Время перезагрузки для религии

Во времена, когда кажется, что мир выходит из под контроля, может показаться, что религия неуместна или является частью проблемы. Но раввин Шэрон Бруз верит, мы можем приспособить религию под нужды современного мира. В своей страстной речи Бруз делится четырьмя принципами воскрешения религиозных обрядов и предлагает выбрать веру всех видов как обнадёживающую противоположность ошеломляющей действительности, полной насилия, экстремизма и пессимизма.

Весной 2004 года

я была молодой мамой

и раввином,

а в мире творился хаос.

Может быть, вы помните.

Каждый день мы слышали опустошающие
отчёты о войне в Ираке.

Волны террора катились по всему миру.

Казалось, что человечество
выходит из-под контроля.

Я вспоминаю ночь, когда читала

новости о серии скоординированных взрывов

в метро Мадрида.

Я встала и подошла к детской кроватке,

в которой сладко спала

моя шестимесячная дочка,

и, слыша стук её сердца,

я всем телом почувствовала,
как сильно я ей нужна.

Мы живём во времена тектонических
сдвигов в идеологиях,

политике, религии, народах.

Всё кажется таким шатким.

Я помню, как подумала:

«Боже, что же за мир ждёт это дитя?

Что я, как мать и религиозный лидер,

собираюсь делать?»

Конечно, я прекрасно знала,

что религия станет главным полем битвы

на этом быстро меняющемся ландшафте,

и было очевидно,

что в ней кроется значительная
часть существующих проблем.

Для меня вопрос был таким:

может ли религия
стать также и частью решения?

На протяжении всей истории

люди совершали ужасные
преступления и зверства

под флагом религии.

Сейчас мы вступаем в XXI век,

и становится ясно, что религиозный
экстремизм снова набирает силу.

Наши исследования говорят,

что в последние 15–20 лет

враждебность и насилие
на религиозной почве

усилились во всём мире.

Но даже без исследований
это легко подтвердить.

Многие ли из вас удивляются сегодня,

слушая истории о взрывах и стрельбе,

узнав, что последним произнесённым словом

перед спуском курка или взрывом

было имя Бога?

Едва ли сегодня можно удивить кого-то

новостью об очередном человеке,

решившем выразить свою любовь к Богу,

отобрав жизнь у детей Его.

В Америке религиозный экстремизм

выступает в лице белого христианина,
протестующего против абортов

убийством трёх человек
в центре планирования семьи

в Колорадо Спрингз.

Также он выглядит как пара,

вдохновлённая Исламским Государством,

врывающаяся на вечеринку в офисе
в Сан-Бернандино и убивающая 14 человек.

И даже если религиозный экстремизм
не ведёт к насилию,

он используется в политических целях,

цинично позволяя людям оправдывать
подчинение женщин,

травлю участников сообщества ЛГБТ,

расизм, исламофобию и антисемитизм.

Всё это должно глубоко волновать

тех из нас, кому небезразлично
будущее религии

и будущее веры.

Нужно называть вещи своими именами:

религия потерпела огромное поражение.

Но это далеко не единственная проблема,
с которой сталкивается религия сегодня.

В то самое время,

когда мы нуждаемся в религии
в качестве оплота против экстремизма,

она страдает от второго пагубного тренда,

который я называю религиозным рутин-измом.

Это когда наши институты и наши лидеры

застряли в заученной наизусть
формальной парадигме,

лишённой жизни, лишённой видения

и лишённой души.

Позвольте мне пояснить, что я имею в виду.

Одно из величайших благословений раввина —

это возможность находиться под хупой,
свадебным балдахином, вместе с парой

и помочь им публично
заявить о своей любви,

возможность освятить найденную ими любовь.

И теперь я хотела бы попросить вас,

возможно, опираясь на личные воспоминания,

или просто на воображение,

подумать о разнице между
глубиной переживаний

под свадебным балдахином

и ими же в шестую или седьмую годовщины.

(Смех)

И если вам посчастливилось прожить
вместе 16–17 лет,

если вы, как, скорее всего,
многие из нас, встаёте с утра,

понимая, что забыли забронировать
ваш любимый ресторан,

забыли даже об открытке,

и вы просто надеетесь и молитесь,
что ваш партнёр тоже забыл.

Что ж, религиозные ритуалы и обряды

изначально предназначались для выполнения
функции годовщины.

Они должны были быть своеобразным
вместилищем, в котором мы могли бы

сохранить веру в ту,
ставшую откровением, священную встречу,

давшую начало религии.

Проблема в том, что после нескольких веков

дата остаётся в календаре,

но романтическая любовь уже давно умерла.

Именно в такие моменты мы обнаруживаем,
что бесконечно, бездумно повторяем слова,

которые для нас уже ничего не значат,

встаём и садимся,
потому что кто-то нас попросил,

держимся за ревностно охраняемую доктрину,

которая совершенно отстала
от современной реальности,

участвуем в формальных ритуалах

просто потому, что так было всегда.

В Соединённых Штатах религия угасает.

Повсеместно все церкви, синагоги и мечети

выражают недовольство тем,

как трудно оставаться актуальными

для молодого поколения,
которому совершенно безразличны

не только общественные институты,
стоящие у истоков наших традиций,

но и сама религия.

И самое главное, что им нужно понять,

это то, что нынешнее поколение

не только чувствует отвращение к насилию,
порождённому религиозным экстремизмом,

но и полностью выключено

из безжизненного религиозного рутин-изма.

Конечно, у этой истории
есть и светлая сторона.

Учитывая кризис этих двух трендов,
сопутствующих религиозной жизни,

12–13 лет назад я решила определить,

есть ли какой-нибудь способ

восстановить сердце моей собственной
еврейской традиции,

помочь снова наполнить её смыслом и целью

в мире, охваченном огнём.

Я начала размышлять:

а что, если бы мы могли привлечь
величайшие умы нашего поколения

и вместе дерзко, креативно и здраво
подумать над тем,

какой могла бы быть следующая стадия
религиозной жизни.

Тогда у нас не было ни денег,
ни места, ни какого-либо плана,

но была электронная почта.

Поэтому мы с моей подругой Мелиссой
написали письмо

и разослали всем друзьям и коллегам.

В нём говорилось:

«Прежде чем поставить крест на религии,

почему бы нам не собраться в эту пятницу

и обсудить, что можно сделать с нашим
еврейским наследием?»

Мы надеялись,
что, возможно, придут человек 20.

Оказалось, что пришло 135 человек.

Это были циники и искатели,

атеисты и раввины.

В тот вечер многие сказали,
что им впервые удалось

пережить осмысленный религиозный опыт
за всю свою жизнь.

И поэтому я cделала
единственную здравую вещь,

которую можно предпринять
в такой ситуации:

я уволилась и попыталась осуществить
эту отчаянную мечту

о новой, заново осмысленной
религиозной жизни,

которую мы называем «IKAR»,

что означает «квинтэссенция»
или «суть проблемы».

Сейчас IKAR не единственная

в религиозном мире.

Ряд еврейских, христианских
и мусульманских религиозных лидеров,

кстати, среди них немало женщин,

выступает за восстановление
основ наших традиций,

искренне верит, что настало время, когда
религия может стать решением проблемы.

Мы возвращаемся к нашим
священным традициям

и начинаем осознавать,
что все они содержат в себе

сырьё для оправдания
жестокости и экстремизма,

но также в них можно
найти основу для сострадания,

мирного сосуществования и доброты —

и когда другие выбирают наши книги
в качестве призыва к ненависти и мести,

мы, читая те же тексты, рассматриваем их

как руководство к любви и всепрощению.

Недавно я обнаружила,

что очень разные общины,
такие как новые еврейские на побережьях,

женские мечети,

церкви афроамериканцев в Нью-Йорке
и Северной Каролине,

церковные автобусы с монахинями,

колесящими по этой стране
с призывами к справедливости и миру,

разделяют общие религиозные принципы.

И это становится своего рода формой
возрождения религии в этой стране.

И хотя теологические системы и обряды
в этих независимых общинах

сильно отличаются,

мы видим в них общее и закономерное.

Я хочу поделиться с вами
четырьмя такими принципами.

Первый — пробуждение.

Мы живём во времена

беспрецендентного доступа

к информации о любой мировой трагедии,

происходящей в любой точке Земли.

За 12 часов 20 миллионов людей

увидели фото тела маленького Айлана Курди,

выброшенного на побережье Турции.

Мы все видели это фото.

Мы также видели фото пятилетнего ребёнка,

вытащенного из развалин его дома в Алеппо.

Увидев эти фотографии,

мы должны что-то предпринять.

В моей религии есть история
о путешественнике, который шёл по дороге

и увидел, как горит красивый дом.

Странник спросил: «Как это возможно,
что такая красота сейчас погибнет,

а никто даже не пытается её спасти?»

Эта история учит пониманию того,
что наш мир в огне,

и на нас лежит задача — держать
сердца и глаза открытыми,

осознавать, что ответственность

за тушение этого пожара — на наших плечах.

Но сделать это очень сложно.

Психологи говорят, что чем больше
мы узнаём о мировых проблемах,

тем меньше шансов,
что мы что-либо предпримем.

Это — «психическое оцепенение».

Мы просто отстраняемся
в определённый момент.

Где-то на полпути наши
религиозные лидеры забыли,

что это наша работа — заставить людей
выйти из зоны комфорта.

Наша задача — разбудить людей,

вытащить их из апатии,

вызвать сострадание,

побудить делать то,
чего делать не хочется,

разглядеть то, чего не хочется видеть.

Потому что мы знаем —
изменения в обществе...

(Аплодисменты)

произойдут лишь если мы очнёмся настолько,
чтобы понять, что беда уже рядом.

Второй принцип — надежда.

Хочу отметить,

что надежда — это не наивность,

не снотворное,

а возможно, единственный
и самый серьёзный акт неповиновения

политике пессимизма

и культуре отчаяния.

Потому что надежда может

достать нас из убежища,

в котором мы прячемся
от внешнего мира, и сказать:

«Ты снова можешь мечтать и думать открыто.

И никто не может тебе этого запретить».

Этим летом я видела,
как надежда провозгласила манифест

в афроамериканской церкви
в Южном районе Чикаго,

куда я привела свою малышку-дочь,

которой сейчас 13,

и она выше меня ростом,

чтобы послушать проповедь
Преподобного Отиса Мосса.

К тому моменту, с января по июль,

в Чикаго было застрелено 3 000 человек.

Мы вошли в церковь и услышали
Преподобного Отиса Мосса,

после проповеди которого

хор из ста великолепных сильных женщин

поднялся и начал петь.

«Ты мне нужна. Я нужна тебе.

Я люблю тебя. Ты мне нужна, чтобы выжить».

И в тот момент я осознала,

что именно ради этого создана религия:

вернуть людям целеустремлённость,

чувство надежды,

чувство того, что их мечты
и они сами чрезвычайно важны в этом мире,

который убеждает их в обратном.

Третий принцип — принцип величия.

У раввинов есть традиция —

прогулка с двумя листами
бумаги в карманах.

На одном написано:
«Я всего лишь прах и тлен».

Мир не вертится вокруг меня.

Я не могу всё контролировать
и не способен справиться с этим сам.

На другом листке написано:
«Мир был создан ради меня».

Это означает: действительно,
я не умею делать всё,

но я умею многое.

Я умею прощать.

Я умею любить.

Я умею быть не таким, как все.

Я умею отстаивать свою позицию.

Я умею общаться.

У нас есть даже религиозный ритуал,

поза,

которая олицетворяет противоречие
между бесправием и властью.

В еврейской общине

мы падаем ниц на землю только раз в году,

во время главного праздника.

Это знак полного подчинения.

Сейчас в нашем сообществе,
когда мы поднимаемся с земли,

мы стоим, подняв руки к небу,

и говорим: «Я силён, я могуч, я достоин.

Я не умею всё, но я умею многое».

В мире, который заставляет нас верить,
что мы невидимы и бессильны,

религиозные общины и ритуалы

могут напомнить нам,

что сколько бы времени нам не было
отпущено на этой земле,

какие бы дары и благословения
мы не получали,

какие бы возможности не имели,

мы можем и должны их использовать,

чтобы попытаться сделать этот мир
чуть более справедливым

и любящим.

Четвёртый, и последний, принцип —
сопричастность.

Несколько лет назад один мужчина,
прогуливаясь по побережью Аляски,

наткнулся на футбольный мяч,

на котором были написаны
японские иероглифы.

Он сфотографировал его
и разместил фото в соцсети,

и на связь с ним вышел
один японский мальчик,

потерявший всё во время цунами,
разрушившим его страну,

но теперь он мог вернуть себе этот мяч,

пересёкший Тихий океан.

Каким же маленьким стал наш мир.

Нам очень сложно помнить, насколько сильно

взаимосвязано человечество.

И всё же мы знаем,

что существуют системы подавления,

которые получают выгоду от лжи
радикального индивидуализма.

Позвольте объяснить, как это работает.

Меня не должно волновать,

когда полиция преследует
молодых афроамериканцев,

потому что мои белокожие дети-евреи

вряд ли будут задержаны
за нарушение ПДД, подобно афроамериканцам.

Но так не пойдёт, потому что это
и моя проблема тоже.

И догадайтесь, какие ещё?
Трансфобия, исламофобия

и расизм во всех формах —
это тоже наши общие проблемы.

Антисемитизм в том числе.
Это всё наши проблемы.

Потому что Эмма Лазарус была права.

(Аплодисменты)

Эмма Лазарус была права, когда говорила,
что, пока мы все свободны,

никто из нас не свободен.

Эти проблемы касаются всех нас.

И где-то на пересечении
этих четырёх принципов:

пробуждения, надежды,
величия и сопричастности,

зарождается многоконфессиональное
движение справедливости в этой стране,

которое ставит на карту другой тренд

и провозглашает, что религия способна
и должна породить добро во всём мире.

Наши сердца страдают от потерпевшей
неудачу религии экстремизма,

и мы заслуживаем большего,
чем потерпевший неудачу рутин-изм.

Настало время для религиозных
лидеров и общин

взять курс в сторону духовных
и культурных перемен,

в которых так остро нуждается эта страна

и весь мир — перемен в сторону любви,

справедливости, равенства
и достоинства для всех.

Я верю, что это самое меньшее,
что мы можем сделать для наших детей.

Спасибо.

(Аплодисменты)