История космонавта о любознательности, мировосприятии и изменениях

Кем бы мог стать молодой человек, который был теннисистом, путешественником, химиком-ботаном и членом НФЛ? Может быть... Космонавтом?
Леланд Мелвин рассказывает историю об испытаниях, которые выпали на его долю и о возможностях, которые он использовал; о том, как всё это привело его на Международную космическую станцию и об абсолютно новом восприятии жизни на Земле.

[Это выступление содержит
материалы для взрослых]

В 1969-м году я стоял позади

чёрно-белого телевизора «Сильвания».

Я мог только слышать то,
что происходило на экране.

Видите ли, я настраивал ТВ антенну
для папы, сестры и мамы.

«В ту сторону... Теперь в эту...
Попробуй обратно... Мы не видим экран...»

А то, что они смотрели, было:

«Это один маленький шаг для человека
и огромный скачок для человечества».

Нил и Базз Олдрин шли по Луне.

Мне было пять лет, и я жил
в Линчберге, штат Виргиния.

Худощавый темнокожий паренёк
в немного, так сказать, расистском городе.

И я пытался понять, что
я собирался делать со своей жизнью.

Мои родители были педагогами,

они говорили, что я могу быть
кем я захочу.

Но после той высадки на Луну
все дети в округе были такие типа:

«Чё, будешь космонавтом?»
А я такой типа: «Нет».

Я не хочу коротко стричься.
И я не вижу никого похожего на меня.

Потому что образы,
которые мы видим, важны.

И я знал, что был один парень

в пяти кварталах вниз по улице,
на Пирс Стрит,

который занимался теннисом.

Его звали Артур Эш.

И мой отец говорил
о его характере, дисциплине,

уме, атлетичности.

Я хотел быть Артуром Эшом,

а не одним из тех «лунных» парней.

Жизнь продолжалась.

Мой папа был школьным учителем
и играл в группе,

делая всё, чтобы заработать деньги

для меня и моей сестры на уроки фортепиано

и на другие нужды,
связанные с образованием.

Однажды он решает подъехать
к нашему дому на хлебном фургоне.

И я думаю: «Лады́, хлебный фургон...

Я доставляю хлеб, мой отец водит фургон».

И я такой: «Ну добро,
я теперь "хлебный" парень».

Но он говорит: «Это наш дом на колёсах».

Я такой: «Батя, тут же надпись на фургоне:
"Хлеб и булочки Мериты"»

Но он отвечает: «Мы переделаем его
в дом на колёсах».

Тем летом мы перебрали всю электрику.

Мы подключили баллон с пропаном
к походной печке

и сделали складную двухъярусную кровать.

Мы делали из него летний
стартовый комплекс, спасательную капсулу,

которая увезёт нас из Линчберга.

Но до этого,

когда мне было пять,
меня изнасиловали соседи.

Но я никому не сказал,

потому что у меня были друзья,
у которых не было отцов.

И я знал, что мой отец

убил бы людей,
которые сделали это с его сыном.

А я не хотел, чтобы мой отец пропал.

И когда мы сели в наш хлебный фургон,
и сбежали из Линчберга —

это было только наше с папой время вместе.

И мы поехали в Смоки-Маунтинс,

и видели «гордых гор пурпурный блеск».

И мы гуляли по пляжам Мертл-Бич,

и эта поездка изменила меня.

В самом юном возрасте я понял,
каково это — быть исследователем.

Я подавил весь негатив,

всю травму,

потому что я учился быть исследователем.

Немного позднее мама подарила мне
несоответствующий возрасту,

несертифицированный химический набор.

(Смех)

И я создал самый невероятный
взрыв в гостиной.

(Смех)

И я понял, что я могу быть химиком.

Жизнь шла своим чередом, я закончил школу

и поступил в колледж.

Я получил стипендию,
играя в американский футбол в колледже.

И я знал, что могу быть химиком,
потому что уже что-то взорвал.

(Смех)

Когда я выпустился,

меня приняли в команду Detroit Lions,

но я потянул
подколенное сухожилие на сборах.

А что делает каждый бывший игрок НФЛ —
идёт работать в НАСА, верно?

И я пошёл работать в НАСА.

(Смех)

Один мой друг сказал:
«Ле́ланд, ты был бы отличным космонавтом».

Я посмеялся над ним, я был типа:
«Ага, я — и космонавтом?»

Помните ту историю о Ниле и Баззе в 69-м?

Он протянул мне анкету,
я взглянул на неё

и не заполнил.

Но в этом же году мой другой друг
заполнил анкету,

и его приняли.

И я сказал себе:

«Если НАСА позволяет болванам типа него
быть космонавтами,

(Смех)

наверное, я тоже смогу».

Короче, в следующий раз
я заполнил анкету, и меня приняли.

И я не знал,
каково это — быть космонавтом:

тренировки, симуляции,

всё, что нужно, чтобы подготовить тебя
к обратному отсчёту.

Три, два, один, старт.

И в 2007-м я улетал с планеты
в космическом шаттле «Атлантис»,

путешествуя со скоростью 28 163 км в час.

Через восемь с половиной минут

главные двигатели отключаются,
и мы парим в космосе.

Я отталкиваюсь,
подплываю к иллюминатору

и вижу Карибское море.

И мне нужны новые слова для синего цвета,
чтобы описать то, что я вижу.

Лазурный, индиго, тёмно-синий,
светло-синий, бирюзовый

не могут передать то,
что я видел своими глазами.

И моей задачей во время этого полёта
была установка

лаборатории «Коламбус» стоимостью
два миллиарда долларов.

Это была исследовательская лаборатория

для экспериментов над материалами
и изучения человека.

Работать предстояло в грузовом отсеке
космического челнока.

При помощи роботизированной руки

я вытащил оттуда этот большой модуль
и присоединил его к космической станции.

10 лет европейская команда
ждала установки этой штуковины.

Так что я уверен, что все в Европе
были такие типа: «Леланд! Леланд! Леланд!»

(Смех)

И этот момент настал.
Это была наша главная задача.

Она была выполнена.

И я вздохнул с большим облегчением.

Но затем Пегги Уитсон,
первая женщина-командир МКС,

пригласила нас в российский сектор.

Космическая станция по размеру
примерно как футбольное поле.

Тут и солнечные панели,
металлоконструкции и всякие модули.

И она говорит: «Леланд,
принеси восстановленные овощи,

мы будем есть мясо».

И мы плывём в гости с пакетом овощей,
уже восстановленных,

и мы прибываем на место.

И я ловлю момент,

когда мне кажется, что я снова
на маминой кухне.

Ты чувствуешь запах подогретой
говядины с ячменём,

ты чувствуешь запах еды,
различаешь цвета,

и там народ со всего света.

Это как в рекламе «Бенеттон» —

тут есть афроамериканец, азиат,
француз, немец, русский,

первая женщина-командир,

которые делят трапезу
на скорости 28 163 км в час,

делая полный виток вокруг планеты
каждые 90 минут,

и видят восход и закат каждые 45.

И Пегги говорит: «Леланд, попробуй-ка это»

и отправляет кусок плыть
в направлении к моему рту.

Я ловлю его и запускаю ей что-то взамен.

Когда всё это происходит, на фоне играет
Smooth Operator группы Sade.

(Смех)

Честно говоря,
всё это немного сносит мне крышу.

(Смех)

И я подплываю к иллюминатору,
смотрю на планету,

и я вижу всё человечество.

И моё восприятие мира
меняется в тот момент,

ведь я лечу над Линчбергом, штат Виргиния,
своим родным городом,

и моя семья, наверное,
собралась за ужином.

А через пять минут мы уже над Парижем,

и вот Лео Эйартц смотрит,
как его родители,

возможно, пьют вино с сыром.

А Юрий смотрит вниз на Москву,

и они там едят борщ, наверное,
или что-то ещё.

Но мы все в тот момент ощущаем,
что все наши семьи

работают сообща как одна цивилизация.

Мы ощущаем это
на скорости 28 163 км в час.

Моё мировосприятие преобразилось.

Я изменился.

И когда я вспоминаю себя —
худощавого паренька

из, порой, расистского Линчберга,
штат Виргиния —

я понимаю, что у меня бы никогда
не возникло и мысли

о том, что я могу быть космонавтом,

если бы мой отец не взял бы нас
в то путешествие

на той невообразимой штуковине,
которую мы построили своими руками.

Когда я вернулся домой,

я понял, что наше восприятие мира —

это то, что есть у каждого,
и оно может поменяться.

Всё зависит от того,
насколько мы открываем глаза,

чтобы увидеть перспективы
и заметить перемены.

И, возвращаясь к космической станции,

я думаю о, ну не знаю, немцах и русских,
сражающихся с американцами.

Там все эти люди жили и работали вместе.

Белые ребята, чёрные ребята,
русские ребята, французские ребята —

все эти разные люди, живущие вместе
в гармонии как единая раса.

И я думаю о цветах, которые я видел,
о дизайне модулей,

как они подогнаны друг к другу,

и как всё это превращает нас
в сообщество и создаёт наш дом.

И теперь, когда я смотрю на небо,

с этим новым мироощущением,

озарившим меня на космической станции
летящей там, я смотрю наверх

и потом смотрю на своё окружение,

и вижу людей, с которыми я живу, работаю

и сосуществую,

то я понимаю, что то, что каждый из нас
может сделать, особенно в это время,

так это сделать всё для того,
чтобы иметь правильное мировосприятие.

Спасибо.

(Аплодисменты)

Чи Перлман: Если вы не против,
могу я с вами поговорить минуту,

потому что им тут нужно
кое-что установить.

И вы теперь только мой, хорошо?

Леланд Мелвин: Ладно.

ЧП: Вы, ребята, можете не слушать.

Я хочу сказать вам,

что в моей семье
мы смотрим много космических фильмов

об астронавтах и подобном.

Не знаю, почему, но мы это делаем.

(Смех)

Но на самом деле у меня к вам вопрос.

Дело в том,
что мы смотрели на днях один фильм.

Он был о космонавте,
о ком-то из ваших коллег.

И прежде чем он отправился в космос,

они реально написали некролог,
НАСА написало о нём некролог.

И я удивилась: «Это нормально?»

Это часть вашей работы?

Вы задумываетесь о той опасности,
которой себя подвергаете,

отправляясь в космос?

ЛМ: Ясно...

Ну, я не помню, чтобы кто-то писал
мой некролог,

может, это было характерно
для программы «Аполлон».

Но я знаю, что на 135 полётов

тех челноков, на которых и я летал,

у нас пришлось две катастрофы,
в которых погибли все участники миссии.

И мы все знаем об опасностях
и рисках, сопровождающих нашу работу,

но мы все делаем кое-что,
что намного больше, чем мы сами.

Мы помогаем развитию цивилизации,

так что риск стоит награды.

Мы все так думаем,
когда забираемся в капсулу корабля,

пристёгиваемся к миллионам литров
ракетного топлива и взлетаем в космос.

ЧП: Ну, я всего лишь видела
голливудскую версию —

выглядит довольно пугающе,
должна вам сказать.

ЛМ: Вам нужно слетать.

(Смех)

ЧП: Ага, муж мне то же самое
уже несколько раз советовал.

(Смех)

ЛМ: Только туда или туда и обратно?

(Смех)

ЧП: Это пока что
тема для обсуждений у нас дома.

(Смех)

Я хотела... Если можно...

Вы упомянули кое что,
и это было очень смело и непросто,

я имею в виду, когда вы рассказали о том,

что случилось с вами
в пятилетнем возрасте,

когда вас изнасиловали.

Я просто думаю, что то,
что вы смогли сказать это

здесь, на сцене TED,

что вы способны
в принципе говорить об этом —

это весьма мужественно.

И мне хотелось бы понять —

может быть, есть ещё что-то,
чем бы вам хотелось поделиться,

о чём хотелось бы поговорить?

ЛМ: Это очень важно, особенно для мужчин,
говорить о том, что мы испытали.

Потому что нас приучили

и нам говорили,
что мы должны быть крутыми и жёсткими,

и что мы не можем
рассказывать о своих переживаниях.

Но со мной связывалось много мужчин,
которые говорили мне:

«Вы прошли через это, вы преодолели то,

я собираюсь завязать с алкоголем».

Эти переживания происходят в их головах

из-за того, что случилось с ними.

И нам нужно делиться своими историями,
ведь одна из задач повествования —

исцелить нас и сделать нас одним целым
с нашим окружением.

ЧП: Прекрасно сказано.

(Аплодисменты)

Честно говоря, я думаю, что
изменение мировосприятия,

о котором вы говорили,
мы принимаем весьма медленно

и не торопимся рассказывать о нём.
И мы благодарим вас за это.

Мы благодарим вас за то,
что вы удивительный космонавт,

и за то, что вы вышли
на сцену TED, Леланд.

ЛМ: Большое спасибо, Чи.

(Аплодисменты)