Жанин Шепард: Сломленное тело не означает, что сломлен человек

Лыжная гонщица Жанин Шепард мечтала об олимпийской медали, пока во время тренировочного велопробега её не сбил фургон. Она делится яркой историей о человеческих способностях к выздоровлению. Она убеждена: вы — это не ваше тело, отказ от давней мечты позволит вам последовать за новой.

Жизнь заключается в возможностях,

в том, чтобы их создавать
и пользоваться ими, и для меня

это была мечта об олимпийских играх.

Это меня определяло.
Это было моё счастье.

Будучи лыжной гонщицей и членом
сборной Австралии по лыжному спорту,

в преддверии зимних Олимпийских игр,

я отправилась на тренировочный велопробег
с моими приятелями по сборной.

Мы ехали вверх, направляясь

к живописным Голубым горам на запад от Сиднея,

был отличный осенний день:

солнечный свет, запах эвкалипта и мечта.

Жизнь была прекрасна.

Мы ехали около пяти с половиной часов,

и вот добрались до той части поездки,
которую я любила —

это были холмы, потому что я любила эти холмы.

Я поднялась с велосипедного сидения,

стала усиленно крутить педали, и,
вдыхая холодный горный воздух

и чувствуя, как он обжигает мне лёгкие,
я посмотрела вверх,

чтобы ощутить солнечные лучи на лице.

И вдруг всё почернело.

Где я? Что происходит?

Боль поглотила моё тело.

Меня сбил разогнавшийся фургон

за 10 минут до конца поездки.

Меня подняли с места аварии

и спасательным вертолётом доставили
в большое спинальное отделение в Сиднее.

Я получила обширные повреждения,
угрожающие жизни.

Шея и позвоночник были сломаны в шести местах.

Пять рёбер на левой стороне были сломаны.

Правая рука была сломана.
Ключица была сломана.

Несколько костей в ступне были сломаны.

Вся правая сторона была разорвана,
заполнена гравием.

Голова была разбита, кожа задралась,

обнажая череп.

У меня были повреждения головы.
У меня были внутренние повреждения.

У меня была массивная кровопотеря.
По сути дела, я потеряла около пяти литров крови, —

то есть всё, что должно быть
в теле человека моего размера.

К тому моменту, когда вертолёт приземлился в госпитале Принца Генри

в Сиднее, моё давление было 40 на ноль.

У меня был очень плохой день. (Смех)

Больше 10 дней меня носило между двумя измерениями.

Я осознавала, что нахожусь в своём теле,
но в то же время и вне тела —

где-то в другом месте, наблюдая всё с высоты,

как если бы это происходило с кем-то другим.

С какой стати мне было хотеть
возвращаться в это тело, которое было таким переломанным?

Но голос всё звал меня: «Ну, останься со мной!»

«Нет. Это слишком трудно».

«Давай. Это наш шанс».

«Нет. Это сломанное тело
не может больше служить мне».

«Ну, давай. Оставайся со мной.
Мы сделаем это. Мы можем сделать это вместе».

Я была на распутье.

Я знала, что если не вернусь в своё тело,
то должна буду навсегда покинуть этот мир.

Это была борьба моей жизни.

Через 10 дней я решила вернуться в своё тело,

и внутреннее кровотечение прекратилось.

Потом меня стало беспокоить,
буду ли я снова ходить,

потому что ниже пояса я была парализована.

Моим родителям сказали,
что перелом шеи без смещений,

а вот спина полностью раздроблена.

Позвонок L1 напоминал арахис, который уронили,

наступили на него и раскрошили на тысячи кусочков.

Меня должны были прооперировать.

Ко мне пришли, уложили на бобовый пуф,
разрезали меня,

буквально разрезали пополам —
у меня остался шрам,

который опоясывает всё тело.

Из моего спинного мозга
вытащили столько осколков,

сколько смогли.

Мне удалили два сломанных ребра
и восстановили спину.

L1 — его восстановили,
извлекли ещё одно сломанное ребро,

и объединили T12, L1 и L2.

Меня зашили.
Понадобился целый час, чтоб меня зашить.

Я проснулась в интенсивной терапии,
и врачи были очень взволнованы,

потому что операция была успешной:
на этом этапе

у меня появилось небольшое движение
в большом пальце ноги,

и я подумала:
«Круто! Я еду на Олимпиаду!»

(Смех)

Я понятия не имела.
Думала, что такие штуки

случаются с другими, но только не со мной.

Потом ко мне пришла доктор и сказала:

«Жанин, операция прошла успешно,
и мы вытащили из твоего спинного мозга

столько осколков костей, сколько смогли,

но повреждения необратимы.

Нервы центральной нервной системы не восстановятся.

У тебя частичный паралич
нижних конечностей, и у тебя появятся

все сопутствующие заболевания.

У тебя нет чувствительности ниже пояса,
и в лучшем случае

она восстановится на 10-20%.

До конца жизни у тебя будут
нарушения работы внутренних органов.

Тебе придётся пользоваться катетером
всю оставшуюся жизнь.

И если ты все-таки будешь ходить,
то только с шинами и ходилкой».

А потом она сказала: «Жанин,

тебе нужно переосмыслить всё,
что ты делала в своей жизни,

потому что ты никогда больше
не сможешь это делать».

Я пыталась осознать смысл её слов.

Я была спортсменкой. Я знала только это.
Я занималась только этим.

Если я не могу больше этим заниматься,
тогда чем мне заниматься?

И я задала себе такой вопрос:
если я не могу больше этим заниматься,

тогда кто я?

Меня перевели из интенсивной терапии
в спинальное отделение.

Я лежала на тонкой,
жёсткой спинальной кровати.

Мои ноги не двигались.
Мне надели плотные чулки,

чтобы не было застоя крови.

Одна рука у меня была в гипсе,
другая — под капельницей.

На шее у меня был ортопедический аппарат,
голова обложена мешочками с песком,

а мир я видела через зеркало,

висевшее над головой.

Вместе со мной в палате было ещё пять человек,

но вот что поразительно:
мы не видели друг друга,

ведь мы все лежали парализованные
в спинальной палате.

Насколько это удивительно? Как часто в жизни

вы заводите друзей безоценочно,

только на основе духовного?

И там не было каких-то
сверхъестественных разговоров,

мы просто делились
своими сокровенными мыслями, страхами,

и нашими надеждами на жизнь
после спинального отделения.

Помню, как однажды вечером
вошёл один медбрат —

Джонатан — с целой кучей
пластиковых соломинок.

Он водрузил на каждого
гору соломинок и сказал:

«Начинайте их соединять»

Ну, делать нам все равно было нечего,
так что мы послушались.

А когда мы закончили,
он молча обошёл нас всех по очереди

и соединил все соломинки,

так что круг замкнулся, и сказал:

«Хорошо, возьмитесь все
за ваши соломинки»

И мы взялись. Он сказал:
«Отлично. Теперь мы все связаны»

Пока мы держались, мы дышали в унисон —

мы знали, что никто из нас
не одинок в этом путешествии.

И даже находясь в спинальном отделении,
парализованная, я пережила

невероятно глубокие и яркие моменты

достоверности и единения,

которых раньше не было в моей жизни.

И каждый из нас знал, что после выписки

мы не вернёмся к прежней жизни.

Через шесть месяцев меня выписали.

Я помню, как папа вёз меня в кресле,

всю в гипсе,

и помню ощущение солнечного света на лице
впервые за все это время.

Я жадно впитывала его и думала:

как я могла раньше
принимать это как должное?

Я была невероятно благодарна за свою жизнь.

Но прежде, чем я уехала из больницы,
старшая медсестра

сказала мне:
«Жанин, я хочу, чтоб ты была готова,

потому что когда ты приедешь домой,
что-то произойдёт».

Я спросила: «Что?»
И она ответила:

«У тебя начнётся депрессия».

И я сказала:
«Только не у меня! Не у Жанины-машины!»

Такое было у меня прозвище.

Она сказала: «У тебя тоже начнётся,
потому что у всех так бывает.

В спинальном отделении всё нормально.

Ты в коляске. Это нормально.

Но когда ты приедешь домой,
ты осознаешь,

насколько изменилась твоя жизнь».

И я приехала домой, и что-то произошло.

Я поняла, что сестра Сэм была права.

У меня действительно началась депрессия.

Я была в коляске. У меня не было
чувствительности ниже пояса,

я все время была с катетером.
Я не могла ходить.

Я так похудела в больнице, что

теперь весила около 36 кг.

И мне захотелось сдаться.

Всё, что мне было нужно тогда —
надеть кроссовки и выбежать на улицу.

Я хотела вернуть старую жизнь.
Я хотела вернуть своё тело.

И я помню, как мама,
сидя на краю моей постели, сказала:

«Будет ли у нас когда-нибудь
всё хорошо опять?»

И я подумала: «Как же может быть хорошо?
Я ведь потеряла всё,

что я ценила, всё, к чему стремилась.

Всё потеряла».

Я все время задавала вопрос:
«Почему я? Почему я?»

А потом я вспомнила своих друзей,

которые остались в отделении,

особенно Марию.

Мария попала в автокатастрофу, и очнулась

в день своего 16-тилетия, чтобы обнаружить,
что она полностью парализована.

Она не могла двигаться от шеи вниз,

её голосовые связки были повреждены,
и она не могла говорить.

Мне сказали: «Мы тебя придвинем к ней:

это может быть ей на пользу».

Я забеспокоилась.
Я не знала, как я буду себя чувствовать

рядом с ней.

Я думала, что это будет испытанием,
но это оказалось благословением,

потому что Мария постоянно улыбалась.

Она всегда была счастлива,
и даже когда она снова заговорила,

хотя её было трудно понять,
она никогда не жаловалась, ни разу.

И я удивлялась, как она смогла всё это принять.

Тогда я поняла, что это была не только моя жизнь.

Это была сама жизнь. Я поняла,
что это была не только моя боль.

Это была общая боль. Потом я поняла,
точно так же, как раньше,

что у меня был выбор.
Я могла продолжать бороться с этим

или я могла отпустить
и принять не только моё тело,

но и обстоятельства моей жизни.

Вот тогда я перестала спрашивать:
«Почему я?»

И стала спрашивать: «А почему не я?»

Потом я подумала,
что на самом деле подножие горы —

отличное место для старта.

Никогда до этого я не считала себя
творческим человеком.

Я была спортсменкой.
Моё тело было машиной.

А теперь я собиралась
начать самый креативный проект,

какой только кто-то когда-то начинал —

перестраивать свою жизнь.

И хотя я совершенно не знала,

что буду делать, в этой неуверенности

заключалось чувство свободы.

Я больше не была ограничена
чётким предназначением.

У меня была свобода для исследования
неограниченных возможностей жизни.

Это осознание начало менять мою жизнь.

Сидя дома в коляске, загипсованная,

я увидела пролетающий самолёт

и подумала про себя: «Вот оно!

Если я не могу ходить,
то я могла бы летать».

Я сказала: «Мам, я буду учиться летать».

Она ответила: «Хорошо, дорогая». (Смех)

Я сказала: «Передай мне справочник».

Она дала мне телефонную книгу
и я позвонила в лётную школу.

Я сделала заказ, сказала,
что хотела бы прийти полетать.

Мне ответили: «Вы определились с датой?»

Я сказала: «Ну, я должна узнать,
кто из друзей сможет меня отвезти,

потому что я не могу водить.
Ну, и ходить типа тоже.

Это проблема?»

Я сделала заказ,
и несколько недель спустя мой друг Крис

и мама отвезли меня в аэропорт,

все мои 36 кг, покрытые шинами

и сверху мешковатым комбинезоном. (Смех)

Я могу сказать,
что я не выглядела идеальным кандидатом

на получение лётного удостоверения.
(Смех)

Я держусь за стойку,
потому что я не могу стоять.

Я сказала:
«Привет! Я пришла на лётный урок».

Они посмотрели на меня, отошли
и стали метать жребий.

«Возьми ты её».
«Нет, сам бери».

Наконец вышел один парень и говорит:

«Привет. Меня зовут Эндрю
и я буду сегодня твоим инструктором».

Я говорю: «Круто». Меня подвезли,

поставили на бетон,

и вот тут стоял
этот красно-бело-синий самолёт.

Он был прекрасен. Меня подняли в кабину.

Им пришлось протащить меня по крылу,
запихнуть в кабину.

Меня усадили. Везде были кнопки и шкалы.

Я говорю: «Ух ты! Как вы понимаете,
что делают все эти кнопочки и шкалы?»

Инструктор Эндрю сел за штурвал, завёл самолёт.

Он спросил: «Хочешь порулить?»

Тут надо было нажимать рулевые педали

для управления самолётом на земле.

Я ответила:
«Нет — у меня ноги не действуют».

Он: «Ой…».

Я продолжила: «Но руки действуют».
И он сказал: «Ладно»

Он преодолел взлётно-посадочную полосу,
добавил мощности.

Когда мы разогнались по взлётке,

шасси стало подниматься от покрытия,
и мы оторвались от земли,

я почувствовала невероятную свободу.

И когда мы покинули учебный аэродром,

Эндрю сказал мне:

«Видишь вон ту гору?»

Я сказала: «Да».

Он сказал: «Ну, тогда бери штурвал
и лети к той горе».

Я ещё раз глянула, и поняла,

что он показывал на Голубые горы,

откуда началось моё путешествие.

Я взяла штурвал, и полетела.

Теперь я была далеко-далеко
от спинального отделения

и именно тогда я поняла,
что стану пилотом.

Я понятия не имела,
как пройду медкомиссию.

Но я не беспокоилась об этом, потому что
в тот момент у меня была мечта.

Потом я приехала домой, подготовила
дневник тренировок, и составила план.

Я училась ходить, сколько могла:

сначала меня поддерживали два человека,

потом один,

потом я смогла ходить,
придерживаясь за мебель,

только если она была
недалеко друг от друга.

А потом я сильно продвинулась:

я научилась ходить вокруг дома,
держась за стены —

вот так. Мама говорила,
что она везде шла за мной,

вытирая мои отпечатки. (Смех)

Но, по крайней мере, она всегда знала,
где я была.

Итак, пока врачи продолжали оперировать меня,

собирая моё тело,

я продолжала зубрить матчасть,
и наконец —

на удивление — прошла медкомиссию,

теперь путь к полётам был открыт.

Я всё свободное время
проводила в той лётной школе,

хотя мне там приходилось несладко:

все эти парни, которые хотели стать
пилотами Qantas

и я — вечно прыгающая на одной ноге,
сначала в гипсе,

потом в стальных шинах,
в мешковатом комбинезоне,

с мешком лекарств и катетеров, хромая...

Они смотрели на меня и думали:

«Ну, кого она пытается обмануть?
Она же никогда не сможет это сделать».

Иногда я и сама так думала.

Но это было неважно, потому что
у меня внутри что-то горело,

и это было намного важней моих травм.

Я продолжала двигаться вперёд
благодаря небольшим целям

и, наконец, я получила
частное лётное удостоверение,

потом я научилась летать
и стала катать друзей над Австралией.

Потом я научилась управлять
двухмоторными самолётами

и получила разряд по ним.

Потом я научилась летать в плохую погоду
так же хорошо, как в хорошую —

получила разряд по полётам по приборам.

А потом я получила
коммерческое лётное удостоверение.

Потом я получила инструкторский разряд.

Потом я оказалась в той же лётной школе,

где я впервые летала,

только теперь я учила летать других людей.

Всего полтора года спустя
после спинального отделения.

(Аплодисменты)

И тогда я подумала:
«Почему бы не пойти ещё дальше?

Почему бы не научиться
летать вниз головой?»

И я научилась летать вниз головой,

и стала инструктором
по фигурам высшего пилотажа.

А мама с папой?
Никогда не приезжали посмотреть.

Потом я совершенно чётко поняла, что
несмотря на то, что моё тело может быть ограничено,

мой дух непобедим.

Философ Лао Цзы сказал:

«Когда ты отпускаешь то, что ты есть,

ты становишься тем, кем мог бы быть».

Теперь я знаю, что до тех пор, пока я
не отпустила то, что считала своей сущностью,

я не могла создать совершенно новую жизнь.

До тех пор, пока я не отпустила
ту жизнь, которую себе запланировала,

я не могла жить той жизнью,
которая меня ожидала.

Сейчас я понимаю, что моя настоящая сила

никогда не заключалась в теле.

И несмотря на то,
что мои физические возможности сильно изменились,

я осталась прежней.

Дар пилота был моим даром,

таким же даром,
который есть у каждого из нас.

Я знаю, что я — это не моё тело.

И что вы — это не ваши тела.

И совершенно неважно, как вы выглядите,

откуда вы родом
и как вы зарабатываете на жизнь.

Единственное, что имеет значение — это то,
что мы продолжаем раздувать
пламя человеческих возможностей,

живя так, чтоб максимально раскрыть

свои настоящие способности,

потому что мы все связаны

миллионами соломинок.

И сейчас пришло время соединить их

и прислушаться.

И если мы хотим
двигаться к нашему общему счастью,

нам надо перестать
фокусироваться на физическом

и вместо этого
пользоваться душевными качествами.

Итак, поднимите ваши соломинки,
если вы присоединяетесь ко мне.

Спасибо. (Аплодисменты)

Спасибо.