Как пандемия повлияет на ближайшее будущее

Билл Гейтс говорит об оптимистичном (и пессимистичном) сценарии развития коронавирусной пандемии на ближайшие месяцы, объясняет, почему трудно сдерживать передачу вируса, делится последними новостями о разработке потенциальных вакцин, высказывается о выходе из локдауна и теориях заговора, циркулирующих вокруг его имени. Он также обращается к своим собратьям-филантропам с призывом увеличить скорость и масштабы оказываемой помощи для того, чтобы улучшить жизнь в мире для всех. (Эта онлайн-встреча состоялась 29 июня 2020 года, беседу вёл глава TED Крис Андерсон).

Крис Андерсон: Билл Гейтс,
добро пожаловать.

Билл Гейтс: Спасибо.

КА: Замечательно,
что вы с нами вновь, Билл.

Около трёх месяцев назад
на TED уже был разговор

о пандемии,

и на тот момент — это был конец марта —

тогда в США от вируса умерло
меньше тысячи человек,

а в мире было не более 20 тысяч смертей.

Но теперь статистика такова,
что в США уже 128 тысяч умерших

и более полумиллиона смертей в мире,

и это спустя три месяца.

Всего лишь три месяца.

Каков ваш прогноз,
чего нам ждать к концу года?

Вы рассматриваете множество моделей.

На ваш взгляд,
каковы лучший и худший сценарии?

БГ: Ну, разброс сценариев,
как ни печально, довольно большой,

включая то, что осенью

у нас может быть смертность выше,

чем в апреле.

Если будет много заражённых среди молодых,

то в конечном итоге
они вновь заразят пожилых,

и мы опять окажемся в домах престарелых,

приютах для бездомных,

в тех места, где уже было много смертей.

Инновационный трек,
о котором, вероятно, зайдёт речь —

диагностика, терапия, вакцины —

здесь мы видим хороший прогресс,

но ничего такого, что фундаментально
изменило бы тот факт,

что эта осень в США
может быть довольно тяжёлой,

намного хуже, чем можно
было предположить месяц назад;

та степень высокой мобильности населения,
к которой мы вернулись,

игнорирование масок,

теперь вирус добрался до тех городов,

где раньше он не был так распространён,

а потому нам брошен серьёзный вызов.

Вряд ли мы сможем значительно снизить
текущий уровень смертности,

сейчас в день это около 500 случаев,

но есть значительный риск,
что мы можем вернуться

к прежним 2000 смертям в день,

потому что мы не соблюдаем
социальную дистанцию,

не меняем своего поведения

до той степени, как это было
в апреле и мае.

Мы уже знаем, что этот вирус
в некоторой степени сезонный,

а потому масштабы инфекции

из-за температуры, влажности,
бо́льшего времени внутри помещений

могут увеличиться с наступлением осени.

КА: То есть существуют сценарии,
по которым в США,

если экстраполировать цифры на будущее,

что у нас может быть

больше четверти миллиона смертей,
и, вероятно,

уже в этом году,
если мы не будем осторожны,

а во всём мире, я говорю навскидку,
к концу этого года

мы дойдём до миллионов смертей,
нескольких миллионов.

Есть ли свидетельства, что жаркое лето

на самом деле было нам в помощь?

БГ: Нельзя утверждать с уверенностью,

но модель IHME (Института показателей
и оценки здоровья) учитывала сезонность,

включая температуру и влажность,

чтобы объяснить, почему май
не был хуже, чем на самом деле.

А когда мы вышли из локдауна,
то мобильность пошла вверх,

модели поэтому предсказывали
больше случаев заражений и смертей,

и наша модель всё пыталась донести:

«Но мне нужно учитывать сезонность,

чтобы показать, почему май не был хуже,

почему июнь не был хуже, чем оказалось».

И мы видим в южном полушарии,

например, в Бразилии,

где в это время была зима,

а теперь и по всей Южной Америке
идёт большая волна эпидемии.

Южная Африка переживает
быстро нарастающую эпидемию.

К счастью, Австралия и Новая Зеландия —

единственные две страны в южном полушарии,

где совсем мало случаев,

но они пытаются сдерживать
даже и такие цифры,

постоянно говоря:
«Ой, у нас десять новых случаев,

это много, надо с этим что-то делать».

Они являются удивительным примером стран,
где цифры настолько низкие,

что тесты, карантин и отслеживание

у них работают,
и потому у них цифры почти на нуле.

КА: Наверное, к тому же
им проще изолироваться,

у них плотность населения меньше.

Но надо отдать должное их мудрой политике.

БГ: Верно, всё ведь экспоненциально,

если хотя бы чуть-чуть стараться,
то можно многого достичь.

Это нелинейная зависимость.

Хотя бы взять отслеживание контактов,
если у вас столько случаев, как в США,

это необходимо проводить,

но вы всё равно не снизите их до нуля.

Это поможет сдержать цифры,

но масштабы слишком большие.

КА: Итак, в мае и июне в США

цифры были чуть лучше,
чем прогнозировали некоторые модели,

и выдвигаются гипотезы, что это произошло
отчасти из-за тёплой погоды.

Теперь же мы видим то,
что по вашему можно назвать

довольно тревожным скачком
в количестве новых случаев в США?

БГ: Так и есть,

скажем, в районе Нью-Йорка

цифры продолжают несколько снижаться,

но в других частях страны,

особенно на юге прямо сейчас,

мы наблюдаем повышение, которое удручает,

и процент положительных тестов
среди молодёжи выше,

чем отмечалось раньше
даже в более опасных очагах.

Конечно ясно, что молодёжь более мобильна,

намного активнее передвигается,
чем старшее поколение,

а потому возрастная структура
на данный момент помолодела,

но из-за того, что под одной крышей
проживает несколько поколений,

молодёжь работает в домах престарелых,

к сожалению, мы можем вернуться к тому,

что спустя какое-то время
инкубационного периода

всё это опять ударит по пожилым,

и опять смертность пойдёт наверх,

хотя сейчас она низкая,

около 500, намного ниже,
чем прежние 2000 смертей в день.

КА: Это отчасти связано
с трёхнедельным зазором

между количеством новых случаев
и числом смертей?

А также, возможно, с тем,

что было проведено какое-то
эффективное вмешательство,

и, возможно, мы наблюдаем

общее снижение смертности,

потому что мы накопили некоторый опыт?

БГ: Да, конечно, смертность всегда ниже,

когда система не перегружена.

Возьмите Италию, когда была перегрузка,

Испанию, даже Нью-Йорк в самом начале,

уж точно Китай,

там не было возможности обеспечить
самым необходимым,

вплоть до кислорода и всего остального.

Исследование в Великобритании,
проведённое на средства нашего фонда,

показало, что помимо ремдезевира,

у которого доказанная терапия,

только дексаметазон

в тяжёлых случаях

даёт до 20% снижения смертности,

и отбор подобных средств продолжается.

Вы знаете, что гидроксихлорохин
не дал положительных результатов,

и потому о нём уже речь не идёт.

Всё ещё проводятся испытания,

и есть список препаратов, их испытывают,

включая моноклональные антитела,

и к осени у нас уже будут
дополнительные средства.

И потому, говоря о смертности,

есть хорошие новости,
у нас уже есть несколько инноваций

и будут ещё, уже этой осенью.

У нас появятся моноклональные антитела,

это единственная терапия,
которая вызывает у меня энтузиазм.

КА: Я как раз хотел задать вам вопрос
об этом чуть позже,

а пока давайте уточним
понимание статистики:

итак, в исправной
системе здравоохранения,

например, в США,
когда больницы не перегружены,

по вашему мнению,

какова смертность на данный момент
приблизительно, в процентах,

от общего количества заражений?

Ниже одного процента, может быть?

БГ: Если учитывать каждый случай, то да,

ниже одного процента.

Некоторые даже говорят, что 0,4 или 0,5.

Если учитывать бессимптомных,

то вероятно где-то ниже 0,5,

и это хорошая новость.

Эта болезнь могла бы дать и все 5%.

Динамика заражения этим вирусом

более сложная, чем предсказывали эксперты.

Количество досимптомного
и бессимптомного распространения

и тот факт, что не всегда бывает кашель,

когда бы вы точно заметили:
«Ой, что это я кашляю»,

а большинство респираторных
заболеваний вызывают кашель.

Но эта болезнь на ранней стадии
не сопровождается кашлем,

наоборот, люди поют, смеются, общаются,

особенно эти супер-распространители,

люди с большой вирусной нагрузкой

распространяют болезнь,

и это нечто новое,

поэтому даже эксперты говорят:
«Да уж, к такому мы не были готовы».

Масштабы бессимптомного заражения

и отсутствие кашля —

это основное отличие
от гриппа и туберкулёза.

КА: Да уж, дьявольски коварный вирус.

А каков процент бессимптомного заражения

от общего числа заражений?

Я слышал, что это может составлять
чуть ли не половину от всех случаев,

и всё это в досимптомный период.

БГ: Да, если учитывать досимптомные,

многие исследования говорят о 40%,

так ещё есть вообще без симптомов.

Количество вируса, попадающего
на ваши верхние дыхательные пути,

довольно разрозненное.

У некоторых будет много в этом месте,
но мало в лёгких,

а вот то, что попадает в лёгкие,
как раз и вызывает тяжёлые последствия,

а ещё в других органах,
но в первую очередь в лёгких,

и вот тогда вам требуется лечение.

Потому худший распространитель — тот,

у кого много вируса
в верхних дыхательных путях

и почти ничего в лёгких,

они не обращаются за медпомощью.

КА: Понятно.

Итак, если сложить бессимптомных

с досимптомными,

то получается, что свыше
50 процентов заражений

происходит от бессимптомных носителей?

БГ: Да, передачу вируса сложно замерить.

Конечно, мы отмечаем
места вспышек и тому подобное,

но основная проблема в вакцине:

сможет ли она,
помимо предотвращения заболевания,

что сейчас и тестируют,

также нейтрализовать вас
в качестве переносчика?

КА: Итак, о вакцине,

это очень важный момент,
давайте о ней поговорим.

Но прежде скажите,

за последнюю пару месяцев
были ещё сюрпризы,

узнали мы ещё что-то о вирусе,

что изменило наши ответные действия?

БГ: Мы всё ещё не можем описать
типичного супер-распространителя,

в смысле, дать его характеристики,

скорее всего, и не сможем.

Это может быть абсолютно случайный набор.

Если бы мы смогли их идентифицировать,

понять, кто даёт бо́льшую часть заражений,

те несколько людей
с высокой вирусной нагрузкой.

Но, к сожалению, мы пока это не выяснили.

К примеру, такой случай:

вы в помещении,
где никто не разговаривает,

тут риск передачи невысок.

Это отчасти объясняет, почему в самолёте,
где можно заразиться,

риск меньше ожидаемого,
даже по временной соотнесённости,

потому что в отличие от, скажем,
хорового концерта или ресторана

вы не выдыхаете интенсивно
воздух из лёгких при громком разговоре,

как в других закрытых пространствах.

КА: Хмм.

Что вы скажете об этичности тех,
кто садится в самолёт

и отказывается надеть маску?

БГ: Если это их личный самолёт,
то пожалуйста.

Если на борту находятся другие люди,

то это подвергает риску этих людей.

КА: Ещё в начале пандемии,

ВОЗ не рекомендовала
населению носить маски.

ВОЗ опасалась, что в таком случае
масок не хватит на медперсонал.

Оглядываясь назад, можно ли сказать,
что подобные рекомендации были ошибкой?

БГ: Да.

Все эксперты удручены, ведь маски важны,

и это связано с тем,
что говорилось о бессимптомных,

если у людей ярко выражены симптомы,

как при Эболе,

тогда вы знаете, что надо изолироваться,

и тогда в масках нет надобности.

Значение ношения масок велико,

ведь медицинские маски идут
через другую цепь поставок,

в отличие от простых масок,

то, что можно было масштабировать
производство обычных масок,

и это могло бы остановить досимптомное

и бессимптомное заражение,

это была ошибка.

Но не ищите здесь теорию заговора.

Просто сейчас мы знаем о вирусе больше.

И даже теперь заблуждения
по поводу ношения масок

все ещё есть, некоторые упорствуют,

но носить маску необходимо.

КА: Хорошо, я теперь перейду к вопросам

от наших зрителей.

Давайте я их здесь покажу.

Джим Питофски: «На ваш взгляд, в США
снятие ограничений было преждевременным?

Если да, то какие меры нужны в США сейчас,
чтобы сдержать пандемию?»

БГ: Ну, это вопрос о том,
как найти компромисс

между возможностью ходить в школу
и, скажем, риском заражения от того,

что ваши дети ходят в школу,

это очень непростой выбор,

и я не знаю никого, кто утверждает:

«Я знаю, как найти такой компромисс».

Понимание, где можно заразиться,

и то, что молодёжь может болеть

и стать звеном в цепи заражений
между различными поколениями,

мы должны это донести.

Если просто взять аспект здоровья,

то мы вышли из локдауна слишком поспешно.

В терминах психического здоровья,

мы сделали это, чтобы заняться
поиском вакцины и других способов лечения,

в этом, конечно, плюс.

Я считаю, что от некоторых действий
по возврату к норме было больше вреда.

Вновь открывать бары, да ещё так поспешно,

так ли это важно
для психического здоровья?

Наверно, не так уж.

Потому я считаю, что мы небрежно
выходили из локдауна,

уверен, чем дальше будем изучать вирус,

тем больше будем понимать,
что не надо торопиться с выходом.

И потом, взять, к примеру, школы,

одна рассадка по классу,

точный план рассадки в классах
городских школ этой осенью,

здесь не может быть однозначного решения,

родители должны сами решать, как им быть.

То, что ребёнок ходит в школу,
это определённо благо,

а как измерить риски?

Если вы живёте в городе,
где немного случаев,

наверное, пользы от школы будет больше.

Но вполне может быть и наоборот.

Появятся случаи заражения,
и тогда опять придётся всё менять,

а это нелегко.

Однако в некоторых районах США

даже на такой компромисс пойти нелегко.

Любое проявление неравенства

усугубилось этим заболеванием:

тип работы, интернет-связь,

возможности вашей школы
организовать онлайн обучение.

Некоторые белые воротнички

с удивлением признают,

что стали более производительными

и почувствовали больше свободы,
работая из дома,

и это неловко признавать,

когда знаешь, что большинству людей
приходится несладко,

хотя бы потому, что их дети
не могут ходить в школу.

КА: Так и есть. Следующий вопрос.

Натали Муньямпенда: «У нас в Руанде

госрегулирование на ранних этапах
было решающим.

На данный момент, какое госрегулирование
должны предпринять в США, на ваш взгляд?»

Билл, я просто мечтаю, что
когда-нибудь вас назначат

главным по коронавирусу

с полномочиями обращаться
к народу по этой проблеме.

Что бы вы сделали?

БГ: Инновационные инструменты

это та сфера, где я и наш фонд
имеем большой опыт.

Ясно, что некоторые меры по выходу
были чересчур поспешными,

но я считаю, что каждый

мог бы внести свою лепту.

Нам нужен лидер,

который признает,
что у нас огромная задача,

и который не будет набирать
политические очки, заявляя:

«Разве мы не отлично справились?»

Нет, не отлично,

и есть много людей,
среди них даже эксперты

но мало тех, кто реально разбирается,

и каждый торопится сделать
что-нибудь на недельку раньше,

не важно что, лишь бы побыстрее.

Инновационные средства,

над ними работают в нашем фонде,

над антителами, вакцинами,

у нас накоплен огромный опыт,

и мы не частный сектор,

и потому у нас есть нейтралитет
работать со всеми правительствами

и любыми компаниями.

Особенно когда работаешь
с некоммерческими вещами,

на какой продукт направить ресурсы?

Рынок здесь сигналов не даёт.

Эксперты должны сказать:
«Вот эти антитела нужно производить.

Вот эту вакцину надо производить».

У нас не безграничные возможности
для производства обоих продуктов,

и производиться они будут в разных местах,
чего обычно не бывает,

когда одна компания изобретает,

а вы потом используете мощности
многих других компаний,

чтобы добиться максимального масштаба
для лучшего варианта.

И я всё это координирую,

но нам нужен лидер,
кто будет держать руку на пульсе,

реалист,

подающий правильный пример

и двигающий инновации вперёд.

КА: То есть, надо проявлять
мастерство дипломатии,

когда вы об этом говорите.

Я ценю, что вы отвечаете
на неудобный вопрос.

Но ведь вы регулярно
беседуете с Энтони Фаучи,

по общему мнению, это голос разума
в данном вопросе.

До какой степени он свободен?

Ему не дают высказываться в полную силу,

а ведь он мог бы в данных условиях.

БГ: Доктор Фаучи выступает там,
где ему дают эфир,

и даже несмотря на то,
что он говорит реальные вещи,

его реноме остаётся при нём.

Он может высказываться таким образом.

Хотя Центр Контроля Заболеваний (CDC)
должен в первую очередь высказываться.

Это вовсе необязательно,

но в предыдущих эпидемических кризисах

эксперты из CDC

всегда были рупором.

Это же их работа,

потому немного странно,
что сейчас мы полагаемся на Фаучи,

а не на специалистов CDC.

Фаучи — блестящий исследователь,

у него большой опыт по части вакцин.

И теперь он даже стал давать рекомендации

обще-эпидемиологического характера,

и разъясняет всё обстоятельно,

и даже признаёт:

«Возможно, у нас здесь будет скачок,

поэтому нам надо действовать
вот таким образом».

И всё же замечательно,
что ему дают возможность высказываться.

КА: Иногда.

Давайте возьмём следующий вопрос.

Нина Грегори: «Как вы и ваш фонд

решаете этический вопрос о том,
какие страны первыми получат вакцину

при условии, что её разработают?»

И ещё, Билл, пользуясь случаем,

скажите пару слов, на каком этапе
квест по разработке вакцины,

и на какие основные моменты
нам нужно обращать внимание,

когда мы слышим новости о вакцине?

БГ: Речь идёт о трёх вакцинах,

если они сработают, то это будет:

Moderna, которая, к сожалению,
не имеет больших мощностей

и потому, если её вакцина будет рабочей,
то появится только на американском рынке;

затем есть AstraZeneca,
разработка из Оксфорда;

ну и Johnson and Johnson.

Это три самые первые разработки.

У нас есть данные тестов на животных,

многообещающие, но не окончательные,

в частности, не ясно, эффективна
ли она для пожилых,

а данные тестов на людях у нас появятся
спустя несколько месяцев.

Все три вакцины будут протестированы
на безопасность и эффективность.

И потом мы сможем запустить производство,

хоть и не в таких масштабах,
как хотелось бы.

Мы сможем их выпустить к концу года.

Если фаза три будет успешной

и если она будет завершена к концу года,

что весьма оптимистично.

На фазе три особенное внимание
уделяется безопасности

и эффективности,

и они к этому уже подошли.

Также есть ещё четыре-пять вакцин,
в которых применён другой подход,

они отстают месяца на три-четыре:

Novavax, Sanofi, Merck.

И мы финансируем
производственные мощности для них всех,

прямо сейчас идут сложные переговоры,

чтобы выделить мощности
под беднейшие страны,

страны с низким и средним уровнем доходов.

И самые масштабируемых проекты,

которые включают в себя AstraZeneca,
Johnson and Johnson,

будут сфокусированы на них,

то есть недорогие,

и можно построить один завод
с мощностью в 600 млн доз.

Так что несколько вакцин

имеют потенциал.

Но я не стал бы говорить
о чём-то конкретном до конца года.

Это в самом лучшем случае.

Сейчас проводятся испытания
всего лишь нескольких конструкций,

и возможность неудачи очень высока.

КА: Билл, можно сказать,

что если бы вы и ваш фонд не вмешались,

то рыночные силы привели бы
к такой ситуации,

что как только на рынке замаячил бы
потенциальный кандидат на вакцину,

то богатые страны тут же
на него бы набросились,

захватили всю имеющуюся начальную партию,

как только её произведут,

и бедным странам ничего не досталось бы,

но вы, по сути, регулируете это,

давая гарантии и предоставляя мощности

потенциальным кандидатам на вакцину,

тем самым даёте возможность
бедным странам получить хоть что-то

из первой партии вакцин?

Это так?

БГ: Ну, это же не только мы, хотя да,

нам принадлежит центральная роль,

наряду с рабочей группой CEPI
(Коалиция Эпидемической Готовности),

европейские лидеры тоже в этом участвуют.

Сейчас у нас есть возможность
посмотреть все конструкции

и спросить: «Итак, где в мире есть завод

с такими производственными мощностями?

Куда мы должны направить первые деньги?

И когда нужно будет

перенаправить деньги на другой завод?»

Потому что представители частного сектора,

кто в этом разбирается,

частично сотрудничают с нами,

а мы выступаем
посредниками в этом вопросе,

нам приходится координировать
много вопросов, особенно производственный.

Обычно предполагается, что США
возьмётся за эту глобальную проблему

и включится в работу.

Но пока никакой активности на этом фронте.

Я разговариваю с людьми
из Конгресса и Администрации

о том, что когда будет подписан
следующий документ о пособиях,

то, может, один процент из этих денег
можно было бы направить на инструменты,

чтобы помочь всему миру.

И это вполне выполнимо,

но, к сожалению,

здесь у нас образовался вакуум,

к которому мир не привык,

хотя многие подключаются, и наш фонд тоже,

и пытаются разработать стратегию,

в которой есть место и беднейшим странам,

которые страдают от высокой смертности
и негативных последствий,

чьи системы здравоохранения перегружены.

Большинство смертей
ожидается в развивающихся странах,

несмотря на высокую смертность
в Европе и США.

КА: Хотелось бы мне стать мухой
и послушать,

как вы с Мелиндой обсуждаете это,

ведь все эти этические «преступления»,
прямо скажем,

совершают политики,
от которых ждут бо́льшего,

пусть они не понимают
важность ношения масок,

но чтобы отказать в помощи миру,

когда у вас единый враг,

всем миром выступить против него,

а вместо этого...

Не знаю, они разжигают
подлую заваруху между странами

в борьбе за вакцину.

Ну это же просто...
потом история осудит их очень сурово.

Просто тошно на это смотреть.

Как вы считаете? Или я чего-то не понимаю?

БГ: Ну, всё не так радикально,
как вы описываете.

США вложили больше денег

в финансирование основных
исследований вакцин,

чем любая другая страна,

эти вложения ни к чему не обязывают.

Там нет никакого условия, типа:
«Вот вам деньги,

но потом вы будете платить нам проценты».

США финансируют исследования,

их результаты — для всех.

Но деньги на производство
идут только для рынка США.

Усложняет ситуацию то,
что в любой другой глобальной проблеме

США безусловный лидер: в искоренении оспы,

в борьбе с полиомиелитом,

вместе с ключевыми партнёрами
СDC, ВОЗ, Rotary, UNICEF, нашим фондом.

А ещё борьба с ВИЧ

во времена президента Буша, во время
очень сильных партийных разногласий,

программа REPFAR стала просто чудом.

Она спасла десятки миллионов жизней.

И потому мир всегда ждёт, что США

будут хотя бы во главе стола переговоров.

Финансово, стратегически.
Как получить заводы для остального мира?

Хотя бы для того, чтобы инфекция
опять не вернулась в США,

чтобы глобальная экономика работала,

что хорошо для американского рынка труда,

чтобы был спрос за пределами США.

И потому мир как бы...

ну, есть какая-то неопределённость
в том, что и как будет работать,

и потому в воздухе висит вопрос:
«Ну, а кто будет за это отвечать?»

Потому самое печальное,
что США вышли из ВОЗ,

это затруднение, которое когда-нибудь

будет исправлено,

потому что нам нужна координация

через ВОЗ.

КА: Давайте возьмём следующий вопрос.

Али Кашани: «Где в мире с пандемией
справляются более успешно?

Вам известны какие-то
удачные модели реагирования?»

БГ: Удивительно, но наряду
с превентивными мерами

есть ещё такой способ:
у людей с положительным тестом

следят за кислородом в их крови,

за уровнем насыщения крови кислородом,

и это очень дешёвый приборчик,

и можно понять на ранних стадиях,
когда нужно обращаться в больницу.

Странно, но заболевшие не чувствуют,
когда болезнь становится серьёзной.

Это интересный физиологический момент,
но я сейчас не об этом.

И вот в Германии довольно низкий
уровень смертности,

потому что они проводят такой мониторинг.

А потом, как только вы попадаете
в медучреждение,

мы уже знаем, что ИВЛ — понятно,
из самых лучших намерений,

но к ним прибегали чрезмерно
и применяли неправильно

в самом начале пандемии.

На сегодняшний день врачи накопили опыт,
варьируют подходы к лечению.

И это, я бы сказал, глобальный опыт.

Использование пульсоксиметров
на ранних стадиях

станет широко применяться,

и Германия первой начала это применять.

А ещё дексаметазон, к счастью,
он дешёв, в виде таблеток,

мы можем увеличить производство.

Это тоже будет во всём мире.

КА: Я бы хотел спросить вас, Билл,

как лично вы переживали весь этот процесс.

Как ни странно, хотя ваша приверженность
делу и добрые намерения

очевидны любому, кто поговорит
с вами хотя бы минуту,

тем не менее с вашим именем связаны
какие-то безумные теории заговоров.

Я недавно справлялся у компании Zignal,

они мониторят соцсети.

По их данным, на текущий момент
в одном лишь Фейсбуке

более четырёх миллионов постов,

в которых вас связывают
с какими-то заговорами по поводу вируса.

Я читал, что в одном опросе
более 40 процентов республиканцев

полагают, что вакцина,
которую вы готовите к выпуску,

как-то связана с чипированием людей,
чтобы следить за их передвижениями.

Честно, я поверить не могу
в такие опросы и цифры.

Но ведь некоторые люди
относятся к ним вполне серьёзно,

так ещё подобные сообщения
были в эфире Fox News и так далее,

некоторые до того серьёзно в это поверили,

что даже начинают угрожать и всякое такое.

У вас получается отмахиваться от такого,

но ведь даже представить себе трудно,
каково быть на вашем месте.

Как вам удаётся с этим справляться?

Что происходит с этим миром,

если такая дезинформация
свободно циркулирует?

Как можно это исправить?

БГ: Сложно сказать.

И они недавно появились,

вот такие теории заговоров.

Вокруг Microsoft тоже была полемика,

но она была хоть как-то
связана с реальностью.

Почему Windows ломается чаще, чем нужно?

У нас были проблемы с антимонополией.

Но по крайней мере я знал, что это было.

Когда же пошло вот это, признаюсь,

моей первой реакцией было отшутиться.

Но люди говорят, что шутить не подобает,

потому что всё очень серьёзно.

Это может отбить у людей
желание делать прививку.

И конечно, когда вакцина будет готова,

то будет как с масками,

чем больше людей,

особенно, если эта вакцина блокирует
передачу вируса,

для всей популяции польза будет больше,

чем больше людей сделают прививку.

Потому я здесь несколько озадачен,

не уверен, что говорить и что делать,

потому что эти конспиративные вещи
для меня прямо новость какая-то,

и что тут ни говори,

всё будет толковаться в свете этой теории.

Из-за того, что ведущая Fox News
Лора Инграхэм

в эфире повторяла этот вздор,
что я чипирую людей,

меня нисколько не удивляют
результаты опросов,

потому что это то, что люди
слышат с экрана телевизора.

Дикость.

И люди явно жаждут простых объяснений,

это же проще, чем изучать вирусологию.

КА: Я скажу так,

TED вне политики,

но мы верим в истину.

Я даже больше скажу:

Лора Инграхэм, возьмите свои слова обратно
и извинитесь перед Биллом Гейтсом.

Вы просто обязаны.

Любой, кто смотрит это видео

и засомневается в этом человеке
хотя бы на минуту,

вам нужно к психиатру.

Потому что вы больны.

Многие из нас, кто знает Билла многие годы

и видел, как он предан работе, скажет вам,

что вы больны.

Довольно об этом,

давайте лучше взглянем на реальную
ситуацию по остановке пандемии.

Право слово.

Если у кого в чате есть предложения,

конструктивные предложения того,

как покончить с теориями заговоров,

а то они растут как снежный ком.

Однако, если я так говорю,
значит, я тоже часть заговора,

ерунда какая-то.

Всё же, как нам вернуться в мир,

где информации можно доверять?

Нам нужно это как-то менять.

Есть ли ещё вопросы от нашего сообщества?

Ария Бендикс из Нью-Йорка:

«Что вы лично можете посоветовать тем,
кто стремится снизить

риск заражения посреди роста случаев?»

БГ: Ну, отлично, если у вас работа,

которую можно делать удалённо из дома,

и даже с друзьями общаться также,

знаете, я много общаюсь со своими друзьями
через видеозвонки.

У меня друзья в Европе, и кто знает,
когда мы с ними встретимся,

а так мы запланировали звонок и общаемся.

Если вы более-менее изолированы,

то риск у вас небольшой,

только если вы в контакте
с большим количеством людей,

по работе или по другим причинам,

вот здесь риск возрастает,

особенно в тех социальных группах,
где растёт заболеваемость,

даже если это не будет
регулироваться властями,

я всё же надеюсь, что люди сами смогут
регулировать свои передвижения

и минимизируют всяческие внешние контакты.

КА: Билл, хотел бы спросить вас

немного о филантропии.

Очевидно, что ваш фонд играет
в этом огромную роль,

но я спрошу о филантропии в общем.

Вот вы начали инициативу «Клятва дарения»,

привлекли всех этих миллиардеров,

которые пообещали отдать в дар
половину своих состояний

до или после своей смерти.

Но ведь это же очень трудно.

Чрезвычайно трудно отдать
такую сумму денег.

Да и вы сами, я думаю,

с момента как началась эта инициатива,

когда это было? Лет десять назад?

Ваше собственное состояние с тех пор,
наверное, удвоилось,

хоть вы и ведущий филантроп в мире.

Есть какое-то фундаментальное препятствие
тому, чтобы раздавать деньги с пользой,

и чтобы мир при этом становился лучше?

Или же мировым донорам,

особенно богатым мировым донорам,

нужно составить график и работать по нему,

типа «вот такой процент моего состояния
отчислять каждый год,

так чтобы, когда я постарею,

у меня ничего не осталось.

Раз уж я серьёзно настроен

и намерен раздать свое состояние,
то нужно найти способ,

как сделать это эффективно».

Это глупый, нечестный вопрос?

БГ: Ну, было бы здорово увеличить темпы

и наша цель, как в Фонде Гейтсов,
так и в инициативе «Клятва дарения»,

помочь людям найти повод,
на который они откликнутся.

Люди делятся, когда они горят желанием.

Конечно, цифры важны,

но ведь и поводов хоть отбавляй.

Ведь вы откликаетесь на помощь,
потому что видите, что кто-то болен,

что кто-то не получает социальную помощь.

Вы видите, что можете снизить расизм.

Вы испытываете сильный порыв
и поэтому откликаетесь на этот повод.

И, разумеется,

не все филантропические дары
могут сработать.

Нам нужно повышать
уровень притязаний у филантропов.

Коллаборация филантропов,

вот вы способствуете сотрудничеству
через проект Audacious,

есть ещё четыре-пять групп филантропов,

и это замечательно,

потому что они могут учиться друг у друга,

они получают взаимную поддержку

и знают, что, вложив свои деньги
вместе с четырьмя другими филантропами,

они окажут бо́льшее воздействие.

Возможно, это может стать поводом
для шуток впоследствии, если окажется,

что их безвозмездный дар
не принёс особенной пользы,

но тем не менее продолжать надо.

Так что филантропия, да,

мне бы хотелось видеть её распространение,

и чтобы люди продолжали этим заниматься,

это же приносит радость,

это так вдохновляет,

вы можете делать это в партнёрстве
с кем-то из своей семьи.

В моём случае, Мелинда и я любим
такие совместные проекты,

мы вместе учимся новому.

В некоторых семьях
привлекают к этому своих детей.

Иногда дети выступают инициаторами.

Даже если у вас много денег,

всё равно миллион долларов
это большая сумма денег,

но когда у вас миллиарды,

вы должны отдавать сотнями миллионов.

Так что есть некая магия,
с точки зрения личных финансов,

вы всё так же богаты, что и раньше.

И это вполне приемлемо
с общественной точки зрения.

Но когда отдаёшь, нужно давать больше,

иначе это уже получается завещание,

и тогда от дарения
не будет большой радости.

Поэтому, мы не хотим

как-то формально это регулировать,

но и вы, и я хотим вдохновить филантропов,

чтобы они почувствовали вкус к этому делу,
увидели возможности,

значительно чаще, чем в прошлом,

будь то расовые вопросы, болезни
или другие язвы общества,

инновации, на которые способны филантропы
и скорость претворения их в жизнь,

не сравнить с государством,
а правительства потом подтянутся.

Бог свидетель, нам нужны решения,

нам нужна надежда и прогресс,

ожидания чрезвычайно высоки,

что мы можем решить эти трудные проблемы.

КА: Мне кажется, большинство филантропов,
даже самые лучшие из них,

не могут решиться давать больше
одного процента от своего состояния в год,

но ведь у сильных мира сего есть доступ

к невероятным инвестициям.

У многих прирост состояния составляет
до десяти с лишним процентов в год.

Ну если вы реально намерены

раздать половину своего состояния,

то в какой-то момент вы должны начать
отчислять пять, шесть, семь, восемь,

десять процентов в год, не так ли?

То есть не в этом ли логика происходящего?

БГ: Да, есть такие люди, как Чак Фини,

он показал хороший пример
и просто раздал все свои деньги.

Мы с Мелиндой тоже об этом говорим,
может, нам тоже ускориться?

Как вы уже говорили,
нам очень повезло с инвестициями

разного рода.

IT в целом дают очень хороший результат,

даже в этом году,

который так разительно отличается

от прошлых лет тем, что творится в мире.

И я уверен, что от нас ждут,
что мы ускоримся,

и есть все основания,
чтобы поторопиться с такой помощью,

ведь правительство не сможет
закрыть столько потребностей.

Конечно, у правительства огромные ресурсы

но мы можем направить в нужное русло,

направить туда, куда помощь не доходит,

если мы хотим помочь развивающемуся миру,

там нет правительств,

которые напечатают чеки
на сумму в 15 процентов ВВП,

и там страдания, экономические тяготы,

не считая пандемию,

и так очень велики.

В своём развитии эти страны

отбросило на пять лет назад,

а в некоторых случаях стабильность страны

находится под угрозой.

КА: Билл, позвольте,

я хочу выразить восхищение тем,
что Мелинда и вы делаете.

Вы идёте по непроторенному пути,

пытаетесь удержать столько проектов,

и то количество времени, что вы отводите
на улучшение мира в общем и целом,

и уж конечно, то количество денег

душевных сил, которых вы не жалеете,

это всё вызывает восхищение.

И я признателен вам за то,
что вы уделили нам своё время.

Большое вам спасибо,

и по правде, до конца этого года

ваши опыт и ресурсы будут нам нужны
сильнее, чем когда-либо,

и потому, удачи вам!

БГ: Благодарю.

Эта работа мне в радость, и я оптимист,
спасибо вам, Крис.