Добрый день! Я действительно много летел, за это время пересмотрел всё своё выступление и решил говорить не то, о чём я собирался говорить. Вот та непредсказуемость, о которой только что говорил замечательнейший учёный Александр Георгиевич Асмолов, она сказалась на мне. И повлияла вот буквально сейчас на то, о чём я буду говорить. И ещё Татьяна Владимировна добавила в это во всё и сказала, что нужно срочно читать книги и ходить в оперу. (Смех) И я испугался, потому что как только я сейчас вам скажу, чтоб вы немеделенно бросили всё и начали читать «Игру в бисер» Германа Гессе, а потом немедленно, ничего больше не делая, начали читать «Доктора Фаустуса» Томаса Манна, а потом, наконец, читать «Фауста» Гёте: [далее — перевод Б. Пастернака] Все быстротечное — Символ, сравненье. Цель бесконечная Здесь — в достиженье. Здесь — заповеданность Истины всей. Вечная женственность Тянет нас к ней. И что будет? Прочтёте? Поняли, нет? Поменяли жизненные установки? Нет. Вы же читали! Если я вам скажу: «Немедленно для того, чтобы перестать отличать фашизм от комунизма, читайте Достоевского «Преступление и наказание». Там ведь герой выведен! Достоевский-то пророк! Он же сказал, помните? Что требует Раскольников? Он хочет убить старуху. Почему? Потому что «я не тварь дрожащая, я право имею». Чья эта идеология? Фашистская, а теперь дальше. Для того, чтобы убить старуху, или для того, чтобы это сделать, он должен осознать, что деньги старухи являются капиталом, то есть стоимостью, дающую прибавочную стоимость, значит, убив старуху, он разделит деньги между бедными, и все вот эти несчастные получат деньги. Это чья идеология? И там, и там убийство старухи. И там, и там нарушена сверхзаповедь «не убий». Многие ли миллионы людей, прочитавшие «Преступление и наказание», после этого поняли, что вот эти два начала — это одно и то же? И в том, и в другом случае нужно убить, а «не убий». И вот сейчас я скажу вам, друзья мои, немедленно перечитайте «Сказку о рыбаке и рыбке». А вы перечитаете и скажете: «Это сказка о жадной старухе, ей всё мало». Помните, да? Осталась у разбитого корыта. Это вам специально вбили в голову, чтобы вы отупели! Это ведь сказка не для детей. Это сказка, на которую Пушкин не стал бы тратить ни одной минуты, если бы он не написал эту сказку о любви. Он написал сказку не о жадной старухе; это наша нехитрая мораль — «осталась у разбитого корыта», это сказка о безусловной любви старика к старухе. Помните? Теперь-то твоя душенька довольна, любимая? А дальше ещё лучше! Ну-ка вспомните, почему рыбка всё это делает? Она ж сказала: «Откуплюсь чем только пожелаешь», то есть назови желание и я его выполню. У старика избушка ветхая — землянка, да? Старуха старая, корыто — и то раскололось. И вдруг он произносит гениальную фразу, чисто пушкинскую, ради этого сказка написана: Ничего мне от тебя, рыбка, не надо. Ступай себе в синее море и гуляй там себе на просторе. Старик выдаёт тайную свободу, о которой потом скажет Блок: Пушкин! Тайную свободу. Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду... Помните? Помоги в немой борьбе! Что это значит? А это значит, что в сказке о рыбаке и рыбке рыбка полюбила старика — это вторая любовная пара в сказке. Сказка-то для взрослых, не для детей. Рыбка полюбила старика по одной причине: он только что произнёс формулу свободы — за свободу ничего мне от тебя, рыбка, не надо. Ступай себе в синее море и гуляй там себе на просторе. За свободу не надо платить, вы слышите?.. Вот прочтёте, и что будет? Прочли, а если этого не поняли, то останется нехитрая зощенковская мораль о жадной старухе. А если вы прочтёте «Ревизора» и почитаете там у Гоголя характеристику, кто такой Хлестаков? Ну, это тот, кого обычно в канцеляриях называют «пустейшими», то есть дурак — глупый, пустой человек. А теперь давайте так: давайте вспомним, какие удивительные мысли и стихи Хлестаков выдаёт в течение пьесы. Он выдаёт самые сложные стихи. Ну вот давайте посмотрим так слегка. Специально, чтобы абсолютно точно употребить поэзию. Итак. Когда Хлестаков признаётся в любви сначала Анне Андреевне, жене городничего, а потом Марье Антоновне, её и его дочери, помните, когда Хлестаков говорит: Прошу вашу руку и сердце. Анна Андреевна, жена городничего, вдруг говорит: «Но (…) я в некотором роде... я замужем». Помните, что отвечает Хлестаков? «Карамзин сказал: "Законы осуждают"». Что это такое за «законы осуждают»? Что имел в виду Хлестаков? Просто кусок? Кусок стиха? Ничего подобного! Читаю целиком эту фразу. [Н. Карамзин «Законы осуждают…» (1793)] Законы осуждают Предмет моей любви; Но кто, о сердце, может. Противиться тебе? Ну теперь тогда уж давайте рассказывать всем, кто читает историю жизни автора этих строк, Карамзина. Он же полюбил жену своего ближайшего друга, Анастасию Плещееву — талантливейшую яркую женщину! Причём полюбил... И в отличие от Вертера, а тогда была мода кончать жизнь самоубийством, как Вертер, — все читали гётевского Вертера — он не сделал этого. Нет, он женился на её родной сестре. Вот так. Также как Моцарт, которому отказала его любовь, он женился на сестре любви, на Констанции. Вот, смотрите, что получается. Какой дурачок Хлестаков! Его называют пустейшим, а ведь путаница, дамы и господа! Не просто путаница, когда его просят почитать стихи: «О ты, что в горести напрасно, На Бога ропщешь, человек», — читает он. Это знаете кто? Это сложнейшая ода Ломоносова, связанная с Иовом и его проклятьями! Вот он себя ощущает в проклятом мире! Дальше ещё интереснее. Самое интересное, пожалуй, вот что: почему в канцелярии его называют пустейшим? Ведь Гоголь опять иронизирует, как и Пушкин, у Гоголя всё против текста. Почему пустейший? А вот почему. Однажды Хлестакову поручили, его начальство, поехать в Херсонскую губернию и выяснить, почему саранча поедает урожай. Обречены на гибель жители Херсонщины, Николаевщины, то есть всего этого региона — нападение саранчи! Хлестаков едет и пишет отчёт после поездки. Кстати, его зарплата была 700 рублей в год, а на поездку он получил 400 рублей, то есть больше половины своего годового дохода. Значит, это гонорар за то, что он, умнейший человек, решит вопрос саранчи. Он решил вопрос саранчи. Вот что Хлестаков написал: 23 мая — [саранча] летела-летела 24 мая — И села 25 мая — Сидела, сидела 26 мая — Всё съела 27 мая — И вновь улетела Ну-ка теперь хором скажите: это кто написал? Это что, правда? Вы что, серьёзно?! Это Пушкин! Это он написал!! Это был его отчёт за 400 рублей о поездке, и когда Михайл Семёнович Воронцов прочитал этот отчёт, его чуть кондрашка не взяла. А потом он вдруг сообразил, потому что он стал читать отчёты и других чиновников, которые вместе с Пушкиным были на саранче, прочёл 30 страниц, чуть не умер от тоски и сказал: «Пушкин всё это уже написал в нескольких строчках». Ага. Ну что, друзья мои? Так что, Хлестаков — дурак? Дурак? Он Анне Андреевне, которая говорит: «я в некотором роде... я замужем», цитирует Карамзина, который полюбил жену друга, и он написал «законы осуждают». Вот как интересно! Тогда стоит ли читать, если всё будет не так? Стоит ли читать, если всё обратное? Стоит ли читать, если Онегин, убивший Ленского, по-прежнему друг Пушкина? Слушайте, это же безнравственно. Смотрите, что вытворил Онегин! Поиздевался над невестой Ленского, оставил Танечку, отправился путешествовать, разрушил весь уют и покой! А после этого Пушкин говорит: что-то поделывает приятель мой, Онегин? Александр Сергеевич, вы что с ума сошли? Вы превзошли всех Хлестаковых! Какой же он приятель?! Он убийца! Хладнокровный убийца, убил на поединке друга! А если предположить всё-таки, преподавая Евгения Онегина, что Ленский — это фантом, что Онегин никого не убивал? Не верите? Помните, откуда приехал Ленский в без малого 18 лет? Из Германии туманной! Красавец с душою гёттингенской. Стоп, это он в 17 лет приехал после Гёттингенского университета, поклоник Канта и поэт. Вы что, не чувствуете иронии? «Этого не может быть! — скажете вы, — в 17 лет нет поклонников Канта, и в Гёттингене не заканчивают курс!» Так что ж такое? А похоронен-то где Ленский, помните? Там, где девы с кувшинами хладную воду черпают из источника. Это в какой стране? В Тамбовской губернии? Девы с кушинами? Много видели дев с кувшинами сегодня в Тамбовской губернии? Это же знак того, что он приехал ниоткуда, написал плохие стихи, темно и вяло, или то, что Пушкин назвал, — чуть дуэль не случилась — «кюхельбекерно и тошно». Кюхельбекер же его на дуэль после этого вызвал, потому что вся Россия, читая поэзию уровня Ленского, говорила: «Ох, кюхельбекерно!» Отныне это стало крылатой фразой — вот за что пострадал! Кто ж такой Ленский в Евгении Онегине? Это фантомное воплощение плохой поэзии, против которого единственное возможное — это пуля! Уничтожить плохую поэзию! У Пушкина враг был не царь самый настоящий, а плохая поэзия! Он с ней и сражался. Нужно читать книги, но для того, чтобы их читать и иметь право их читать, нужно сначала получить подлинные, тайные, непредсказуемые знания в школе, в университете, иначе — плохо. Я когда-то вышел впервые в Россию с этой мыслью о том, что ларчик Крылова — это не что иное, как ошибка нашего произношения. Помните, никак не могли открыть ларец, а последняя фраза в басне: «А Ларчик просто открывался». А значит, не секретный замок был, который искали, а простой! Нет, давайте произнесём правильно. Искали секрет, а в последней строчке переместим ударение: «А Ларчик просто открывался». Надо было крышку поднять, а не искать секретов. Крылов так и написал, но кто-то когда-то сказал, и пошло, и пошло, и пошло, и пошло, и так дальше, и дальше, и дальше. Примеров тому очень много. Сила слова всегда только там, где это слово энергично, умно, парадоксально, непредсказуемо, талантливо — про что и пример. Теперь возвращаюсь в годы своей юности. Обычный пятый класс обычной, очень средней школы. Прихожу к детям, говорю: — Кто такой Александр Сергеевич Пушкин? Дети: — Александр Сергеевич Пушкин — великий русский поэт! — А вы откуда знаете? — А нам Марья Ивановна сказала. — И вы поверили?! — А вот ещё и в книжке тоже: великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин родился... — Не верьте ни книжке, ни Марье Ивановне. Верьте мне. Плохой поэт, никуда он не годится. Ну а впрочем, вы какие-нибудь стихи знаете? — Знаем! Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То как зверь она завоет, то заплачет как дитя. — Ох, все знаете. А откуда? — А мы проходили. — Слово-то какое в русском языке, да? Проходили. Если уж проходили, то по Пушкину или Пушкиным, а проходить Пушкина ну никак нельзя! О, великий, правдивая, могучем, свободное русская языка. Но ладно, во всех школах проходили. Но ладно уже, ничего не поделаешь, проходят, так проходят, но я говорю: — Докажите мне, что эти стихи мог написать только великий поэт. Поднимает руку девочка и говорит: — Это очень красивые стихи. Я говорю: — Да, вот для меня эта девочка очень красивая, а для её соседа по парте — нет, потому что она вчера ему списать не дала. Поднимает руку мальчик и говорит: — А здесь про бурю написано. — Ну и что? 100 поэтов писали про бурю, а в книжках и Марья Ивановна говорят, что великий — Пушкин, и никто — остальные 99. Что же он там сделал? Ладно, перестану притворяться. Я сейчас только на примере самых простых строчек покажу вам, что это мог написать только великий русский поэт. Вы когда-нибудь слышали, как воет буря, слышали? (изображая звук бурь) Уууооо, уууооо. Точно, «у», «о» или что-то среднее между «у» и «о». Ну, давайте почитаем: буря мглою ... кроет... то завоет... то буря. А как дитя плачет, слышали? Вот и у Пушкина: то заплачет как дитя. А как буря рисуется? А вот как: вихри снеж-ны-е крутя. Единственное слово в этом ровном бое, которое закрутилось треугольником, потому что буря ветер-позёмку несёт вот так. Вот и появились два слова, произнося которые, мы изображаем бурю. Произнесите «Ви-хри снеж-ны-е кру-тя!» И получится: вихри крутя, вихри крутя снежные! Теперь давайте читать только эти строчки великого русского поэта: Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зве-ерь, она заво-о-о-оет, То запла-ачет, ка-а-ак дитя-я-я... Ну неужели этого нельзя было рассказать? Неужели это нельзя почувствовать? Вот эту невероятную музыкальность речи Пушкина? И последнее, о чём я скажу. Я всегда волнуюсь, когда у меня ограниченное время, потому что я привык часа два-три, а то и пять... А когда всего лишь это..., я начинаю теряться. Я сейчас вам покажу одного из самых великих писателей земли русской. И если бы наша литература пошла по пути этого писателя, у нас язык сейчас был бы в тысячи раз красивее и богаче, чем он у нас есть. Не верите? Вот, сейчас я вам покажу два текста, два кусочка. Это великий Лесков, и, на мой взгляд, величайший роман XIX века, а может быть, даже не только XIX, — «Соборяне». Поднимите, пожалуйста, руки, кто читал «Соборяне». Один, два, три, четыре... Друзья мои, это катастрофически плохо! Поэтому когда вам будут петь «Полюби меня такой, кака-я я есть», то вы пропустите, что вам предлагают ес-ес-съесть каку. (Смех) Потому что если вовремя не будет литературы!.. Вот, Татьяна Владимировна сказала: «Читайте книги!» Читайте. Какие? Как? На каком уровне? Для чего? Потому что цифровая технология против Дон Кихотов — неотвратима. Это третья мировая — она уже давно началась. Я тоже вам скажу: немедленно читайте, немедленно чувствуйте. Заставьте себя, хотя бы в качестве тренировок, хотя бы в качестве выходного, хотя бы в качестве раза в неделю услышать великую прозу. Итак, «Соборяне». Два из трёх героев книги. Два священника: один протоиерей, другой — священник. Протоиерея зовут отец Савелий. У него с протопопицей нет детей, то есть он протопоп. Нет детей. Они живут вдвоём. У них чудесный убраный дом, и во всём доме нет детского смеха, детских ручонок, детского крика, и поэтому весь эпизод описания дома отца Савелия выстроен на холодном звучании. Отец Савелий, он любуется холодом, и я читаю вам этот крохотный отрывок. Заметье, какое количество «л», «ль» сейчас будет в этом тексте. У отца Савелия домик был очень красивый, выкрашенный светло-голубою маслянною краской с разноцветными звёздочками, квадратиками и репейками, прибитыми над каждым из трёх его окон. Окна эти обрамливались ещё резными ярко-раскрашенными наличниками и зелёными ставнями, которые никогда не закрывались, потому что зимой крепкий домик не боялся холода. А теперь слушайте внимательно. Отец протопоп любил свет, любил звезду, заглядывавшую ночью с неба в его комнату, любил лунный луч полосой глазета, ложившийся на его разделанный под паркет пол. Вы слышите какое чудо какое стихотворение в прозе. Второй из трёх героев романа «Соборяне» — отец Захария Бенефактов. У него куча детей, и вот последнее, чем закончится этот фрагмент, то, что жена Захария поёт детям: «Дети, мои дети. Куда мне вас дети?» Итак, Бенефактов и дети, читаю отрывок. У отца Захарии Бенефактова домик гораздо больше, чем у отца Туберозова; но в бенефактовском домике нет того щегольства и кокетства, каким блещет жилище протоиерея. Пятиоконный, немного покосившийся, серый дом отца Захарии похож, скорее, на большой птичник, и, к довершению сходства его с этим заведением, во все маленькие переплёты его зелёных окон постоянно толкутся различные носы и хохлики, друг друга оттирающие и друг друга преследующие. Это всё потомство отца Захарии, которого Бог благославил яко Иакова, а жену его умножил яко Рахиль. У отца Захарии далеко не было ни зеркальной чистоты протопопов- ского дома, ни его строгого порядка: на всём здесь лежали следы детских запачканных лапок; изо всякого угла торчала детская головёнка; и всё это шевелилось детьми, всё здесь и пищало, и пело о детях, начиная с запечных сверчков и оканчивая матерью, убаюкивавшею своё потомство песенкой: «Дети мои, дети. Куда мне вас дети?» И самое последнее. Если вы овладеете словом, на вас не нападут никакие бандиты. Не верите? Можно ли что-нибудь сказать бандитам, чтобы они вас не ограбили? Можно. Маленькая и последняя минутная история. Я иду один на площади Островского в Санкт-Петербурге. Один в три часа ночи. По шведской привычке бумажник со всеми деньгами и картами держу вот здесь в заднем карамане. Я один на всей пощади. Навстречу мне идет группа людей, цель которых совершенно ясна: они вот так обрабатываются, становятся передо мной, перекрывая мне путь назад. Потому что сейчас подойдут, «дай закурить», потом удар в челюсть, потом заберут деньги, карточки и всё прочее. И я понимаю зачем. Я один, вот они охотятся на таких одиноких сумасшедших. Это были 90-е годы прошлого века. И тут я лихорадочно думаю, что я буду делать сейчас? Что я сделаю? Поронявшись с ними, не пугайтесь сейчас, я кричу: — Что вы сделали с моим городом?! (Смех) А они: — Что мы сделали? Я говорю: — Да посмотрите, что творится! Кругом грязь, мерзость, окурки, презервативы! Это самый красивый город мира! Это город, в котором вся поэзия мировая родилась, музыка, каждый дом — это кусок симфонии, вас что?!. — А что мы должны делать? — Всё! Попались! (Смех) Понимаете, они стали оправдываться, защищаться: «Что мы должны делать?» Я говорю: — Как?! Собрать силы и убрать всё! Мне стыдно за страну, стыдно за Санкт-Петербург, стыдно за вас! — и я говорю всё это и так обхожу их, они вежливо сторонятся этого сумасшедшего дядьку, который в глубине души хочет защитить своё имущество, потому что я понимаю, что они сейчас не побегут собирать толпу, чтобы очищать площадь Островского, но мне нужно просто сломать их охоту, поломать узор! И в этом случае слово сработало! Потому что слово — это глубина, это интонация, это театр, это игра, поэтому я и гоняю лихорадочно по стране и по другим странам, чтобы успеть защитить людей от цифровой технологии; от наступления бездушного и страшного робота, который нарушит все законы робототехники, потому что мы должны в противовес этой страшной системе, которая неминуемо грядёт, сохранить в нашей душе гуманитарную мысль, красоту слова, глубину слова; поэтому немедленно приступайте к чтению Сказки о рыбаке и рыбке — сказки про любовь. Немедленно читайте изо всех сил по кусочкам «Доктор Фаустус» Томаса Манна. Немедленно начинайте думать о педагогической провинции в книге Германа Гессе «Игра в бисер», а потом, не ровён час, придёте к «Божес- твенной комедии» Данте и к «Фаусту» Гёте, и тогда в этой защите у вас и ваших детей, нам не будет страшна никакая технология, потому что мы рождены людьми! И у нас вся система запрограммирована на свет, добро, гармонию и красоту! Поэтому немедленно начинайте слушать симфонии Моцарта и Бетховена, Малера и Чайковского! Дайте своим детям услышать это. Пожалуйста, если вы что-то не поймёте в тексте, пожалуйста, обращайтесь. Обращайтесь напрямую. Я обнимаю вас музыкой, ваш Михаил Казиник. (Из зала) Браво! (Аплодисменты) Спасибо. Спасибо. (Аплодисменты) Подробнее о мероприятиях TEDx на www.ted.com/tedx