Что значит быть отцом-трансгендером?

Элби Ханнас, будучи гендерквиром, откровенно рассказывает о своём опыте родителя и о том, как такой опыт может научить нас принимать и защищать себя. «"Правильно" не значит "комфортно". Это означает борьбу с трудностями в повседневной жизни», — говорит Ханнас.

Как-то утром захожу я в бакалейную лавку,

и продавец говорит мне:

«Доброе утро, сэр! Могу я чем-то помочь?»

Я отвечаю: «Нет, спасибо».

Человек улыбается,
мы расходимся по своим делам.

Я беру хлопья и выхожу из магазина.

Затем заезжаю в местное кафе
с обслуживанием из машины.

Сделав заказ, на другом конце я слышу:

«Спасибо, мэм. Можете ехать дальше».

Итак, в течение одного часа

меня приняли как за «сэра»,
так и за «мэм».

Но я считаю, что никто из них не ошибся,

хотя и не был абсолютно прав.

Этот милый человечек —
моя почти двухгодовалая Эллиот.

Да, вот так вот.

И за последние два года этот ребёнок

заставил меня поменять отношение к миру

и своему месту в нём.

Я считаю себя трансгендером и родителем,
то есть трансдителем.

(Смех)

(Аплодисменты)

(Одобрительные возгласы)

(Аплодисменты)

Как видите, у меня совершенно
буквальный подход к теме этого года.

(Смех)

Какими и должны быть папины шутки.

Если быть точнее,
я считаю себя гендерквиром.

Существует множество форм гендерквирности.

Конкретно я не считаю себя
ни мужчиной, ни женщиной.

Я ощущаю себя где-то между,
а иногда и за пределами бинарности.

Жизнь вне бинарной
гендерной системы означает,

что иногда в течение одного часа
меня называют «сэром» и «мэм»,

пока я занимаюсь повседневными делами.

Например, покупаю хлопья.

Но это место между —
наиболее комфортное для меня.

Это место, где я могу быть и сэром, и мэм,

кажется мне наиболее
правильным и подходящим.

Но это не значит, что эти обращения
не доставляют неудобств.

Поверьте, дискомфорт колеблется
от небольшого раздражения

до страха за свою безопасность.

Ещё в колледже был случай в баре:

вышибала буквально берёт меня за шкирку

и вышвыривает из женского туалета.

Но для меня «правильно»
не значит «комфортно».

Это означает борьбу с трудностями
в повседневной жизни,

даже когда это небезопасно.

И только после слияния
моего опыта трансгендера

с новой ролью родителя

ко мне пришло осознание своей уязвимости

и того, как сильно мне мешают быть собой.

Многие люди не задумываются о том,

как к ним будет обращаться
их будущий ребёнок,

если не считать
культурно-специфических слов

или вариаций в рамках гендера:
«мама»/«мамочка», «папа»/«папочка».

Но для меня выбор того, как ребёнок,

который станет подростком,
потом повзрослеет,

будет обращаться ко мне
до конца наших дней,

был для меня как пугающим,
так и захватывающим.

Девять месяцев у меня прошло
в борьбе с мыслью,

что быть «мамой» или другой вариацией

не совсем моё.

И сколько бы вариантов
«мамы» мне ни попадалось,

всё это казалось
неестественным и неудобным.

Да, обращение «мама» большинству
людей было бы легче принять.

Иметь двух матерей уже не удивительно,

особенно там, где мы живём.

Тогда на очередь пришли другие слова.

Вариации на слово «папа» подходили лучше.

Лучше, но не идеально.

Как понравившаяся пара обуви,

которую ещё предстоит разносить.

Естественно, идея называть «папой»
рождённого женщиной человека

породила бы множество неприятностей
и усложнила бы мне жизнь.

Не успели мы опомниться, как пришло время,

и Эллиот с криком появилась на свет,
как и большинство детей,

и моя новая жизнь родителя началась.

Было решено, что я стану отцом.

Так родилась наша молодая семья.

Чаще всего, когда люди видят нас вместе,

меня называют «мамой».

И когда так происходит, есть
несколько вариантов развития диалога.

Вот нарисованная мной схема
всех возможных сценариев.

(Смех)

Итак, есть вариант проигнорировать
неверное предположение

и позволить людям и дальше
называть меня «мамой».

Это не смущает собеседника,

но зато крайне смущает нас.

И обычно в таких случаях
я ограничиваю общение с этими людьми.

Это первый вариант.

Второй вариант —
перебить и поправить человека

и сказать что-то вроде:

«Вообще-то я отец Эллиот»
или «Эллиот называет меня папой».

И в таком случае происходит следующее:

люди либо легко принимают это,
говорят что-то вроде: «А, ясно» —

и забывают об этом,

либо без конца извиняются,

потому что чувствуют себя
неудобно, неловко, виновато или странно.

Но чаще всего люди
приходят в замешательство

и, серьёзно посмотрев на меня,
говорят что-то вроде:

«Ты что, хочешь сменить пол?

Ты хочешь стать мужчиной?» —

или комментируют:

«Как она может быть отцом?

Только мужчины могут быть отцами».

В большинстве случаев проще
пойти по первому пути.

Второй вариант всегда правильнее.

В любом случае дискомфорт гарантирован

даже при лучшем раскладе.

Со временем мне стало намного проще
ориентироваться в этой сложной схеме.

Но я по-прежнему испытываю дискомфорт.

Я не стану тут притворяться,

будто система идеально проработана, —
до этого ещё далеко.

Порой я до сих пор позволяю себе
выбирать первый вариант,

когда иначе действовать
слишком сложно или рискованно.

Никогда не знаешь,
как отреагирует человек,

и нужно убедиться, что мне не желают зла,

что людям можно доверять.

Но мы живём в мире, где чьё-то мнение
о моём существовании

может представлять
серьёзную угрозу для меня

или даже эмоциональной и физической
безопасности моей семьи.

Итак, я взвешиваю цену и риски,

и иногда безопасность моей семьи важнее,
чем моё самоопределение.

Но несмотря на риски,

я знаю, что чем старше Эллиот,
тем лучше она говорит и больше понимает.

И если я не буду поправлять людей,
это будет делать она.

Я не хочу, чтобы мои страхи
и комплексы передались ей,

чтобы они испортили ей жизнь
или заставили сомневаться.

Мне необходимо стать смелее и искреннее,

и значит, когда кто-то будет
называть меня «мамой»,

мне нужно отвечать: «Нет, я отец.

У меня даже есть папины шутки,
чтобы это доказать».

(Смех)

Было уже множество как неприятных,
так и болезненных моментов.

Однако были и утверждающие,
и даже изменившие меня моменты

на протяжении этих двух лет в роли отца

на пути к принятию себя.

Когда мы впервые делали УЗИ,

то хотели узнать пол нашего ребёнка.

Врач увидела вульву,
напечатала на экране: «Это девочка»,

распечатала нам копию и отпустила.

Мы отправили фото нашим семьям,
как это делают все.

Вскоре после этого моя мама
пришла к нам с полной сумкой —

я не преувеличиваю —

она была вот такого размера,
полная розовой одежды и розовых игрушек.

Меня немного покоробило, что на нас
свалилось так много розовых вещей.

Я уже долго изучаю гендер,

обучаю этому на различных
курсах и занятиях,

и мне казалось, что я хорошо разбираюсь
в социальном конструировании гендера,

в том, как сексизм
обесценивает всё женское

и как это прямо и косвенно
пропагандируется.

Но в этой ситуации отвращение к мешку,
полному розовых вещей,

помогло мне осознать, что я избегаю
чрезмерно феминизированных вещей

в мире своего ребёнка.

Меня осенило, что это
только укрепляет сексизм

и культурные нормы, которые
я преподаю студентам как проблемные.

Как бы сильно меня ни прельщала
гендерная нейтральность в теории,

на практике отсутствие женственности —
это не нейтральность, а мужественность.

Если я буду одевать ребёнка
лишь в зелёный, голубой и серый,

остальные не будут думать: «Ах,
какой милый гендерно-нейтральный ребёнок».

Они будут думать:
«Ах, какой милый мальчик».

Итак, моё понимание гендера в теории
и мир родителя противоречили друг другу.

Да, я хочу разнообразные
цвета и игрушки для своего ребёнка.

Я хочу, чтобы у неё было
гармоничное окружение

и она уже сама делала выбор.

Мы и гендерно-нейтральное имя выбрали
для нашего родившегося девочкой ребёнка.

Но гендерная нейтральность
намного проще в теории,

чем на практике.

И мои попытки создать
гендерную нейтральность

обратились непреднамеренной симпатией
к мужественности вместо женственности.

Итак, вместо того чтобы избегать
женственность в нашей жизни,

мы делаем всё, чтобы её восхвалять.

У нас есть розовые вещи
наравне с другими цветами,

мы совмещаем милое и красивое

с дерзким и стильным

и изо всех сил стараемся
не ассоциировать слова с гендером.

Мы ценим и женственность, и мужественность

и в то же время критикуем их.

И прикладываем все усилия,
чтобы не сдавливать её гендерными рамками.

Мы делаем всё это в надежде,

что сможем развить здоровое отношение
к гендеру у нашего ребёнка.

Эта работа над созданием здорового
отношения к гендеру у Эллиот

заставила меня задуматься и оценить то,

как сексизм повлиял
на мою гендерную идентичность.

Сейчас я могу дать оценку
моему отказу от женственности,

чтобы стать мужественнее,

и это было неправильно,
мне не хотелось, чтобы так вышло.

Работа над собой предполагала
отказ от первого варианта.

Мне нельзя было просто игнорировать.

Приходилось выбирать второй вариант.

Мне нужно было смириться
со своими тараканами,

чтобы стать собой.

А это означало, что мне надо признаться
в комплексах, касающихся моего тела.

Трансгендеры часто чувствуют себя
некомфортно в собственном теле,

их может это раздражать
или даже изнурять —

ощущения могут разниться.

Изучением собственного тела
и способов борьбы с дискомфортом

я занимаюсь всю жизнь.

Мне всегда доставляли неудобства
те части моего тела,

которые считаются женственными:

грудь, бёдра, голос.

С одной стороны сложным,
с другой — простым решением

было не принимать гормоны
и не делать операции по смене пола,

чтобы сделать себя мужественнее
по стандартам общества.

И хотя чувство неудовлетворённости
побороть полностью ещё не удалось,

я знаю, что если не принимать мер

и не налаживать позитивное
отношение к собственному телу,

то это будет лишь усиливать сексизм,
трансфобию и бодишейминг.

Если я буду ненавидеть своё тело,

особенно части, которые называют
женственными или женскими,

то и мой ребёнок не сможет понять,
какие плюсы есть у её тела

и у её женских частей.

Если я не буду принимать собственное тело,

как я могу ожидать,
что дочь будет любить своё?

Итак, для меня легче
выбирать первый вариант —

игнорировать ребёнка, когда она
спросит о моём теле, или скрываться.

Но мне приходится ежедневно
выбирать второй вариант.

Мне нужно бороться со своими понятиями
о том, каким должно быть тело отца.

Каждый день я работаю
над принятием своего тела

и своим выражением женственности.

Я всё больше говорю об этом,

исследую причины своего дискомфорта

и ищу подход, с которым
мне было бы удобно.

Этот ежедневный дискомфорт
помогает мне принять себя,

своё тело и свой гендер.

Я работаю над тем,
чтобы не ограничивать себя.

Я хочу показать ей,
что у папы могут быть бёдра,

у папы не должен быть нулевой размер груди

и на лице может не быть растительности.

И когда она уже сможет понять меня,

я хочу рассказать ей о работе
над собственным телом.

Я хочу, чтобы она знала,
через что мне пришлось пройти,

даже если нужно будет
поведать неприятные моменты.

У нас прекрасный педиатр,

и мы выстроили с ним хорошие отношения.

Как известно, врач остаётся тот же,

а другой медперсонал может меняться.

Когда Эллиот родилась,
мы отнесли её к педиатру

и познакомились с нашей первой
медсестрой — назовём её Сарой.

С самого начала мы сказали Саре,

что меня стоит называть «отцом»,

а мою партнёршу — «матерью».

Сара была одной из тех,
кто спокойно это воспринял,

и наше дальнейшее общение
пошло как по маслу.

Где-то через год у Сары
сменилось расписание,

и у нас появилась новая
медсестра — скажем, Бекки.

Мы ещё не упомянули об обращении «папа»,
и даже повода не было,

пока Сара, первая медсестра,

не зашла поздороваться.

Сара добрая и весёлая, поэтому она
поприветствовала Эллиот и всю нашу семью.

Беседуя с Эллиот, она сказала:

«Твоя игрушка у папочки?»

Боковым зрением мне было видно Бекки,

которая развернулась на стуле

и испепеляюще посмотрела на Сару.

Когда в разговор вступил наш педиатр,

Сара и Бекки продолжали
общаться примерно так:

Бекки мотала головой
и беззвучно произносила: «Мама»,

Сара мотала головой
и беззвучно произносила: «Нет, папа».

(Смех)

Неловко, не так ли?

Это продолжалось в полной тишине
ещё несколько раз,

пока мы не ушли.

Эта сцена мне хорошо запомнилась.

Сара могла выбрать первый вариант:

проигнорировать Бекки и позволить ей
и дальше называть меня «мамой».

Так Саре было бы легче.

Она бы могла переложить ответственность
на меня или промолчать.

Но в тот момент она выбрала
второй вариант.

Она решила опровергнуть догадку
и вступиться за меня.

Она твердила, что человек
с внешностью и голосом, как у меня,

тоже может быть отцом.

Таким небольшим, но значительным жестом

она вступилась за меня,
моё самоопределение и мою семью.

К сожалению, мы живём в мире, который
отказывается принимать самих трансгендеров

и их разнообразие в принципе.

И я надеюсь, что когда
появится возможность

заступиться за другого человека,

мы поступим как Сара,
даже если придётся рисковать.

Порой страх быть отцом-трансгендером
слишком велик.

Решение стать отцом
далось мне очень тяжело.

Без сомнения, это будет самым сложным

и в то же время самым приятным
опытом в моей жизни.

Несмотря на трудности,
каждый день на 100% стоит того.

Каждый день я храню
данное Эллиот обещание,

как и обещание себе:

сильно любить её и себя,

прощая и сочувствуя,

крепко и щедро;

позволять себе развиваться,
выходить за пределы зоны комфорта

в надежде прожить более осознанную жизнь.

Я осознаю разумом и сердцем,

что впереди будет немало
трудных и неловких дней.

Я также понимаю,

что это приведёт к более полной,
правильной жизни,

на которую я буду
оглядываться без сожалений.

Спасибо.

(Аплодисменты)