О неопределённости | Д-р Дэвид Иглмен | TEDxHouston

Нейробиолог Дэвид Иглмен называет себя вероятностником. Вероятностничество подчёркивает исследование новых, не рассмотренных ранее возможностей и не испытывает неудобства от наличия различных идей. Оно не заинтересовано в приверженности к какой-нибудь конкретной позиции. В этом выступлении он рассуждает о том, почему вероятностничество не только обнадёживающе, но и рационально.

Это выступление записано на мероприятии TEDx, независимо организованном местным сообществом с использованием формата конференций TED. Узнайте больше на http://ted.com/tedx

Поднимите руку те из вас,

кто знает, что такое глубокое изображение
на основании данных,

полученных телескопом «Хаббл».

Многие ли из вас слышали
об этом эксперименте?

Хорошо, кое-кто слышал.

В 2003 году в НАСА решили
направить телескоп «Хаббл»

на маленький тёмный участок неба.

До этого уже была составлена
карта Вселенной с низким разрешением.

Они хотели увидеть, что получится,

если взять тщательно прошлифованную линзу

и найти участок неба

размером с кончик карандаша
на расстоянии вытянутой руки,

в котором ничего нет,

и направлять туда телескоп
в течение очень большого времени.

Увидим ли мы звезду там,
где кажется, что ничего нет?

Начиная с 2003 года,

при каждом обороте вокруг Земли

телескоп «Хаббл» направлял туда
свою линзу на 20 минут,

чтобы собирать одиночные фотоны,
проникающие из отдалённой части Вселенной.

Они проделали это 400 раз.

После этого они собрали
все эти данные вместе

и нашли то, что есть
на этом маленьком участке неба.

Они нашли не звезду,

а 10 000 галактик.

Галактика содержит 100 миллиардов звёзд.

Так что это 1 000 триллионов звёзд,
похожих на наше Солнце.

Они имеют несчётное количество
солнечных систем и вращающихся планет,

а также невообразимые для нас формы жизни.

Вот как много всякого

за этим маленьким участком
чёрного пространства.

Чтобы отобразить всю Вселенную
с таким разрешением,

потребовался бы миллион лет.

Я думаю, это позволяет нам
в большей степени начать осознавать

громадный масштаб тайн,

окружающих нас.

Всю свою жизнь я занимался наукой

и понял, что если мы хотим понять
своё таинственное существование,

самый лучший способ для этого —
изучать прообраз.

Этим я и занимаюсь.

Наука была очень успешной.

Люди смогли попасть на Луну,

мы избавились от чёрной оспы
и полиомиелита,

мы изобрели интернет,

продолжительность жизни утроилась.

Но, занимаясь всю жизнь наукой,
понимаешь, что если дойти до края того,

что известно науке,

и встать там,

видишь, что за ним
простирается неизведанное.

Всё то, чего мы не знаем.

Вокруг нас очень много таинственного:

например, тёмная материя и тёмная энергия,

эквивалентность массы и энергии

и то, каким образом
из кусочков возникает сознание,

или что такое реальность,

или жизнь и смерть.

Всё это находится
за пределами известного науке.

Занимаясь всю жизнь наукой,

понимаешь необъятность того,
что мы не знаем.

Каждый год мы будем
немного продвигаться вперёд,

но перед нами простирается
гигантский океан.

Неясно, насколько далеко
мы сможем продвинуться,

и, конечно же, в течение
нашей короткой жизни в XXI веке

нам удастся продвинуться
не так уж и далеко.

Так что перед нами глубокие тайны.

Поэтому меня сильно заинтересовали
появившиеся недавно книги,

написанные неоатеистами.

Это очень важные и информативные книги,

но я думаю, что у читателей
они создали неверное представление о том,

что учёные не в состоянии
размышлять о вещах,

лежащих за пределами имеющихся данных,

что учёные действуют так,
как будто всё уже известно:

E = mc², F = ma — мы как бы знаем всё это.

Мы знаем, как описывать
Вселенную уравнениями,

или же, если мы ещё не знаем,

мы уверены в том, что мы найдём,
пользуясь своими средствами.

Но я думаю, что это не очень-то
хорошее представление о науке.

На самом деле наука
открыта ко всему новому:

она не выплёскивает
вместе с водой и ребёнка.

Этот ребёнок — благоговение
и таинственность,

из-за которых
мы и заинтересовались наукой.

Как раз наоборот, наука готова
рассматривать различные идеи.

Она говорит: «Это может быть так,
а может быть и так».

Наука склонна к творчеству,

придумывая множество гипотез,

а затем пытаясь найти данные
в пользу одной из них.

Но иногда не удаётся найти такие данные.

Есть много вопросов
за пределами возможностей у науки.

В таких случаях

у нас нет необходимости отбрасывать
все эти различные гипотезы.

Необязательно придерживаться только одной.

Именно так и происходит в науке,

поэтому у меня вызывает озабоченность то,

как неоатеисты представляют науку
в своих книгах.

Нам слишком мало известно для того,

чтобы встать на позиции строгого атеизма,

когда мы действуем так,
как будто нам всё известно.

С другой стороны,

мы знаем слишком много для того,

чтобы придерживаться взглядов
какой-нибудь конкретной религии.

На нашей планете есть 2 000 религий,

и неоатеисты отметили,

что все уже знают, каково быть атеистом,

потому что для этого
нужно взять чужую религию

и сказать: «Нелепо верить в такое».

А они, конечно же, смотрят на вас
и думают то же самое.

Так что проблематично придерживаться
какой-нибудь конкретной религии.

Священные писания различных религий

были написаны тысячи лет назад людьми,

которые не знали о размере Вселенной,

о Большом взрыве,
о бактериальных инфекциях,

о ДНК и галлюцинациях

и о том, что такое реальность, —

они ничего не знали об этом.

Они не очень-то много знали
и о соседних ландшафтах и культурах.

Забавно вот что: каждый раз, когда я сижу
рядом с кем-нибудь в самолёте,

я всегда спрашиваю их,

слышали ли они что-нибудь
о глубоких изображениях

на основании данных,
полученных телескопом «Хаббл».

Никто не слышал.

Но каждый готов защищать
свою собственную религиозную позицию.

Не нужно быть антропологом,

чтобы понимать, что мозги
подвергаются воздействию культуры.

Если вы родились в Саудовской Аравии,
вы будете любить ислам,

а если вы родились в Риме,
вы будете любить католичество;

В Тель-Авие — иудаизм, в Индии — индуизм;

в Спрингфилде в Огайо
вы будете любить протестантство.

Неудивительно,

что вы не обнаружите
существенного расцвета ислама

в Спрингфилде в Огайо,

а в Саудовской Аравии
вы не найдёте цветущего протестантства.

Если бы существовала только одна правда,

можно было бы ожидать
её равномерного распределения повсюду,

но мы являемся на самом деле
продуктами своей культуры.

Это должно быть очевидно.

Странно то,

что люди готовы воевать и умирать за это,

за результат их обработки в их культуре

и за истории, которые им рассказывают.

Ральф Уолдо Эмерсон отметил,

что религиозные истории одного поколения

превращаются в литературное
развлечение другого поколения.

Подумайте об Исиде и Осирисе
или о греческих или римских доспехах.

Никто теперь не воюет
и не умирает из-за этого — почти что.

(Смех)

Но я приведу вам пример.

Слышал ли кто-нибудь
об истории сотворения мира

из Королевства Бакуба в Конго.

Вот их история.

Вначале был белый гигант по имени Мбомбо.

У него в животе возникла острая боль,

и он изрыгнул звёзды, Луну и Землю.

Я это не придумываю.

А потом у него возникла —
его болезнь ещё не прошла —

у него в животе снова
возникла острая боль,

и он снова изрыгнул,

и на этот раз получились
люди, животные и деревья.

При втором изрыгании
возникли, среди прочего, —

я цитирую — «леопард, орёл, наковальня,

женщина, обезьяна Фуму,

небесный свод, лекарство,
мужчина и молния».

Если история сотворения мира
Королевства Бакуба

кажется вам маловероятной
для объяснения того, как мы возникли,

подумайте о том, что если бы вы
были из Королевства Бакуба,

как бы вы восприняли западную историю

о голой паре, говорящем змее
и запретном плоде,

(Смех)

(Аплодисменты)

вы бы тоже нашли её странной, не так ли?

А если бы вы были из Бакубы
и жили бы в Канзасе,

вы бы боролись за то, чтобы это
было включено в детские учебники,

не так ли?

(Смех) (Аплодисменты)

Я не говорю,

что история об Адаме и Еве сомнительна,
потому что есть конкурирующие истории.

Я говорю, что она сомнительна,

потому что имеющиеся научные
данные говорят против неё.

Земле 4,5 миллиарда лет,

согласно нашим лучшим оценкам.

Библия утверждает, что ей 6 000 лет.

Это проблематично,

потому что она должна объяснить,

почему японцы изготовляли
глиняные изделия,

представители мадленской культуры
рисовали на стенах пещер,

а персы одомашнили коз

за 4 000 лет до того,
как возникла наша планета.

Так что тут есть проблемы,

и можно с уверенностью сказать,

что мы знаем слишком мало,
чтобы строго придерживаться атеизма,

но мы знаем слишком много,

чтобы придерживаться какой-нибудь
определённой религиозной истории.

Из-за этого я нахожусь где-то посередине.

Меня удивляет степень определённости,
которую видишь, заходя в книжный магазин.

Я захожу и вижу книги,
написанные неоатеистами,

а также книги, написанные
религиозными фундаменталистами,

и только.

Эти очень умные люди с обеих сторон

тратят всю свою энергию, поляризуясь

и аргументируя против друг друга.

Должен бы раздаваться
голос где-то посередине,

потому что пространство
возможностей огромное.

Можно представить себе всё что угодно

в отношении того, что может происходить.

Представьте себе это пространство

и иудео-христианско-исламскую традицию.

Это одна точка зрения
в этом возможном пространстве.

Возьмём восточные религии —

другая точка зрения
в возможном пространстве.

Идея, что мы всего лишь атомы

и после своей смерти перестанем
существовать и рассеемся, —

ещё одна точка зрения
в возможном пространстве.

Если начать заполнять это пространство,

видно, что между этими возможностями

есть гигантские пространства
возможных историй.

Они просто недостаточно обсуждаются.

Вместо этого есть
ошибочное разделение на два лагеря —

признающих и отрицающих Бога,

что слишком упрощает ситуацию
при современном обсуждении.

Сам я нахожусь где-то посередине.

Некоторые люди называют это агностицизмом.

Я считаю этот термин недостаточно хорошим

из-за того, как он обычно употребляется.

Люди хотят сказать,
что они не уверены в том,

что это существо с бородой
существует на облаке.

Обычно это означает,

что они сомневаются в том,
что им говорилось.

Я называю себя не агностиком,

а вероятностником.

Идея состоит в...

(Смех)

Идея вероятностничества

состоит в активном исследовании
того, что мне говорилось, —

вы знаете, я сомневаюсь в этом.

Так что я называю себя
не агностиком, а вероятностником.

Идея состоит в...

(Смех)

Идея вероятностничества

состоит в активном исследовании
гигантского пространства,

попытке придумывать новые истории,

вместо того, чтобы соглашаться
с ошибочным разделением на два лагеря.

Вероятностничеству уже один год.

(Смех)

Впервые я заявил о нём
год назад в прямом эфире

во время интервью по Национальному радио.

Я определил это понятие и поговорил о нём,

потом уехал из студии на своей машине,

вернулся в свою лабораторию
в Медицинском колледже Бэйлора,

засел за свою повседневную работу,

открыл папку «Входящие»

и увидел сотни сообщений от людей,

где они писали, что и они вероятностники.

(Смех) (Аплодисменты)

Я поискал это слово в Google,
и оказалось, что его не существует, —

результатов не было совсем.

Тогда я сделал то, что сделал бы каждый:

я приобрёл домен possibilian.com.

(Смех)

А потом я стал ждать, чтó произойдёт.

То, что произошло, было потрясающе.

В Фейсбуке возникли группы,

это распространилось по всей блогосфере,

в «Нью-Йорк таймс»
и на канале MSNBC появились статьи.

Только что опубликовали громадную статью
в газете The Uganda Sunday Times.

Это распространилось по всему миру.

Если вы сейчас поищете это слово в Google,
будет 10 000 результатов —

оно в самом деле прижилось.

Оно вызвало воодушевление.

Я заметил одну вещь:

по радио я сказал «вероятностник»,

но люди не так услышали или не запомнили,

поэтому стали возникать и другие группы.

Они называют себя «возможностниками»
или «вероятниками»,

и они пишут это слово как им хочется.

Я подумал: «Это замечательно.

Это как раз в духе вероятностничества —

писать это слово так, как им хочется».

(Смех)

Я стал задумываться над тем,

почему это стало всемирным движением.

Потому что, не забывайте,
оно было объявлено в шутку.

Мы подчёркиваем,
что мы ничего не придерживаемся.

Почему же это прижилось?

Думаю, потому, что многим людям,
наверно, немного надоели

дебаты между Докинзом
и Discovery Institute,

наверно, людям немного
надоела определённость,

с которой обсуждаются темы,
в которых невозможно быть уверенным.

Вольтер сказал: «Сомнение неприятно,

но состояние уверенности абсурдно».

Сейчас самое время для такой идеи.

Я хотел бы разъяснить
кое-что о вероятностничестве.

Иногда при разговорах о нём люди говорят:

«Это замечательно, что вероятностничество
касается всего что угодно.

Очень хорошо, что вы вероятностник, —
вы понимаете, о чём я говорю»,

будь то экстрасенсорика
или кристаллы, или что-нибудь другое.

Оно касается не всего что угодно.

(Смех)

Оно касается того, что наиболее вероятно.

А затем мы применяем инструменты науки.

Мы пришли бы в восторг,
если бы экстрасенсорика существовала.

Но мы проверили всё, что возможно,

и не можем найти свидетельств в её пользу.

Так что в вероятностничестве можно,
применяя научные методы,

полностью исключить некоторые
части пространства вероятностей,

но также и открыть новые части
пространства вероятностей.

Очень интересна та часть
пространства вероятностей,

в которой наука бессильна,

где невозможно осуществлять проверки

и научные средства отсутствуют.

Это очень интересная часть
пространства вероятностей,

Мы знаем, что тут нужен творческий подход,

что нужно придумывать новые истории

и проявлять терпимость к различным идеям,

потому что нам не хватает
очень многих знаний

и нам известно об этом.

Каждое поколение учёных считало,

что оно имеет все куски пазла:

можно взять ньютоновскую физику
и физику Эйнштейна,

а также квантовую механику,

и объединить их —
мы как бы имеем составные части.

У нас должно это получиться.

Но в истории человечества

у нас ещё никогда не было
всех кусков пазла.

Попробуйте понять северное сияние до того,

как вы поймёте, что такое магнитосфера,

или как работают мускулы до того,
как вы освоите понятие электричества,

или же как работает сердце
без понятия о насосе.

Вы бы придумывали теории,
у вас появлялись бы идеи,

но они оказывались бы неправильными.

Мы знаем, что мы находимся
в такой же ситуации.

Прежде всего, есть вещи,
о существовании которых мы даже не знаем.

Но я подчёркиваю, что есть много такого,

о чём мы знаем наверняка,
что мы этого не знаем.

(Смех)

Возьмём, к примеру,
понятие о тёмной материи.

Астрофизики смотрят на небо,

видят гравитационное притяжение
всего того, что им видно,

оценивают поведение,

и оказывается,
что уравнения не срабатывают.

Для получения поправочного коэффициента
вводится тёмная материя.

При этом говорится:
«Чтобы уравнения работали,

предположим, что есть нечто,
что невозможно обнаружить,

мы не можем это видеть
и не знаем, что это такое,

но оно должно существовать,

и оно приводит
к гравитационному притяжению,

которого нам не хватает».

Но это не совсем поправочный коэффициент.

90% известной Вселенной —
это то, что мы называем «тёмной материей».

(Смех)

Это означает, что мы прячем
под ковёр очень многое.

Мы знаем, что мы очень
многого не понимаем.

А я каждый день изучаю
в лаборатории вот это:

это человеческий мозг.

Он весит почти полтора килограмма.

Это самый сложный объект из встреченных
нами когда-либо во Вселенной.

Он состоит из сотен миллиардов частей.

Они связаны друг с другом
с такой плотностью,

что если взять кубический
миллиметр мозговой ткани,

в нём больше соединений,

чем звёзд в нашей Галактике.

Так что это невообразимо сложная система,

но эта влажная биологическая сеть
каким-то образом является вами.

Это все ваши надежды, стремления и мечты,

все частички любви, которую вы
когда-либо испытывали,

голод, радость — всё.

Это вы.

Мы знаем это потому,

что если вы потеряете
часть своего мизинца, вы не изменитесь,

но если вы потеряете
кусочек мозговой ткани такого размера,

вы станете совсем другим человеком.

Такое изменяет вас,
ваше сознательное состояние,

то, что вы собой представляете.

Так что мы знаем, что это вы,

но мы не знаем, как взять
механические частички

и собрать их так,

чтобы получилось
нечто личное, субъективное.

Если я дам вам триллион кусочков
детского конструктора

и скажу: «Сложите их так,
чтобы получилось то-то и то-то...»,

в какой момент вы добавите
ещё один элемент и скажете,

что оно теперь ощущает вкус сыра фета?

(Смех)

Так что проблема в том,

что у нас не только нет теории
о том, как работает мозг,

но мы даже не знаем,
как может выглядеть такая теория,

потому что у нас нет инструментов,

чтобы сказать, что если перенести двойку
и посчитать здесь тройной интеграл,

это будет равно красноте
красного цвета и ощущению боли.

Мы не знаем, как осуществить этот переход.

Про такого рода вещи
мы знаем, что мы их не знаем.

Я думаю, что это требует
интеллектуальной скромности.

Не так давно я делал доклад
по вероятностничеству,

и один человек подошёл ко мне после него

и сказал: «Отличная работа, д-р Иглмен».

Он сказал: «Знаете что?
Вам надо было бы стать политиком,

потому что вы ни с чем себя не связываете.

Это как раз для политика»,

(Смех)

Он сказал: «Вам надо набраться
ковбойской храбрости

и посвятить себя такой работе».

Я подумал: «Это очень странная идея».

Тут у нас очень любят
пользоваться этим выражением,

когда речь идёт о том,
чтобы набраться ковбойской храбрости,

то есть принять определённое решение.

Мы все восхищаемся таким поведением,

и я думаю, что это замечательное качество.

Вы можете принимать решение о том,

чтобы вывести скот в непогоду

или жениться на этой женщине,
или продать это ранчо.

Мы восхищаемся людьми,
принимающими твёрдое решение.

Я считаю, что есть области,
в которых уместно делать такое,

но есть и такие, где это неуместно.

Я спрашиваю вас,

стали бы вы спрашивать
мнение ковбоя Мальборо

о вероятности внеземных цивилизаций?

Кого вы бы предпочли спрашивать,
его или астробиолога?

Если бы вы не стали спрашивать его,
так это потому, что есть область,

в которой уместно набраться
ковбойской храбрости

и принять твёрдое решение,

но есть другие области,

в которых уместно
не придерживаться определённой идеи,

когда нет никакого
свидетельства в её пользу.

Я предлагаю в следующий раз,
когда кто-то скажет,

что нам надо набраться
ковбойской храбрости,

мы можем сказать, что мы бы предпочли
выйти за рамки привычного.

(Смех)

(Аплодисменты)

Это означает проявлять изобретательность

и рассказывать о новых интерпретациях.

Я не буду отбрасывать
различные возможности.

А если вы собираетесь
выходить за рамки привычного,

вы можете цитировать
прописную научную истину,

три слова,

три самых главных слова,
подаренных наукой человечеству:

[«Я не знаю»]

(Аплодисменты)

Я призываю вас вернуться сегодня в мир
и не чувствовать неудобства от того,

что можно рассматривать одновременно
больше одной гипотезы.

Это не просто призыв к широте взглядов.

Это на самом деле призыв

активно исследовать новые части
пространства вероятностей.

Потому что я думаю, что очень важно

для нашей системы образования,
для наших детей

и для нашего законодательства,

и это ещё более важно
для нашей будущей борьбы с людьми,

поклоняющимися другим богам
и принадлежащими другим культурам,

против которых мы исторически
хотели выступать с оружием.

Я призываю вас к тому,
чтобы вы после этого выступления

вернулись в странный таинственный мир,

в котором мы живём,

и попытались жить без догм,

испытывая благоговение и восхищение,

прославляя вероятность

и восхваляя неопределённость.

Большое спасибо.

(Аплодисменты)