Нашу организацию считают приёмником
неудачных социальных стратегий.

Я не определю, кто к нам приходит,
или как долго у нас пребывают.

Мы принимаем тех, кому
больше ничего помогло,

людей, прошедших через все

программы социальной поддержки.

Там их содержать не могут,
так что должны мы.

Это наша работа —

содержать их, контролировать их.

С годами, как тюремная система,

как нация и как общество,

мы стали очень искусны в этом,

однако это не должно вас радовать.

Мы сажаем в тюрьму больше людей,

чем любая другая страна мира.

В наших тюрьмах чернокожих больше,

чем при рабстве в 1850 году.

У нас родители трёх миллионов

наших детей,

и мы стали новой лечебницей,

самой большой психиатрической больницей.

Запереть кого-то —

дело не пустяковое.

Тем не менее, мы называемся
«Исправительное ведомство».

Сегодня я хочу поговорить

об изменении нашего отношения
к наказаниям.

Я верю, и мой опыт мне подсказывает,

что когда мы меняем наше отношение,

мы создаём новые возможности
или новое будущее,

а тюрьмам нужно другое будущее.

Я провёл всю свою карьеру
в этом департаменте, более 30 лет.

Я пошёл по стопам отца.

Он был ветераном вьетнамской войны.
Работа здесь ему подходила.

Он был сильным, твёрдым,
дисциплинированным.

Я таким особенно не был,

и я уверен, это его беспокоило во мне.

В итоге я решил,
что если я окажусь в тюрьме,

то лучше с обратной стороны решётки,

и я решил посмотреть,

пройтись по месту, где работал мой отец.

Тюрьма «МакНил айлэнд».

Это было в начале 80-х,

и тюрьмы были не совсем такими,

как показывают по ТВ или в фильмах.

Во многом они были хуже.

Я зашёл в блок камер высотой в 5 ярусов.

Там было по 8 человек на камеру.

Там было 550 человек в блоке.

И на случай, если вам стало интересно,

у них был один туалет
в таких маленьких пространствах.

Надзиратель открыл замок,

и сотни человек
бросились из своих камер.

Сотни человек бросились из своих камер.

Я вышел настолько быстро,
насколько смог.

В итоге я вернулся
и начал работать там надзирателем.

Я управлял одним из таких блоков,

и контролировал те сотни людей.

Когда я приходил на работу,

я мог слышать шумных заключённых
с парковки,

они трясли двери камер, кричали,

крушили свои камеры.

Возьмите сотни импульсивных людей,
заприте их,

и вы получите хаос.

Содержать и контролировать —
наша работа.

Одним из наиболее эффективных способов

оказался новый тип блока камер,

который называется
«Блок интенсивного контроля»,

современная версия одиночной камеры.

Мы содержим заключённых
в камерах за стальными дверьми

с отверстиями для наручников,
чтобы мы могли

удерживать и кормить их.

И знаете что?

Стало тише.

Беспорядки в целом утихли.

Стало безопаснее,

потому что самые агрессивные

теперь могли быть изолированы.

Но изоляция — это не хорошо.

Лишите человека социального контакта,
и он деградирует.

Было сложно выводить их оттуда,

и для них, и для нас.

Даже в тюрьме дело не малое

кого-то запереть.

Потом меня распределили
в одну из суровейших тюрем,

где содержатся
более агрессивные заключённые.

К тому моменту
индустрия сильно развилась,

у нас были разные средства и методы

борьбы с агрессивным поведением.

У нас были пневматические ружья
и жгучий перец,

плексигласовые щиты,

светошумовые гранаты,
отряды немедленного реагирования.

Мы встретили жестокость насилием

и хаос хаосом.

У нас это очень неплохо получалось.

Пока я там работал, я познакомился
с двумя опытными работниками,

которые были ещё и учёными,

антрополог и социолог.

Однажды, один из них сказал мне:

«У вас отлично выходит решать проблемы.

Но задумывались ли вы над тем,
как их предотвращать?»

Тогда я был с ними настойчив,

объясняя наш жёсткий подход

к обеспечению безопасности в тюрьмах.

Они были настойчивы со мной.

Те разговоры породили новые идеи,

и мы стали немного экспериментировать.

Сначала мы стали тренировать
надзирателей в командах,

нежели отправлять их по одному
или по двое в академию по подготовке.

Вместо 4-х недель подготовки
мы сделали 10.

Потом мы поработали
над моделью обучения:

мы поставили новичков и опытных в пары.

Лучше работать стали все.

Во вторых, мы добавили
вербальную деэскалацию

в программу подготовки

и сделали её частью
нашего метода применения силы.

Это было ненасильственное
применение силы.

А потом мы поступили радикальнее.

Мы стали обучать заключённых тому же.

Мы поменяли набор навыков,

уменьшая агрессивность,
а не просто отвечая на неё.

В третьих, улучшая удобства,
мы попробовали новый тип дизайна.

Наибольшим
и наиболее спорным компонентом

этого дизайна, конечно же, был туалет.

Туалетов не было.

Сегодня эта проблема
может показаться незначительной,

но тогда она была огромна.

Никто и не слышал о камерах без туалета.

Мы все думали,
что это опасно и бездумно.

Даже в камере на 8-х был туалет.

Эта маленькая деталь поменяла
наше отношение к работе.

Заключённые и надзиратели
стали общаться

чаще и более открыто,
появилось взаимопонимание.

Было легче обнаружить конфликт
и вмешаться

ещё до его обострения.

Блоки были чище, тише,
безопаснее и человечнее.

Так сохранять порядок было эффективнее,

чем методами устрашения,
которые я видел до этого.

Взаимодействие меняет поведение

и надзирателя, и заключённого.

Мы поменяли среду,
и мы поменяли поведение.

Но на случай, если я не учёл эти уроки,

меня назначили работать в главный офис,

и именно там я подошёл
к изменению системы.

Многое работает
против изменения системы:

политика и политики,
законопроекты и законы,

суды и судебные процессы,
внутренняя политика.

Поменять систему сложно,
и это медленно,

и часто это приводит не туда,

куда хочется прийти.

Поменять тюремную систему —
дело не пустяковое.

Я поразмышлял
над моими ранними решениями, и вспомнил,

что когда мы взаимодействовали
с преступниками, пыл утих.

Поменяв среду, мы изменили поведение.

А это не большие изменения в системе.

Это маленькие изменения, и они

создали новые возможности.

Далее меня переназначили
руководителем маленькой тюрьмы.

И в то же время
я работал над своей диссертацией

в Государственном колледже Эвергрин.

Я общался с людьми, непохожими на меня,

людьми с другими идеями

и окружением.

Один из них занимался
экологией тропических лесов.

Посмотрев на мою маленькую тюрьму,

она увидела лабораторию.

Мы поговорили и поняли,
как тюрьмы и заключённые

могут помочь развитию науки,

помогая выполнять проекты,

которые сложно выполнить самостоятельно,

например, разведение вымирающих видов:

лягушек, бабочек, степных растений.

Мы также нашли способы

повысить эффективность предприятия

посредством дополнительной
солнечной энергии,

сбора дождевой воды,
органического садоводства, переработки.

Такая инициатива привела
к выполнению многих проектов,

оказавших огромное влияние на систему,

не просто на нашу систему,
но и на другие государственные системы,

маленькие эксперименты
сыграли большую роль

в науке и обществе.

То, как мы думаем о нашей работе,
меняет нашу работу.

Этот проект сделал мою работу
более интересной.

Я был рад. Персонал был рад.

Надзиратели были рады.
Заключённые были рады.

Они были вдохновлены.

Каждый хотел быть частью этого.

Они вносили свой вклад, перемены,

имеющие по их мнению важное значение.

Позвольте уточнить,
что именно произошло.

Заключённые очень легко адаптируются.

Им приходится.

Часто они знакомы
с нашими системами лучше,

чем люди, руководящие ими.

И они там по определённой причине.

Я не смотрю на свою работу,
как на вопрос наказания или прощения,

но я действительно считаю,

что можно жить достойно даже в тюрьме.

Так что вот вопрос:

могут ли заключённые
жить достойно и осмысленно,

и если да, то как это
на что-либо повлияет.

Я задался этим вопросом
на самом серьёзном уровне,

взяв во внимание наших
самых агрессивных заключённых.

Помните одиночные камеры?

Привилегий там не получишь.

Так мы думали тогда.

Но потом мы осознали,
что если кто-то и нуждается

в психологической помощи,
то это как раз они.

Им требовалась интенсивная помощь.

Поэтому мы поменяли свои взгляды
на 180 градусов,

и начали искать новые возможности.

Мы решили использовать
новый тип стульев.

Вместо использования
стульев для наказаний,

мы поставили их в аудиториях.

Мы, конечно же, не забыли
об обязанности контролировать,

но теперь заключённые
могли безопасно общаться

с другими заключёнными и персоналом,

и потому, что вопрос контроля отпал,

все могли сконцентрироваться
на других вещах,

например, на обучении.
Поведение изменилось.

Мы поменяли наши взгляды, и поменяли то,
что было возможно,
и это даёт мне надежду.

Я не могу сказать, будет ли
что-либо из этого работать.

Но я могу сказать точно,
что сейчас это работает.

Наши тюрьмы становятся безопаснее
и для персонала, и для заключённых,

а когда наши тюрьмы безопасны,

мы можем вкладывать энергию
не только в контроль, но и во многое другое.

Сокращение рецидивизма —
наша главная цель,

но не единственная.

Откровенно говоря,
предупреждения преступлений

Требует многого от многих людей

и институтов.

Если мы будем полагаться лишь на тюрьмы
в сокращении преступности,

боюсь, мы никогда к этому не придём.

Но тюрьмы могут то,

о чём мы и не думали.

Тюрьмы могут быть источником новаций

и устойчивого развития,

разведения вымирающих видов
и восстановления окружающей среды.

Заключённые могут быть
учёными и пчеловодами,

спасателями собак.

Тюрьмы могут быть
источником нужной работы

и возможностей для персонала

и заключённых, которые там живут.

Мы можем содержать и контролировать,

и предоставлять человеческие условия.

Это не противопоставленные
друг другу понятия.

Мы не можем
ждать 10–20 лет, чтобы узнать

стоит ли это того.

Наша стратегия —
не крупное изменение системы.

Наша стратегия —
сотни маленьких изменений,

происходящих ежедневно или ежемесячно,
а не через годы.

Нам нужно больше пробных попыток,
где можно учиться по мере работы,

пробных попыток,
изменяющих диапазон возможностей.

Нам нужны лучшие пути оценки влияния

на вовлечение и взаимодействие,

на безопасную среду.

Нам нужно больше возможностей участия

и внесения вклада в наше сообщество,

ваше сообщество.

Тюрьмы должны быть надёжны, да,
безопасны, да.

Мы можем это сделать.

Тюрьмы должны предоставлять
человечные условия,

где люди могут участвовать,
вносить свой вклад

и учиться жить с целью.

Мы учимся это делать.

Поэтому я оптимистичен.

Не нужно застревать
в старых понятиях о тюрьме.

Мы можем определять их.
Мы можем формировать их.

И когда мы будем делать это
внимательно и гуманно,

тюрьмы будут чем-то большим,
чем приёмник

неудачных социальных стратегий.

Может, в конце концов,
мы заслужим свой титул:

Исправительное ведомство.

Спасибо.

(Аплодисменты)