Я художник.

Я делаю крупномасштабные
фигуративные картины,

что означает, я рисую людей,

вот как здесь.

Но сегодня я хочу рассказать вам
о чём-то очень личном,

что изменило мою работу
и моё мировоззрение.

Это то, через что все мы проходим,

и я надеюсь, что мой опыт
может быть кому-то полезен.

Чтобы у вас было некое представление
обо мне — я младшая в семье из восьми.

Да, в моей семье восемь детей.

У меня есть шесть старших братьев
и одна сестра.

Чтобы вы представляли себе,
на что это похоже, —

когда моя семья ехала на отдых,

мы брали автобус.

(Смех)

Моя супермама возила нас по всему городу

на наши многочисленные кружки.

Не в автобусе,

у нас была и обычная машина.

Она водила меня на уроки искусства,

и не на один или два.

Она водила меня на каждый доступный
кружок по искусству с 8 до 16 лет,

потому что это всё, что меня интересовало.

Она даже ходила на занятия
вместе со мной в Нью-Йорке.

А будучи самой младшей из восьми,
я выучила несколько приёмов по выживанию.

Правило номер один:

не давай своему старшему брату
видеть, как ты делаешь глупости.

Так я научилась быть тихой и аккуратной,

чётко следовать правилам
и вести себя подобающе.

Но в живописи правила устанавливала я.

Это был мой личный мир.

К 14-ти годам я знала,
что действительно хочу быть художницей.

Мой грандиозный план был стать
официанткой, чтобы заниматься живописью.

И я продолжала оттачивать свои навыки.

Я поступила в институт и получила
степень магистра искусств,

и во время моей первой сольной выставки
мой брат спросил меня:

«Что означают все эти красные метки
рядом с картинами?"

Никто не был удивлён больше меня.

Красные точки означали,
что картины проданы

и что я в состоянии заплатить за квартиру,

рисуя картины.

И хотя в моей квартире было
четыре электрические розетки

и я не могла использовать
микроволновку и тостер одновременно,

я, тем не менее, могла
заплатить за квартиру.

Так что я была счастлива.

Вот картина, написанная в то время.

Я хотела сделать её
как можно более реалистичной.

Она должна была быть
конкретной и правдоподобной.

Это было место, где я была изолирована
и обладала абсолютным контролем.

С тех пор я сделала карьеру,
рисуя людей в воде.

Ванные и душевые были
идеальной замкнутой средой.

Это было интимно и лично,

а вода была той сложной задачей,
которая занимала меня десять лет.

Я написала более 200 таких картин,

некоторые из них 1,8 м на 2,4 м,

как эта.

Для этой картины я добавила в воду муку́,
чтобы сделать её мутной,

разлила растительное масло по поверхности

и расположила там девушку;

и когда я наладила освещение,

это было так красиво, что мне
не терпелось это нарисовать.

Меня вела некая импульсивная
любознательность,

постоянный поиск чего-то нового:

винил, пар, стекло.

Один раз я втёрла себе в волосы вазелин,

просто чтобы увидеть, как это будет.

Не делайте этого.

(Смех)

Так что всё было хорошо.

Я открывала свой путь.

Я была нетерпелива и мотивирована

и в окружении художников,

постоянно посещала различные мероприятия.

Я достигла некоторого успеха и признания

и переехала в квартиру с более
чем четырьмя розетками.

Мы с мамой говорили допоздна,

рассказывая про наши последние идеи
и вдохновляя друг друга.

Она делала прекрасную керамику.

У меня есть друг по имени Бо,
он написал картину,

где мы с его женой танцуем у океана.

Он назвал её «Светлые годы».

Я спросила его, что это значит,
и он сказал:

«Ну, это когда ты уже повзрослел,
ты уже не ребёнок,

но ты всё ещё не обременён
жизненными обязательствами».

Это было оно. Это были светлые годы.

8 октября 2011 года

светлые годы подошли к концу.

Моей маме диагностировали рак лёгких.

Он распространился на её кости,
он был в её мозге.

Когда она сказала мне это,
я упала на колени.

Я впала в истерику.

И когда я взяла себя в руки
и посмотрела на неё,

я поняла, что речь сейчас не обо мне.

Нужно было найти способ ей помочь.

Мой папа врач,

поэтому крупно повезло,
что он был за главного,

и он прекрасно справлялся с уходом за ней.

Но я тоже хотела сделать всё,
что могла, чтобы помочь,

поэтому я хотела попробовать всё.

Мы все хотели.

Я исследовала альтернативные лекарства,

диеты, соковую терапию, иглоукалывание.

Наконец я спросила её:

«Ты этого от меня хочешь?»

И она сказала: «Нет».

Она сказала: «Успокойся.
Ты будешь нужна мне позже».

Она знала, что происходит,

и она знала, чего ни врачи,

ни эксперты, ни Интернет не знали:

как именно она хотела пройти через это.

Я должна была спросить её.

Я поняла, что, попробуй я это исправить,

я бы всё упустила.

Поэтому я просто начала быть с ней,

чтобы это ни значило,
и какой бы ни была ситуация,

просто вправду слушала её.

Если раньше я сопротивлялась,
то теперь я смирилась,

отказавшись от попыток
контролировать неконтролируемое

и просто была там с ней.

Время замедлилось,

и даты утратили значение.

У нас сложился определённый режим.

Рано утром я забиралась к ней
в постель и спала с ней.

Мой брат приходил к завтраку,

и мы были так рады слышать,
как подъезжает его машина.

Так что я помогала ей встать
и брала её за руки

и помогала ей пройти на кухню.

У неё была огромная кружка,
которую она сделала сама,

и из которой любила пить свой кофе,

и она любила ирландский хлеб на завтрак.

Потом был душ,

и она обожала эту часть.

Она любила тёплую воду,

так что я делала её
такой комфортной, как могла —

как в спа.

Моя сестра иногда мне помогала.

У нас были тёплые полотенца,

и тапочки были готовы немедленно,

и ей ни на миг не было холодно.

Я сушила ей волосы.

Мои братья приходили вечером
и приводили своих детей,

это был самый светлый момент её дня.

Со временем мы стали использовать
инвалидное кресло,

и она не так уж сильно хотела есть

и пила кофе из самой крошечной
чашечки, какую мы смогли найти.

Я больше не могла ухаживать за ней сама,

поэтому мы наняли сиделку
помогать мне с душем.

Эта простая ежедневная деятельность

стала нашим священным ритуалом,

и мы повторяли его изо дня в день,

пока распространялся рак.

Это было и успокаивающе, и болезненно,

и именно так мне этого хотелось.

Мы назвали это время «прекрасно ужасным».

Она умерла 26 октября 2012 года.

Через год и три недели
после постановки диагноза.

Её не стало.

Мои братья, сестра, и отец и я —

мы все собрались вместе,
поддерживая и заботясь друг о друге.

Было так, будто вся динамика нашей семьи,

все наши установленные роли исчезли,

и мы просто были все вместе
в этой неизвестности,

чувствуя одно и то же

и заботясь друг о друге.

Я так благодарна за них.

Проводя бóльшую часть времени
одна в студии за работой,

я понятия не имела, что эта связь

может быть такой важной, такой исцеляющей.

Это было самое главное.

Этого я всегда хотела.

После похорон для меня пришло время
вернуться в студию.

Я упаковала вещи в машину
и поехала назад в Бруклин,

вернулась к рисованию —
тому, что я делала всегда.

И вот что случилось.

Это похоже на освобождение от всех
понятий, которые у меня были.

Это безопасное, очень, очень тщательно
воспроизведённое место,

которое я создавала
во всех своих картинах, —

это был миф.

Это не сработало.

И я боялась, потому что
не хотела больше рисовать.

Так что я пошла в лес.

Я думала, попробую это, выйду на природу.

У меня были мои краски,
и я не была пейзажистом,

но на самом деле я не была
художником конкретного стиля,

и у меня не было ни привязанности,
ни ожиданий,

что позволило мне быть
безрассудной и свободной.

И я оставила одну из этих мокрых картин

на улице ночью

рядом с фонарём в лесу.

К утру она была покрыта жуками.

Но мне было всё равно.
Это было не важно. Не важно.

Я взяла все эти картины назад в студию,

и царапала их, и вырезала в них,

и вылила на них растворитель,

нанесла больше краски сверху,
рисовала снова.

У меня не было плана,

но я наблюдала за тем, что происходит.

Это та самая, со всеми жуками на ней.

Я не пыталась изобразить
реальное пространство.

Это был хаос и несовершенство,
которые очаровали меня,

и что-то начало происходить.

Я вновь стала любопытной.

Это ещё одна из леса.

Хотя здесь был один нюанс.

Я не могла контролировать краску,
как я делала это раньше.

Это должно было быть чем-то вроде
намёков и предположений,

а не объяснений и описаний.

И эта несовершенная, хаотическая,
турбулентная поверхность

рассказывала историю.

Я вновь стала такой же любопытной,
какой была будучи студенткой.

И следующим шагом стало то, что я хотела
поместить фигуры в эти картины, людей,

и я любила эту новую среду,

Поэтому я хотела иметь всё —
и людей, и эту атмосферу.

Когда меня настигла идея того,
как это сделать,

я испытала что-то вроде
тошноты и головокружения,

что скорее всего было вызвано адреналином,

но для меня это был
по-настоящему хороший знак.

И сейчас я хочу показать вам,
что из этого получилось.

Это то, чего я ещё не показывала,
и я думаю, это будет анонсом

моей будущей выставки,

того, что уже готово.

Бесконечное пространство

вместо изолированной ванной.

Я выхожу наружу, а не закрываюсь внутри.

Ослабление контроля,

смакование несовершенств,

принятие...

допущение несовершенства.

И в этом несовершенстве

вы можете найти уязвимость.

Я могу ощутить свои глубочайшие
устремления, что наиболее важно для меня,

ту человеческая связь,

которая может произойти в пространстве,
где нет сопротивления и контроля.

Я хочу писать картины про это.

И вот чему я научилась.

У всех нас в этой жизни
будут большие потери,

может работа или карьера,

отношения, любовь, наша молодость.

Мы потеряем наше здоровье,

любимых людей.

Эти виды потерь вне нашего контроля.

Они непредсказуемы,

и они поставят нас на колени.

И я говорю: позвольте им.

Упадите на колени. Смиритесь.

Оставьте попытки изменить это

или даже само желание изменить это.

Это не изменится.

И тогда появится пространство,

и в этом пространстве ощутите
свою уязвимость,

что для вас важнее всего,

ваши глубочайшие устремления.

И будьте любознательны, связываясь

с тем и теми, кто действительно рядом,

бодрствует и жив.

Это то, чего все мы хотим.

Давайте воспользуемся возможностью
найти нечто прекрасное

в неизвестном, в непредсказуемом

и даже в ужасном.

Спасибо.

(Аплодисменты)