, это были бы мои причины,

окажись я на её месте.

Но что, если эта женщина, жена Лота,
думала о чём-то другом?

Что, если она не могла смириться с мыслью,
что она оставляет этих людей

гореть заживо,

даже если это во имя праведности?

Ведь это возможно?

И если это так, то этот взгляд
непокорной женщины

на самом деле не является
предостережением.

Это, возможно, самый смелый поступок
во всей Библии,

даже смелее, чем главное событие
всей великой Книги —

смерть на кресте.

Нас учат, что на Голгофе, на том кресте

Иисус был распят, чтобы спасти всех —

миллионы незнакомых ему людей,
до скончания веков.

Это хороший поступок.

Популярность ему он уж точно обеспечил.

(Смех)

Но жена Лота была убита,

превращена в солевой столп,

только потому что не могла
отвернуться от своих друзей,

грешников из Содома,

и никто даже не запомнил
и не записал её имя.

Я хочу быть таким же смелым,
как жена Лота.

Именно такая смелость нужна нам сегодня.

Смелость отнести себя к группе,
к которой мы не принадлежим.

Смелость, заявляющая,
что либо мы все — педерасты,

либо никто не может быть педерастом,
чтобы мы все были одинаково свободны.

Смелость стоять в одном строю
с бродягами на улице,

со всеми обездоленными этого мира,

сделать из них войско

с верой, что из нашей обнажённой сути

мы можем создать лучший мир.

Спасибо.

(Аплодисменты)