Чему я научился, побывав в детстве в тюрьме

Подростком Исмаэль Назарио был отправлен в тюрьму на острове Рикерс в Нью-Йорке, где провёл 300 дней в камере одиночного заключения ещё до того, как был признан виновным в преступлении. Теперь, как сторонник тюремных реформ, он стремится изменить традиции американских тюрем, где молодые люди часто подвергаются невообразимому насилию. Назарио рассказывает свою страшную историю и предлагает решения по оказанию помощи, а не нанесению ещё большего вреда подросткам в тюрьмах.

Нам необходимы изменения
в культуре содержания заключённых,

особенно несовершеннолетних.

Штат Нью-Йорк —
один из двух штатов в США,

где арестовывают и судят 16
и 17-летних подростков как взрослых.

Эта культура насилия поглощает подростков,

и они оказываются во враждебной среде,

а сотрудники исправительных учреждений
закрывают глаза на то, что происходит.

Подросткам остаётся мало шансов
сделать что-то,

чтобы развить свои способности,
вернуться к нормальной жизни.

Пока мы не поднимем возраст
уголовной ответственности до 18 лет,

нужно пытаться изменить жизнь
этих подростков.

Знаю это по собственному опыту.

Ещё до того, как мне исполнилось 18,

я провел около 400 дней
в тюрьме на острове Рикерс

и вдобавок

почти 300 дней
в одиночной камере.

И вот что я вам скажу:

весь день кричать изо всех сил
у двери камеры

или весь день изо всех сил
кричать из окна —

очень изнурительно.

Так как там не так много,
чем можно заняться,

ты начинаешь метаться по камере,

говорить сам с собой,

мысли выходят из-под контроля

и становятся твоими злейшими врагами.

Предполагаемая цель заключения —
реабилитировать людей,

а не сделать их ещё более озлобленными,

отчаявшимися и загнанными в угол.

Поскольку для этих подростков
не предусмотрена программа реабилитации,

они возвращаются в общество ни с чем.

В общем-то, ничто не удерживает их
от совершения повторного преступления.

Но всё начинается с сотрудников тюрем.

Обычно люди думают об этих сотрудниках

как о хороших парнях,

а о заключённых — как о плохих,

ну или наоборот.

Но на самом деле всё не так просто.

Понимаете, эти сотрудники — обычные,
нормальные люди.

Они происходят из той же среды, как и те,
кого они «обслуживают».

Они просто нормальные люди.

Они не роботы, и в них нет
ничего особенного.

Они делают всё то же, что и другие
представители общества.

Сотрудники-мужчины хотят общаться
и флиртовать с сотрудницами.

Порой ведут себя друг с другом
как школьники.

Разводят интриги.

А сотрудницы любят посплетничать.

Я провёл много времени со многими
сотрудниками таких учреждений

и хочу рассказать об одном из них,
по имени Монро.

Однажды он затащил меня в пролёт
между дверьми «А» и «В»,

которые разделяют северную
и южную части жилого блока.

Всё из-за того, что я подрался

с подростком в моей части блока,

и он посчитал, что раз женщина-сотрудник
работала на этаже,

то я нарушил правила во время его смены.

Он ударил меня в грудь.

Он как будто выбил почву из-под ног.

Я не был импульсивным.
И не ответил сразу,

так как знал, что это их территория.

В любом случае
я бы остался в проигрыше.

Его подмога подоспела бы незамедлительно,
ему стоило только подать сигнал.

Я просто посмотрел ему в глаза,

и, думаю, он увидел в них горящую злобу
и отчаяние,

и он сказал мне:

«С таким взглядом у тебя будет
много проблем,

потому что ты смотришь так,
будто хочешь драться».

Он стал снимать ремень униформы,

снял рубашку и значок

и предложил: «Можем подраться».

Я спросил: «Собираешься замять?»

«Замять» — термин, часто используемый
в этой тюрьме,

означающий, что ты ничего
никому не сообщишь

и что ты не собираешься об этом
докладывать.

Он ответил:
«Ага, собираюсь. А ты?»

Я даже не ответил.

Просто ударил его по лицу,

и мы начали драться прямо там.

К концу драки он ударил меня о стену

и, продолжая бороться со мной,
спросил: «Ты как?»

Как будто это он брал верх,

но я то знал, что это я беру верх.

Поэтому я дерзко ответил ему:

«Хорошо, а ты?»

Он ответил:
«Ага, хорошо, хорошо».

Мы перестали драться, он пожал мне руку,
выразил своё уважение,

дал мне сигарету и отправил восвояси.

Хотите — верьте, хотите — нет, но в Рикерс
есть такие вот сотрудники,

которые будут драться
один на один с заключённым.

Они считают, что понимают,

думают, что они на одном
уровне с подростками.

Так как это обычный способ
улаживания конфликтов,

то им можно воспользоваться.

Вы расходитесь, сохранив лицо:
ты и он, как настоящие мужчины,

и всё.

Некоторые сотрудники чувствуют,
будто они сидят вместе с тобой.

Именно поэтому у них
такой образ мыслей и поведение,

и они живут по этому принципу.

В некоторых случаях мы в одинаковом
положении с сотрудниками.

Однако учреждения должны предоставлять
этим сотрудникам тюремной охраны

надлежащую подготовку, чтобы они знали,
как обращаться с подростками,

и тренинги, чтобы они умели

сохранять психическое
здоровье подростков.

Эти сотрудники играют огромную роль
в становлении личности молодых людей

во время их нахождения в тюрьме.

Так почему бы не наставлять этих
молодых людей в тюрьме?

Почему бы не послужить примером,
дав толчок к изменениям,

чтобы, вернувшись в общество,

подростки смогли делать
что-то конструктивное?

Вторая по важности вещь — улучшить
реабилитационные программы.

Когда я был в Рикерс, самым суровым
наказанием была одиночная камера.

Одиночное заключение было
изначально создано,

чтобы сломить человека психически,
физически и эмоционально.

Вот для чего оно было создано.

Недавно Генеральный прокурор США
выпустил доклад о том,

что они собираются запретить
одиночное заключение

в штате Нью-Йорк
для несовершеннолетних.

Единственное, что спасло меня от безумия
в одиночной камере, — это чтение.

Я старался как можно больше развиваться.

Читал всё, что мне попадалось в руки.

Кроме того, я писал музыку
и короткие рассказы.

Думаю, что одна из полезных
для подростков программ —

это арт-терапия

для тех, кто любит и умеет рисовать.

А как насчёт тех, кто музыкально одарён?

Почему бы не создать для них музыкальную
программу, которая бы учила их

писать и исполнять музыку?

Просто мысль.

Когда подростков привозят в Рикерс,

их селят в здании «C74, RNDC».

Оно получило ещё одно название —
«школа гладиаторов»,

из-за того, что там полно подростков,
выросших на улице,

думающих, что они круты и опасны.

Окружённые такими же подростками

из всех пяти районов Нью-Йорка,
все считают себя крутыми и опасными.

И вот кучка молодых джентльменов
выпячивают грудь,

думая: «Я должен доказать,
что я такой же крутой, как и ты».

Или: «Я круче, чем ты, ты и ты».

Но, честно говоря,

такая культура очень опасна
и вредит подросткам.

Необходимо помочь сотрудникам
и подросткам понять,

что им не обязательно вести
такой же образ жизни,

какой они вели на улице,
что они в состоянии что-то изменить.

Печально, но в тюрьме я слышал,

как ребята говорили о своём
освобождении и о том,

какие преступления они
собираются совершить,

когда они снова окажутся на улице.

Разговоры звучали примерно так:

«Когда я выберусь, у моего
братана есть такие-то связи

для того-то и того-то»,

или: «У одного чувака есть связи,
чтоб купить подешевле.

Давайте обменяемся информацией»,

и: «Когда мы выберемся,
город о нас ещё услышит».

Я слушал эти разговоры и думал:

«Ого, эти парни реально думают
вернуться на улицу

и снова совершать преступления».

Я даже придумал название этому:

схема «Вернись-в-тюрьму-быстро»,

ведь, по правде,
как долго это может продлиться?

Может, за эти дела положена пенсия?

Скажем, небольшая?
401 (k)? Или 403 (b)?

А медицинская страховка?
Услуги стоматолога включены?

(Смех)

Побывав в тюрьме,

скажу вот что:

там я встретился с одними из самых
умных, замечательных

и талантливых людей
в своей жизни.

Я видел людей, делавших красивейшие
рамки для фотографий

из простых пачек от чипсов.

Некоторые делали из бесплатного мыла

прекрасные скульптуры,

которым позавидовал бы
сам Микеланджело.

Когда мне был 21 год, я сидел в тюрьме
особо строгого режима

«Коррекционный комплекс Элмиры».

Однажды я вышел из спортзала

и увидел знакомого пожилого мужчину,
стоящего посредине двора,

просто смотрящего в небо.

Заметьте, этот человек отбывал
33-летнее наказание,

из которого уже отсидел 20 лет.

Я подошёл к нему и спросил:

«О.Г., что ты тут делаешь,
всё нормально?»

Он посмотрел на меня и ответил:
«Да, всё хорошо, парень».

«Так что ты там высматриваешь
в небе, чувак?

Что там такого?»

Он изрёк: «А ты сам посмотри и скажи,
что ты видишь».

«Облака». (Смех)

Он сказал: «Хорошо, что ещё ты видишь?»

В это время как раз пролетал самолёт.

Я ответил: «Ну хорошо. Я вижу самолёт».

Он: «Вот именно, а кто в самолёте?»
Я: «Люди».

«Вот именно. А сейчас скажи, куда летит
этот самолёт с людьми?»

«Я не знаю. А ты?

Дай знать, если в курсе. А потом скажи
номера лотерейных билетов».

Тогда он ответил: «Мысли шире, юнец.

Этот самолёт с людьми сейчас
куда-то летит,

а мы застряли здесь.

Картина такова:

самолёт с людьми куда-то летит,

а жизнь проходит мимо нас, заключённых
в эти стены, застрявших здесь».

И с этого самого дня

я понял, что мне нужно всё исправить.

Я всегда был хорошим, умным ребёнком.

Некоторые говорили, что я был умён
не по годам.

Я мечтал стать архитектором
или археологом.

Сейчас я работаю в Fortune Society.

Это реабилитационная программа.

Я имею дело с людьми,
у которых велик риск рецидивизма.

Я выявляю, в каких программах
они нуждаются,

чтобы выйдя из тюрьмы,

они снова смогли стать
частью общества.

Если бы я встретился с 15-летним собой,

я бы серьёзно поговорил с ним,

сказав вот что:
«Слушай, это я. Я — это ты.

Это мы. Мы — одно целое.

Я знаю обо всём,
что ты собираешься сделать,

до того как ты совершишь это,
потому что я уже сделал это»,

и я посоветую ему не водить компанию
с X, Y или Z.

Скажу, чтобы он не появлялся
в таком-то месте.

Я скажу ему: «Учись, парень,

потому что это то, что тебе нужно,

потому что именно образование
поможет достичь чего-то в жизни».

Именно это послание мы должны
распространять среди

юношей и девушек.

Не следует обращаться с ними как
со взрослыми, допуская их в среду насилия,

из которой почти невозможно выбраться.

Спасибо.

(Аплодисменты)