Удивительные места, которые мы не исследуем

Мы не занимаемся передовыми научными исследованиями на большой части нашей планеты — в местах, которые правительства считают спорными или слишком враждебными. Чего мы лишаем себя при этом? В этом бесстрашном и неожиданно смешном выступлении палеоантрополог Элла Аль-Шамахи берёт нас с собой в экспедицию на йеменский остров Сокотра — одно из самых биоразнообразных мест на Земле и объясняет, почему учёным важно проводить исследования в нестабильных регионах, которые могут стать родиной для невероятных открытий.

Мне немного стыдно, но
тем не менее я должна признаться.

Когда мне было 17,

я ратовала за креационизм

и решила, что в университете
специально буду изучать эволюцию,

чтобы разнести её в пух и прах.

(Смех)

Я облажалась.

Облажалась настолько, что в итоге
стала биологом-эволюционистом.

(Аплодисменты)

Теперь я палеоантрополог,
работаю в National Geographic,

ищу окаменелости в пещерах

на нестабильных, враждебных
или спорных территориях.

Понятно, что если бы я была
парнем, а не девушкой,

это было бы не описанием работы,
а фразой для подката.

(Смех)

Давайте я объясню.
Я не тороплюсь умереть.

Я не адреналиновый наркоман.

Просто однажды я взглянула на карту.

Дело в том, что передовые исследования
практически не проводятся

на политически нестабильных территориях.

Это карта мест, которые,
согласно британскому МИДу,

соответствуют красному
или оранжевому уровню опасности

или же могут представлять
некоторую угрозу.

Возможно, это прозвучит слишком громко,
но мне кажется трагедией,

что мы не занимаемся исследовательской
наукой на такой огромной части планеты.

Поэтому у науки есть
географическая проблема.

Как палеоантрополог я хочу сказать,

что эта карта — карта самых важных мест

на пути становления человека.

Во всех этих местах можно найти
интереснейшие окаменелости.

Но занимаемся ли мы их поиском?

Когда я училась в университете,
мне не один раз говорили,

что люди, будь то Человек разумный
или более ранние виды,

покинули Африку через
Синайский полуостров в Египте.

Как вы, наверно, поняли
по моему акценту, я англичанка,

но у меня арабские корни.

Я всегда говорю, что снаружи я арабка.

Знаете, я могу быть очень страстной.

Типа «Ты просто душка! Обожаю тебя».

Но внутри я стопроцентная англичанка —
меня все раздражают.

(Смех)

Это правда.

Дело в том, что я родилась
в арабской семье в Йемене.

И я всегда знала, что этот пролив,

Баб-эль-Мандэб,

на самом деле не такой уж широкий.

Поэтому я снова и снова задавала себе
один и тот же простой вопрос:

если предки широконосых обезьян
как-то смогли пересечь Атлантику,

почему люди не могли
пересечь эту тонкую полоску воды?

Но дело в том, что Йемен

по сравнению, скажем, с Европой

был настолько не исследован,

что считался чуть ли
не девственными территориями.

Именно это, наряду с его местоположением,
делало Йемен таким лакомым куском

в плане открытий.

У меня было столько вопросов.

Когда мы стали использовать
Баб-эль-Мандэбский пролив?

Какие человеческие виды, помимо нас,
смогли добраться до Йемена?

Найдём ли мы там виды,
до сих пор неизвестные науке?

Как выяснилось, не одну меня
прельщал потенциал Йемена.

Было несколько учёных,
которые там работали.

Но из-за нестабильной обстановки они были
вынуждены уехать, и тогда приехала я.

И я начала искать пещеры:

искать пещеры, потому что пещеры
это первичный вид недвижимости.

Кроме того, когда ищешь
ископаемые остатки в таком климате,

можно биться об заклад, что лучше всего
они сохранятся именно в пещерах.

К несчастью, ситуация в Йемене
внезапно ухудшилась.

За несколько дней до того,
как я должна была прилететь туда,

гражданская война переросла
в региональный конфликт,

главный аэропорт подвергся бомбардировке

и Йемен стал бесполётной зоной.

Ещё до моего появления на свет
мои родители решили,

что я буду британкой по рождению.

Лучшее решение в моей жизни
было принято не мной.

А теперь...

Самые везучим членам
моей семьи удалось убежать,

а другие — другие подвергаются
бомбардировкам

и шлют вам в WhatsApp сообщения,
из-за которых просто хочется умереть.

Это война продолжается уже четыре года.

Она идёт уже больше четырёх лет
и привела к гуманитарному кризису.

Сейчас там голод,

искусственно созданный голод.

Искусственно созданный голод,
он не природного характера,

полностью искусственно созданный голод,
который, как считает ООН,

может оказаться самым страшным
за последние 100 лет.

Эта война ясно показала мне,
я чётко осознала,

что ни один человек, ни одно место
не заслуживает оказаться в изоляции.

Поэтому я присоединилась к другим командам
и начала создавать новые проекты

в других нестабильных регионах.

Но мне очень хотелось вернуться в Йемен.

Йемен для меня очень личное место.

Я постоянно думала о том, какой проект
я бы могла запустить в Йемене.

Проект, который смог бы
показать то, что там происходит.

Но все мои идеи или проваливались,

или были слишком рискованными,
потому что, честно говоря,

бóльшая часть Йемена слишком опасна
для любой западной команды.

Потом я узнала, что на Сокотре,
йеменском острове,

довольно безопасно,
если сможешь туда добраться.

Оказалось даже, что несколько
местных и приезжих учёных из разных стран

всё ещё работали там.

Я ужасно обрадовалась.

Посмотрите, как близко
к Африке расположена Сокотра.

Тем не менее мы понятия не имеем о том,
когда люди впервые ступили на этот остров.

Если вы слышали о Сокотре,

пусть даже вы слышали о ней
в совершенно другой связи,

возможно, вы знаете, что её зовут
Галапагос Индийского океана,

потому что это одно из самых
биоразнообразных мест нашей планеты.

Мы также узнали,

что это невероятно
уникальное место и его жители

находятся под угрозой,

потому что они находились одновременно
и на фронтах ближневосточной политики,

и на рубеже климатических изменений.

Постепенно я осознала, что Сокотра
и была моим йеменским проектом.

Я захотела собрать большую команду
из самых разных учёных.

Мы собирались пересечь архипелаг
пешком, на верблюдах и арабских лодках,

чтобы изучить состояние острова.

Похожее исследование проводилось
до этого лишь один раз в 1999 году.

Но дело в том, что подобное предприятие
не так-то просто провернуть.

Нам нужна была рекогносцировка.

Для тех, кто не знаком
с военной терминологией,

рекогносцировка это разведэкспедиция

с целью изучения местности.

Идти в большую экспедицию
без предварительной рекогносцировки

это как идти на первое свидание,
не изучив профиль человека в Фейсбуке.

(Смех)

Можно, да, но стоит ли?

(Смех)

Судя по смеху в аудитории,
это многим знакомо.

Нам повезло, потому что рекогносцировку
делали люди, уже бывавшие в таких местах.

А это, честно говоря,
не последняя вещь,

ведь мы пытались добраться до места
между Йеменом и Сомали.

Договорившись с миллионом людей,

включая заместителя губернатора,

мы наконец-то отправились в путь,

пусть и на деревянном грузовом корабле

через воды Индийского океана,
где плавали пираты,

и вот с этим вместо туалета.

(Смех)

Можете в такое поверить?

У каждого ведь есть история
про самый страшный поход в туалет.

Я никогда раньше не плавала с дельфинами.

Но зато я какала на них сверху.

(Смех)

Ещё я поняла, что на самом деле
гораздо меньше боюсь

нападения пиратов,

чем нападения тараканов.

Их было так много,

что однажды спустившись в трюм,

я увидела, как пол шевелится,
весь покрытый ими.

(Аудитория вздыхает)

А для спанья в каюте
было всего три откидных полки,

а в нашей команде было четыре человека.

Фишка в том, что если вы спали
на откидной полке,

вам предстояло победить лишь
несколько тараканов ночью.

Если же вам выпадало спать на полу,
то — удачи!

И так как я была единственной
девушкой на корабле,

мне удалось избежать ночёвок на полу.

И вот на четвёртую или пятую ночь

Мартин Эдстрём подошёл ко мне и говорит:
«Элла, ты ведь слышала про равноправие...»

(Смех)

Мы плыли на этом грузовом корабле три дня

и вот наконец стали различать вдали землю.

После трёх лет неудачных попыток

я наконец-то увидела Йемен.

Ничто не сравнится с чувством,
которое испытываешь в начале экспедиции,

когда выпрыгиваешь из джипа

или сходишь с корабля на берег

и понимаешь, что есть шанс,

небольшой, но он есть,

шанс найти что-то такое,

что расширит или изменит наше понимание
того, кто мы такие и откуда пришли.

Ничто не сравнится с этим чувством.

Это чувство разделяют многие учёные,

жаль, что это редко происходит
в политически нестабильных местах.

Ведь западным учёным не рекомендуется,
а иногда и вовсе запрещено

работать в нестабильных регионах.

Но я хочу сказать:

учёные — учёные заходят
в дичайшие джунгли,

учёные спускаются в глубочайшие пещеры,

учёные привязывают себя к ракетам
и запускают себя в космос.

А работа в нестабильных регионах, видимо,

сопряжена со слишком высоким риском.

Это совершенно необоснованно.

Кто из нас в детстве не слушал,
раскрыв рот, рассказы о приключениях?

А герои, которыми мы восхищались,
были учёными и академиками.

Наука всегда была погружением
в неизведанное.

Исследования проводились и на краю земли,
несмотря ни на какие риски.

Когда же стало нормой не пускать
учёных заниматься наукой

в нестабильные регионы?

Я не говорю о том,
что все учёные должны ринуться

в нестабильные регионы
и начать там работать.

Это не какой-то бесшабашный призыв.

Просто я хочу сказать:

есть те, кто провёл исследования,
знает протокол безопасности

и прошёл обучение,

хватит останавливать тех,
кто хочет поехать.

Кроме того,

если какая-то часть страны
является зоной военных действий,

это не значит, что вся страна воюет.

Я не говорю, что мы должны поехать
в зоны военных действий.

Обстановка в Иракском Курдистане
сильно отличается от Эль-Фаллуджи.

Через несколько месяцев после того,
как мне отказали в поездке в Йемен,

меня взяла к себе другая команда.

Команда профессора Грэма Баркера
как раз работала в Иракском Курдистане.

Они проводили раскопки в пещере Шанидар.

Несколькими десятилетиями ранее эта пещера

открыла людям неандертальца,
известного как Шанидар 1.

Мы практически вернули Шанидара 1 к жизни,
когда создавали сериал для BBC.

Ребята, познакомьтесь, это Нэд,
Нэд-неандерталец.

Есть одна интересная штука про Нэда.

Нэд, этот парень,

вы видите его до того,
как он был травмирован.

Дело в том, что Нэд, как выяснилось,
был серьёзно покалечен.

Он был настолько покалечен,
что ему не удалось бы выжить

без помощи других неандертальцев.

Это доказывало то,

что по крайней мере в популяции
неандертальцев того времени

неандертальцы были похожи на нас.

Иногда они ухаживали за теми,
кто не мог сам о себе позаботиться.

Нэд — неандерталец из Ирака.

Чего ещё мы себя лишаем?

От каких невероятных открытий отказываемся

просто потому, что не ищем?

К тому же эти места заслуживают того,
чтобы стереотипы о них изменились.

И наука, и исследования
могут вдохнуть в эти места надежду.

Я с уверенность заявляю,
что они могут ощутимо помочь развитию,

и такие открытия могут стать
поводом для местной гордости.

Это подводит нас ко второй причине
географической проблемы в науке.

Видите ли, мы не особо сотрудничаем
с местными учёными.

Я не могу этого не заметить,

работая в своей области
палеоантропологии,

мы изучаем происхождение человека,

но нам так не хватает других учёных.

А ведь в этих местах
очень много студентов и академиков,

которые рады были бы поучаствовать.

К тому же для них,

для местных жителей,

проблема безопасности не стоит так остро.

Мы постоянно забываем о том,
что для них это не враждебная среда,

это их родной дом.

Говорю вам,

исследования в нестабильных регионах
и сотрудничество с местными жителями

может привести к невероятным открытиям.

Мы продолжаем надеяться,
что это получится у нас в Сокотре.

Про Сокотру говорят,

что это самое непохожее на Землю
место на Земле.

Я и мои коллеги: Леон Маккарон, Мартин
Эдстрём, Рис Туэйтс-Джонс согласны с этим.

Просто взгляните на это место.

Оно ведь не похоже на что-то страшное,
что-то непригодное для жизни.

Эти места — будущий фронт
научно-исследовательских работ.

90 процентов пресмыкающихся этого острова,

37 процентов видов растений существуют
только здесь и нигде больше,

включая драконово дерево,
выделяющее древесную смолу,

известную как «драконья кровь».

Есть и ещё кое-что.

Некоторые жители Сокотры
до сих пор живут в пещерах,

и это по-настоящему здорово.

Ведь если пещеры до сих пор
считаются первичной недвижимостью,

может быть, пару тысяч
лет назад было так же.

Нам нужны данные, чтобы это доказать:
ископаемые остатки, орудия труда,

поэтому наша команда
объединилась с другими учёными,

антропологами и рассказчиками,

как приезжими, так и местными,
такими как Ахмед Аларкби,

и нам не терпится
пролить свет на это место,

пока ещё не слишком поздно.

Теперь нам нужно как-то вернуться назад

в нашу большую экспедицию,

потому что у науки,

у науки есть географическая проблема.

Ребята, вы прекрасная аудитория.

Спасибо вам большое.

(Аплодисменты)