Я начала работать с беженцами,

потому что мне хотелось

изменить ситуацию.

И это изменение начинается

с рассказа их историй.

Когда я встречаю беженцев,

я всегда расспрашиваю их:

Кто разбомбил ваш дом?

Кто убил вашего сына?

Остались ли в живых
остальные члены вашей семьи?

Как вы справляетесь

с вашей жизнью в изгнании?

Но есть один вопрос, который кажется мне

наиболее показательным:

Что вы взяли с собой?

Что было той самой главной вещью,

которую вы взяли с собой,

когда в вашем городе взрывались бомбы

и вооружённые банды
приближались к вашему дому?

Знакомый мальчик-беженец из Сирии

сказал мне, что ни минуты не колебался,

когда его жизнь подверглась
неизбежной опасности.

Он взял свой школьный диплом.

Позднее он объяснил мне почему.

Он сказал: «Я взял свой школьный диплом,

потому что от него зависела моя жизнь».

Он рисковал своей жизнью,
чтобы получить его.

По дороге в школу
он увёртывался от снайперов.

Его класс сотрясался от звуков

разрывающихся бомб и обстрелов.

А мама этого мальчика рассказала мне:

Каждое утро я просила его:

«Милый, пожалуйста, не ходи в школу».

А когда он настаивал,

я обнимала его,
словно вижу в последний раз.

Но он сказал ей:

Мы все напуганы,

но наша решимость закончить школу

сильнее нашего страха.

Однажды его семья
получила ужасные известия.

Тётя Хани, его дядя и двоюродный брат

были убиты в своём доме за то,

что отказались покинуть его.

Их горла перерезали.

Настало время бежать.

Они уехали сразу в этот же день
на своей машине.

Хани был спрятан сзади,
потому что приходилось

сталкиваться с грозными солдатами
на контрольно-пропускных пунктах.

Они пересекли границу с Ливаном,

где смогли обрести мир,

но начали жизнь,
наполненную изнурительными лишениями

и однообразием.

У них не было выбора,
кроме как построить лачугу

в стороне в грязном поле.

А это младший брат Хани, Ашраф,

играет снаружи.

В этот день они присоединились

к самому большому поселению
беженцев в мире —

в Ливане, такой крошечной стране.

В ней проживают
всего 4 миллиона граждан,

а сирийских беженцев
насчитывается один миллион.

Там нет ни одного города или деревни,

не принявших сирийских беженцев.

Это выдающаяся щедрость

и человечность.

Подумайте об этом таким образом:

пропорционально это было бы так,

словно всё население Германии,

80 миллионов человек,

бежали бы на территорию США
всего за три года.

Половину всего населения Сирии

прогнали со своих мест,

большинство из них
расселились по стране.

Шесть с половиной миллионов людей

бежали, чтобы спасти свою жизнь.

Свыше трёх миллионов человек

пересекли границу,

и нашли убежище в соседних странах.

Лишь небольшая часть,
как вы видите,

переселилась в Европу.

Что я нахожу самым беспокоящим —

это то, что половина сирийских беженцев
являются детьми.

Я сделала фотографию
этой маленькой девочки.

Это случилось всего через два часа
после того, как она прибыла в лагерь,

преодолев долгий путь
из Сирии в Иорданию.

Самое неприятное из всего —

это то, что всего 20%
сирийских беженцев-детей

в Ливане посещают школу.

Тем не менее, они,

как, впрочем,
и все остальные дети-беженцы,

говорят, что образование для них
является самым главным в жизни.

Почему? Потому что оно позволяет им
думать о будущем,

нежели вспоминать
кошмары своего прошлого.

Оно помогает им думать о надежде,
а не о ненависти.

Мне вспоминается мой недавний визит

в сирийский лагерь беженцев
в северном Ираке,

где я встретила эту девочку.

Я подумала: «Какая она красивая».

Я подошла к ней и спросила:

«Можно я сфотографирую тебя?»

Она ответила: «Да».

Но отказалась улыбаться.

Я думаю, что она
не могла этого сделать,

потому что, должно быть, понимала,
что представляет

потерянное поколение детей
сирийских беженцев,

поколение изолированное и отчаянное.

К тому же посмотрите,
куда им пришлось бежать:

полная разруха

зданий, промышленности, школ,
дорог, домов.

Дом Хани также был уничтожен.

Всё это необходимо будет перестроить

архитекторам, инженерам, электрикам.

Обществу понадобятся учителя и юристы,

а также политики,
заинтересованные в восстановлении,

а не мести.

Не должно ли это быть
заново построено

людьми, которые больше всего
заслуживают этого,

обществом в изгнании — беженцами?

У беженцев есть много времени

для подготовки к своему возвращению.

Вы можете подумать, что быть беженцем —

это временное положение.

Однако, это далеко не так.

Учитывая, что войны всё идут и идут,

среднее время,
проводимое беженцами в изгнании,

составляет 17 лет.

Когда я недавно приехала навестить Хани,

он уже второй год проводил
в состоянии неопределённости.

Мы провели весь наш разговор
на английском языке,

который, по его признанию, он выучил,

читая романы Дэна Брауна

и слушая американский рэп.

Мы также провели какое-то время,

наполненное смехом и весельем,
с его братом, Ашрафом.

Я никогда не забуду то,
что он сказал мне,

когда мы закончили наш разговор.

Он сказал:

«Если я не буду студентом,
я буду никем».

Хани — один из 50 миллионов людей,

изгнанных из своих домов.

Никогда со времён Второй мировой войны

не было так много людей, насильственно
вытесненных со своих мест обитания.

В то время, как мы достигаем
огромного прогресса

в здравоохранении,

технологиях, образовании и дизайне,

мы делаем слишком мало

для того, чтобы помочь жертвам

и крайне мало для того,

чтобы остановить и предотвратить

войны, которые заставляют их
покидать свои дома.

А жертв тем временем становится
всё больше и больше.

Каждый день в среднем,

как и под конец сегодняшнего дня,

32 000 людей будут насильно изгнаны

из своих домов.

32 000 тысячи людей…

Они бегут через границы, как эта.

Мы сняли это
на границе Сирии с Иорданом.

И это типичный день.

Или они бегут на немореходных
и переполненных лодках,

рискуя в таком случае своими жизнями,

только для того, чтобы достичь
безопасности в Европе.

Этот молодой сириец

выжил в одной из таких
опрокинувшихся лодок.

Большинство людей погибло.

Он сказал нам:

«Сирийцы лишь ищут спокойное место,

где никто не причиняет боли,

где никто никого не унижает,

где никто никого не убивает».

Я считаю, что это должно быть минимумом.

А как же по поводу места исцеления,

обучения

и возможностей?

У американцев и европейцев

складывается ощущение,
что пропорционально

огромное количество беженцев

переселяется в их страну.

Однако реальность говорит о том,

что 86%,
подавляющее большинство беженцев,

живут в развивающихся странах,

в странах, борющихся с внутренней
небезопасной обстановкой,

со своими вопросами помощи населению

и борьбы с бедностью.

Богатые страны мира должны признать

гуманность и щедрость тех стран,

которые размещают беженцев
на своей территории.

И все страны должны позаботиться о том,

чтобы ни один человек,
бегущий от войны и преследования,

не прибывал к закрытым границам.

(Аплодисменты)

Спасибо.

Но есть нечто большее,
что мы можем сделать,

чем просто помощь беженцам
в выживании.

Мы можем помочь им процветать.

Мы должны подумать о лагерях беженцев
и их общинах,

как о чём-то большем,
чем временном центре поселения,

где люди томятся

в ожидании конца войны, —

рассматривать их,
как центры превосходства,

где беженцы смогут одержать победу
над своими травмами

и подготовиться к тому дню,
когда они смогут вернуться домой

в качестве представителя
позитивных перемен

и социальной трансформации.

Это имеет огромный смысл.

Но мне вспоминается
страшная война в Сомали,

которая свирепствовала
на протяжении 22 лет.

Представьте, каково жить в таком лагере.

Я посещала его.

Он находится в Джибути,
соседствующей с Сомали.

Он был настолько отдалён,

что нам приходилось
лететь туда на вертолёте.

Там было очень пыльно
и ужасно жарко.

Мы пошли навестить школу

и начали беседовать с детьми.

Потом я увидела девочку
в другом конце комнаты,

которая, как мне показалось,
была того же возраста,

что и моя дочь.
Я подошла и заговорила с ней.

Я задавала ей вопросы,

которые задают взрослые детям, типа:

«Какой твой любимый предмет?»

и «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?»

В этот момент её лицо стало пустым

и она ответила:

«У меня нет будущего.

Мои школьные дни закончились».

Я подумала, что произошло
какое-то недопонимание,

и обратилась к коллеге.

Она подтвердила,

что в этом лагере нет финансирования

среднего образования.

Как же мне хотелось в тот момент

сказать ей:

«Мы построим вам школу».

Я думала, какая потеря.

Ведь она должна быть и является

будущим Сомали.

У мальчика, которого звали
Джейкоб Атем,

был иной выбор, но не раньше,
чем он испытал

ужасную трагедию.

Это было в Судане,
и ему было всего 7 лет.

Он наблюдал, как его деревню
сожгли дотла.

Он узнал,

что его мама, его отец

и вся его семья

была убита в этот день.

Выжил только его двоюродный брат.

Вдвоём они бродили 7 месяцев, —

это такие же мальчики, как и он —

преследуемые и гонимые дикими зверями
и вооружёнными бандами.

И, наконец, они прибыли
в лагерь беженцев,

где находились в безопасности.

Следующие семь лет он провёл

в Кенийском лагере беженцев.

Но его жизнь изменилась,

когда у него появилась возможность

переселиться в США.

Он обрёл любовь в приёмной семье

и смог посещать школу.

Он хотел, чтобы я поделилась с вами

этим моментом гордости,

когда он окончил университет.

(Аплодисменты)

Я разговаривала с ним по Скайпу на днях,

и он был уже в другом университете
во Флориде,

где получает докторскую степень
в области здравоохранения.

Он с гордостью рассказал мне,
как ему удалось собрать

достаточно средств
у американской общественности

на создание клиники дома

в своей деревне.

Сейчас я хочу вернуться
к рассказу о Хани.

Когда я рассказала ему
о своей возможности

выступить на сцене TED,

он разрешил мне прочитать вам стих,

присланный им мне на электронную почту.

Он написал:

«Я скучаю по себе,

по своим друзьям,

по временам, когда я читал романы
или писал стихи,

по птицам и утреннему чаю.

По своей комнате, по книгам, по себе

и по всему,
что заставляло меня улыбаться.

Ах, как много я мечтал,

и эти мечты должны были осуществиться».

Моя мысль заключается вот в чём:

Не инвестировать в беженцев —

огромная упущенная возможность.

Оставляя их брошенными на произвол,

мы подвергаем их риску эксплуатации
и жестокого обращения.

Мы оставляем их необученными
и необразованными

и на многие годы
задерживаем их возвращение

к миру и процветанию в их странах.

Я думаю, что то,
как мы обращаемся с беженцами,

формирует будущее нашего мира.

В руках жертв войны находится ключ

к прочному миру.

И именно они

смогут остановить порочный круг насилия.

Хани является переломным моментом.

Мы бы очень хотели помочь ему
поступить в университет

и стать инженером,

но наши фонды ограничены обеспечением
самого необходимого в жизни:

палатками, одеялами, матрасами,
кухонными принадлежностями,

пропитанием и медикаментами.

Университет — непозволительная роскошь.

Но если оставить его чахнуть
в этом грязном поле,

он станет таким же представителем

потерянного поколения.

История Хани трагична,

но она не должна так закончиться.

Спасибо.

(Аплодисменты)