Я художник.
Я делаю крупномасштабные
фигуративные картины,
что означает, я рисую людей,
вот как здесь.
Но сегодня я хочу рассказать вам
о чём-то очень личном,
что изменило мою работу
и моё мировоззрение.
Это то, через что все мы проходим,
и я надеюсь, что мой опыт
может быть кому-то полезен.
Чтобы у вас было некое представление
обо мне — я младшая в семье из восьми.
Да, в моей семье восемь детей.
У меня есть шесть старших братьев
и одна сестра.
Чтобы вы представляли себе,
на что это похоже, —
когда моя семья ехала на отдых,
мы брали автобус.
(Смех)
Моя супермама возила нас по всему городу
на наши многочисленные кружки.
Не в автобусе,
у нас была и обычная машина.
Она водила меня на уроки искусства,
и не на один или два.
Она водила меня на каждый доступный
кружок по искусству с 8 до 16 лет,
потому что это всё, что меня интересовало.
Она даже ходила на занятия
вместе со мной в Нью-Йорке.
А будучи самой младшей из восьми,
я выучила несколько приёмов по выживанию.
Правило номер один:
не давай своему старшему брату
видеть, как ты делаешь глупости.
Так я научилась быть тихой и аккуратной,
чётко следовать правилам
и вести себя подобающе.
Но в живописи правила устанавливала я.
Это был мой личный мир.
К 14-ти годам я знала,
что действительно хочу быть художницей.
Мой грандиозный план был стать
официанткой, чтобы заниматься живописью.
И я продолжала оттачивать свои навыки.
Я поступила в институт и получила
степень магистра искусств,
и во время моей первой сольной выставки
мой брат спросил меня:
«Что означают все эти красные метки
рядом с картинами?"
Никто не был удивлён больше меня.
Красные точки означали,
что картины проданы
и что я в состоянии заплатить за квартиру,
рисуя картины.
И хотя в моей квартире было
четыре электрические розетки
и я не могла использовать
микроволновку и тостер одновременно,
я, тем не менее, могла
заплатить за квартиру.
Так что я была счастлива.
Вот картина, написанная в то время.
Я хотела сделать её
как можно более реалистичной.
Она должна была быть
конкретной и правдоподобной.
Это было место, где я была изолирована
и обладала абсолютным контролем.
С тех пор я сделала карьеру,
рисуя людей в воде.
Ванные и душевые были
идеальной замкнутой средой.
Это было интимно и лично,
а вода была той сложной задачей,
которая занимала меня десять лет.
Я написала более 200 таких картин,
некоторые из них 1,8 м на 2,4 м,
как эта.
Для этой картины я добавила в воду муку́,
чтобы сделать её мутной,
разлила растительное масло по поверхности
и расположила там девушку;
и когда я наладила освещение,
это было так красиво, что мне
не терпелось это нарисовать.
Меня вела некая импульсивная
любознательность,
постоянный поиск чего-то нового:
винил, пар, стекло.
Один раз я втёрла себе в волосы вазелин,
просто чтобы увидеть, как это будет.
Не делайте этого.
(Смех)
Так что всё было хорошо.
Я открывала свой путь.
Я была нетерпелива и мотивирована
и в окружении художников,
постоянно посещала различные мероприятия.
Я достигла некоторого успеха и признания
и переехала в квартиру с более
чем четырьмя розетками.
Мы с мамой говорили допоздна,
рассказывая про наши последние идеи
и вдохновляя друг друга.
Она делала прекрасную керамику.
У меня есть друг по имени Бо,
он написал картину,
где мы с его женой танцуем у океана.
Он назвал её «Светлые годы».
Я спросила его, что это значит,
и он сказал:
«Ну, это когда ты уже повзрослел,
ты уже не ребёнок,
но ты всё ещё не обременён
жизненными обязательствами».
Это было оно. Это были светлые годы.
8 октября 2011 года
светлые годы подошли к концу.
Моей маме диагностировали рак лёгких.
Он распространился на её кости,
он был в её мозге.
Когда она сказала мне это,
я упала на колени.
Я впала в истерику.
И когда я взяла себя в руки
и посмотрела на неё,
я поняла, что речь сейчас не обо мне.
Нужно было найти способ ей помочь.
Мой папа врач,
поэтому крупно повезло,
что он был за главного,
и он прекрасно справлялся с уходом за ней.
Но я тоже хотела сделать всё,
что могла, чтобы помочь,
поэтому я хотела попробовать всё.
Мы все хотели.
Я исследовала альтернативные лекарства,
диеты, соковую терапию, иглоукалывание.
Наконец я спросила её:
«Ты этого от меня хочешь?»
И она сказала: «Нет».
Она сказала: «Успокойся.
Ты будешь нужна мне позже».
Она знала, что происходит,
и она знала, чего ни врачи,
ни эксперты, ни Интернет не знали:
как именно она хотела пройти через это.
Я должна была спросить её.
Я поняла, что, попробуй я это исправить,
я бы всё упустила.
Поэтому я просто начала быть с ней,
чтобы это ни значило,
и какой бы ни была ситуация,
просто вправду слушала её.
Если раньше я сопротивлялась,
то теперь я смирилась,
отказавшись от попыток
контролировать неконтролируемое
и просто была там с ней.
Время замедлилось,
и даты утратили значение.
У нас сложился определённый режим.
Рано утром я забиралась к ней
в постель и спала с ней.
Мой брат приходил к завтраку,
и мы были так рады слышать,
как подъезжает его машина.
Так что я помогала ей встать
и брала её за руки
и помогала ей пройти на кухню.
У неё была огромная кружка,
которую она сделала сама,
и из которой любила пить свой кофе,
и она любила ирландский хлеб на завтрак.
Потом был душ,
и она обожала эту часть.
Она любила тёплую воду,
так что я делала её
такой комфортной, как могла —
как в спа.
Моя сестра иногда мне помогала.
У нас были тёплые полотенца,
и тапочки были готовы немедленно,
и ей ни на миг не было холодно.
Я сушила ей волосы.
Мои братья приходили вечером
и приводили своих детей,
это был самый светлый момент её дня.
Со временем мы стали использовать
инвалидное кресло,
и она не так уж сильно хотела есть
и пила кофе из самой крошечной
чашечки, какую мы смогли найти.
Я больше не могла ухаживать за ней сама,
поэтому мы наняли сиделку
помогать мне с душем.
Эта простая ежедневная деятельность
стала нашим священным ритуалом,
и мы повторяли его изо дня в день,
пока распространялся рак.
Это было и успокаивающе, и болезненно,
и именно так мне этого хотелось.
Мы назвали это время «прекрасно ужасным».
Она умерла 26 октября 2012 года.
Через год и три недели
после постановки диагноза.
Её не стало.
Мои братья, сестра, и отец и я —
мы все собрались вместе,
поддерживая и заботясь друг о друге.
Было так, будто вся динамика нашей семьи,
все наши установленные роли исчезли,
и мы просто были все вместе
в этой неизвестности,
чувствуя одно и то же
и заботясь друг о друге.
Я так благодарна за них.
Проводя бóльшую часть времени
одна в студии за работой,
я понятия не имела, что эта связь
может быть такой важной, такой исцеляющей.
Это было самое главное.
Этого я всегда хотела.
После похорон для меня пришло время
вернуться в студию.
Я упаковала вещи в машину
и поехала назад в Бруклин,
вернулась к рисованию —
тому, что я делала всегда.
И вот что случилось.
Это похоже на освобождение от всех
понятий, которые у меня были.
Это безопасное, очень, очень тщательно
воспроизведённое место,
которое я создавала
во всех своих картинах, —
это был миф.
Это не сработало.
И я боялась, потому что
не хотела больше рисовать.
Так что я пошла в лес.
Я думала, попробую это, выйду на природу.
У меня были мои краски,
и я не была пейзажистом,
но на самом деле я не была
художником конкретного стиля,
и у меня не было ни привязанности,
ни ожиданий,
что позволило мне быть
безрассудной и свободной.
И я оставила одну из этих мокрых картин
на улице ночью
рядом с фонарём в лесу.
К утру она была покрыта жуками.
Но мне было всё равно.
Это было не важно. Не важно.
Я взяла все эти картины назад в студию,
и царапала их, и вырезала в них,
и вылила на них растворитель,
нанесла больше краски сверху,
рисовала снова.
У меня не было плана,
но я наблюдала за тем, что происходит.
Это та самая, со всеми жуками на ней.
Я не пыталась изобразить
реальное пространство.
Это был хаос и несовершенство,
которые очаровали меня,
и что-то начало происходить.
Я вновь стала любопытной.
Это ещё одна из леса.
Хотя здесь был один нюанс.
Я не могла контролировать краску,
как я делала это раньше.
Это должно было быть чем-то вроде
намёков и предположений,
а не объяснений и описаний.
И эта несовершенная, хаотическая,
турбулентная поверхность
рассказывала историю.
Я вновь стала такой же любопытной,
какой была будучи студенткой.
И следующим шагом стало то, что я хотела
поместить фигуры в эти картины, людей,
и я любила эту новую среду,
Поэтому я хотела иметь всё —
и людей, и эту атмосферу.
Когда меня настигла идея того,
как это сделать,
я испытала что-то вроде
тошноты и головокружения,
что скорее всего было вызвано адреналином,
но для меня это был
по-настоящему хороший знак.
И сейчас я хочу показать вам,
что из этого получилось.
Это то, чего я ещё не показывала,
и я думаю, это будет анонсом
моей будущей выставки,
того, что уже готово.
Бесконечное пространство
вместо изолированной ванной.
Я выхожу наружу, а не закрываюсь внутри.
Ослабление контроля,
смакование несовершенств,
принятие...
допущение несовершенства.
И в этом несовершенстве
вы можете найти уязвимость.
Я могу ощутить свои глубочайшие
устремления, что наиболее важно для меня,
ту человеческая связь,
которая может произойти в пространстве,
где нет сопротивления и контроля.
Я хочу писать картины про это.
И вот чему я научилась.
У всех нас в этой жизни
будут большие потери,
может работа или карьера,
отношения, любовь, наша молодость.
Мы потеряем наше здоровье,
любимых людей.
Эти виды потерь вне нашего контроля.
Они непредсказуемы,
и они поставят нас на колени.
И я говорю: позвольте им.
Упадите на колени. Смиритесь.
Оставьте попытки изменить это
или даже само желание изменить это.
Это не изменится.
И тогда появится пространство,
и в этом пространстве ощутите
свою уязвимость,
что для вас важнее всего,
ваши глубочайшие устремления.
И будьте любознательны, связываясь
с тем и теми, кто действительно рядом,
бодрствует и жив.
Это то, чего все мы хотим.
Давайте воспользуемся возможностью
найти нечто прекрасное
в неизвестном, в непредсказуемом
и даже в ужасном.
Спасибо.
(Аплодисменты)