Обратная сторона литературного перевода | Илья Одегов | TEDxAlmaty

Илья Одегов — писатель и литературный переводчик, который переводил на русский язык Р. Фроста, Р. Киплинга, Ф. Г. Лорку, Абая, Гуннара Экелёфа и других писателей и поэтов. В своём выступлении он рассказывает о том, на какие вещи нужно обращать внимание переводчикам и как кардинально меняется смысл стихотворения при неточном, вольном переводе.

Это выступление записано на мероприятии TEDx, независимо организованном местным сообществом с использованием формата конференций TED. Узнайте больше на http://ted.com/tedx

Здравствуйте.

Меня зовут Илья Оде́гов.

Я писатель, литературный переводчик

и читатель, конечно же,
увлечённый читатель.

Я читаю с трёх лет,

и за эти годы у меня, конечно же, сложился

определённый круг любимых авторов.

И что интересно, среди этих авторов
буквально процентов 20 тех,

которые писали и пишут на том же языке,
на котором я говорю с детства,

то есть на русском языке.

А все остальные 80%
пишут на всех языках мира.

Толкиен и Сэлинджер,

Кобо Абэ и Мураками,

Кафка и Павич —

все эти люди писали
на каких-то своих языках,

а мы их читаем в переводе.

Читаем и часто даже
не задумываемся о том,

какой титанический труд
за всем этим стоит.

Часто даже не заглядываем под обложку,

на ту страницу, на которой находятся
выходные данные книги,

для того чтобы увидеть имя переводчика.

А ведь именно от этого человека зависит
тот мир, который мы держим в руках.

Именно от него зависит
наше восприятие той или иной книги.

Поэтому именно о литературном переводе
я и хочу с вами сегодня поговорить.

Я помню, как ещё в детстве

я впервые осознал,

что мои любимые книги пишутся
на каких-то других языках,

и мне жутко захотелось заглянуть вот туда,

на ту сторону, на другую сторону Луны —

узнать, что же там.

Я начал копать и вскоре
выяснил, что, например,

Пеппи Длинныйчулок на самом деле
вовсе не «Пеппи», а «Пиппи»,

а «Пеппи» её сделали
переводчики на русский язык,

чтобы это как-то более
благозвучно звучало.

Или, например, что Малыш
из сказки «Малыш и Карлсон»

в оригинале звучит как «Lillebror»,

это по-шведски значит «маленький брат»,
или «братишка» по-нашему,

и если точно перевести
название этой книги,

то получится «Братишка и Карлсон».

Вот таких открытий было много,

и каждое такое открытие делало
мой мир чуточку более сложным,

чуточку более цельным.

Это как, знаете, когда всю жизнь
ходишь и говоришь «галстук»,

а потом вдруг в какой-то момент
жизни выясняешь,

что с немецкого «Hals»
переводится «шея»,

а «Tuch» — «платок»,

и «галстук» — это не просто
какой-то набор букв,

а это «шейный платок».

Слово обретает смысл, и это очень круто.

И особенно мне нравилось в детстве,

когда у произведения был рядом
представлен оригинал.

Я помню, в «Алисе в Зазеркалье»
Льюиса Кэрролла

было стихотворение «Бармаглот».

В переводе оно звучало как:

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

А рядом был оригинал:

Twas bryllyg, and ye slythy toves
Did gyre and gymble in ye wabe:

All mimsy were ye borogoves;
And ye mome raths outgrabe.

Конечно, это игра слов.

И хотя у меня много претензий
к этому переводу,

тем не менее, в детстве для меня
это было необычайно круто —

иметь возможность видеть их рядом,
перевод и оригинал.

И поэтому первый совет,
который хочу вам дать:

если у вас есть такая возможность,

всегда сравнивайте
произведение с оригиналом.

Пусть вы даже не понимаете язык,

пусть вы даже не понимаете смысла,

но вы, во всяком случае, сможете
прочитать, увидеть, как выглядят буквы,

почувствовать ритм, почувствовать
фонетику, мелодику языка,

которую вкладывал вот в это
произведение сам автор.

Потом прошло какое-то время, я вырос,

стал заниматься своей литературой,

начал писать книги, ездить
по фестивалям, получать премии

и продолжал изучать иностранные языки.

И в какой-то момент времени я подумал:

а почему бы не совместить эти два занятия

и не начать делать
литературные переводы самому?

Я решил начать со стихов,

потому что мне казалось,

что, с одной стороны, стихотворение —

это такая маленькая форма,
удобная для работы,

а с другой стороны, стихи —
это же не просто текст в столбик,

это очень ёмкая структура,

в которой есть и рифма, и ритм, и размер,

и метафоры, и культурные аллюзии,

и игра слов и так далее.

То есть при своей ёмкости, там есть
большой интересный объём работы.

Я в своё время переводил с английского
Роберта Фроста, Блейка, Киплинга,

с испанского переводил Лорку,

с казахского — Абая, Магжана Жумабаева,

Ибрая Алтынсарина,
Куандыка Шангитбаева,

со шведского — Гуннара Экелёфа
и так далее.

И каждый раз, подходя к тому
или иному автору,

знакомясь с уже существующими
переводами стихотворений этого автора,

я вдруг обнаруживал, что очень часто
эти переводы довольно вольные,

уже имеющиеся, довольно неточные,

а мне этой вольности
всегда хотелось избежать,

потому что мне всегда казалось,

ну, кто я такой, я транслятор,
я передатчик,

я беру из одного языка
и передаю в другой.

Какое право я имею вмешиваться в то,
что задумывал автор?

Пусть даже мне не нравится какой-то
приём, который он использует,

пусть он не совсем точный на мой взгляд,

не совсем уместный.

Но разве я имею право
пытаться сделать его лучше,

сделать его лучше на мой взгляд?

Мне кажется, что нет.

Я пытался сделать переводы
как можно более точными,

как можно более ёмкими

и передающими именно то,
что в них закладывал автор.

А этого оказалось много всего.

Вот, например, если говорить о смысле,

покажу вам несколько примеров
неточности смысловой перевода.

Есть стихотворение у Роберта Фроста,

одно из известнейших его стихотворений,

«Stopping by woods on a snowy evening».

Это стихотворение о человеке,
который едет на лошади,

он выехал давно уже откуда-то,

и дом его ещё где-то далеко впереди,

и с одной стороны озеро,

с другой стороны — лес,

уже тёмный вечер, почти ночь,
огромное небо над ним.

И он вдруг останавливает свою лошадку

и чувствует себя таким
маленьким-маленьким,

среди этого огромного-огромного
заснеженного тёмного мира.

И свою лошадь, своего спутника,

автор называет «my little horse»,

«моя маленькая лошадь»,
«моя лошадка», по сути.

А в половине переводов — а я видел
переводов десять этого стихотворения —

в половине переводов
переводчики пишут «мой конь»...

Согласитесь, что мы называем
одно и то же животное,

но разница восприятия очень большая.

Конь — это как в «Полтаве» у Петра I:

Ему коня подводят.

Ретив и смирен верный конь.

Почуя роковой огонь,

Дрожит. Глазами косо водит

И мчится в прахе боевом,

Гордясь могущим седоком.

Вот это — конь.

А тут — «my little horse»
и огромный мир вокруг меня,

то есть разница огромнейшая.

Или вот, например, у Абая
есть замечательное стихотворение,

я тоже занимался его переводом.

Первые две строчки его звучат так:

Көлеңке басын ұзартып,

Алысты көзден жасырса.

И как переводят эти две строчки

в таком классическом советском переводе,

который появлялся во многих
изданных книгах, в учебниках:

Когда все тени, удлиняясь,

Сливаются в одну.

Мало того, что здесь нарушен ритм,

так ещё и посмотрите:

здесь речь не о тенях,
а об одной тени, да, «көлеңке».

И никто там не сливается в одну,

там идёт речь о том, что,
когда тень удлиняется,

она прячет всё далекое от глаз.

И если посмотреть на контекст
этого стихотворения,

становится понятно, что это стихотворение
о старости, о возрасте,

и это тень не деревьев, не гор,

а это тень самогó автора,
старика уже, по сути.

И эта тень, удлиняясь, просто:
чем старше он становится,

скрывает от него какие-то старые
воспоминания, забытых людей,

которых он встречал, может быть,
в детстве когда-то.

Он уже не помнит всего этого,
слишком длинная тень.

И то есть, по сути, изменяя вот эти
две строчки самого начала,

полностью меняется основная
метафора стихотворения,

полностью меняется смысл.

А мы, по сути, эти стихотворения
читаем, вот эти переводы,

на них воспитываемся,

считаем, что это всё автор так и задумал.

Вот поэтому следующий мой вам совет:

не валите всю вину на автора,
когда читаете переводы.

Очень может быть, что вам попался
просто плохой перевод.

Поищите другие, посравнивайте,

и когда найдёте хороший,

держитесь хорошего переводчика,

потому что хороших переводчиков мало,

и когда они встречаются,
хорошо следить за ними,

запоминать их имена и смотреть,
что они переводят нового,

чтобы это была для вас путеводная звезда.

Но это смысл, но есть ещё, например,
форма, есть ритм, размер.

Вот, например, в той же казахской поэзии
довольно часто встречается

такое принятое традиционное
построение строфы,

когда первая, вторая и четвертая строчка

одинаковы по длине и имеют общую рифму,

а третья строчка выбивается и по длине,
и по последнему слову.

А вот, например, Магжан Жумабаев
в своих стихах очень часто

как раз с этой привычной стандартной
традиционной формой экспериментирует,

то есть создаёт какие-то свои,
абсолютно новые формы,

нестандартные, нетрадиционные,

свои шаблоны пытается внедрить,

разрушая прежний,
сложившийся уже шаблон.

Вот одно из стихотворений,
хочу привести вам в пример,

«Ескі шаһар»:

Ескі шаһар — таң дүние,

Салар болсаң назарың

He көресің?

Көресің —

Майдан сайын мазарын.

Мазар сайын мың сопы

Саулатып тұрған ғазалын.

He көресің?

Көресің —

Мөлиген мешіт ажарын.

Мешіт сайын сан молда

Аңыратып тұрған азанын.

He көресің?

Көресің —

Ыңыл-жыңыл базарын —

Бүлкілдетіп әр жерде

Қайнатып жатқан қазанын.

He көресің?

Көресің...

Тоқтайын, талар назарың!

И вот посмотрите, как перевожу его я,

пытаясь воспроизвести тот же самый ритм,

который не простой, сложный.

Слышите, да, что он нетрадиционный?

Старый город — утренний мир,

На него если бросишь взгляд,

Что увидишь?

Увидишь —

Могилы на площадях.

На могилах сотни святых

Бесконечно молитвы твердят.

Что увидишь?

Увидишь —

Мечетей спокойную стать,

И в каждой стремится мулла

Азан громче всех прокричать.

Что увидишь?

Увидишь —

Мурлыкающий базар,

И бурлит на любом углу

Раскалённый кипящий казан.

Что увидишь?

Увидишь…

Погоди, пока взгляд не устал!

Слышите, какой необычный ритм?

(Аплодисменты)

Вот как можно такой ритм менять,

чем занимаются некоторые переводчики?

Как можно менять то,
что, по сути, лежит в основе

какого-то стихотворения, произведения?

Это важный аспект, на который
обязательно стоит обращать внимание,

но, конечно, не единственный.

Да, смысл, да, форма,

но есть ещё и некоторые аспекты в поэзии,

которые тоже требуют тщательного внимания

и зачастую такого вот сурового
и твёрдого решения переводчика.

Приведу пример из современной поэзии.

Пример, связанный
с культурными аллюзиями.

Айгерим Тажи, наш современный поэт,

один из наиболее известных
за пределами нашей страны,

хотя бы потому, что её стихи переводились
на целый ряд иностранных языков,

а на английский её переводит

экс-президент Ассоциации литературных
переводчиков Америки Джим Кейтс.

И они уже несколько премий выиграли
с этими стихами и переводами.

И однажды — я знаю этот кейс —

в одном из стихотворений Айгерим

было словосочетание «кощеева жизнь»,

и Джим столкнулся с непониманием,

а как же это перевести на английский?

Можно сказать «koschey’s life»,

но ведь не поймут люди,
читающие на английском.

Можно дать ссылку, например,

сноску какую-то и объяснить,

что Кощей — это такое
мифологическое существо,

но это же в середине
стихотворения, представьте:

прерываться, смотреть,
что там на сноске,

потом возвращаться
обратно, уже всё забыли.

Ну, то есть, в итоге, после долгих
размышлений было принято решение

найти какой-то аналог в мифологии
англоязычного населения,

который был бы наиболее
приближен к Кощею.

В данном случае пал
выбор на «ghoul’s life»,

то есть такое некое существо,
похожее внешне на Кощея.

Но каждый раз такие вот вещи

заставляют переводчика принимать
какое-то очень важное решение,

потому что невозможно
перевести это точно,

нужно найти какой-то выход.

Или, например, фонетика.

Во многих стихотворениях

поэты используют какие-то
особенные фонетические приёмы.

Вот, например, я занимался
переводом со шведского

шведского поэта Гуннара Экелёфа,

и в его стихах зачастую встречается
именно акцент на звуки:

«drömde», «öden», «ödet», «dödar».

Вот оно, «д-д-д» вот такое всё.

Или вот, например, там была фраза такая:

Leva farligt! Dess mer
förtjänte du återfödsel.

Слышали, да, как это звучит?

И если присмотреться внимательнее,

то можно увидеть, что здесь
три раза повторяется «f»:

Leva farligt! Dess mer
förtjänte du återfödsel.

И, переводя это на русский язык,

я пытался, сохранив размер,
ритм, сохранив смысл,

поиграть тоже с фонетикой,

поиграть со звуками так,
как это делает автор,

потому что я обязан это
делать как переводчик,

обязан следовать тому,
что делает автор.

Я перевёл это так:

Живи опасно! Перерожденье
этим заслужишь.

Я перевёл букву «f» в букву «ж»
и проиграл её три раза,

точно так же, как играл
с фонетикой сам Гуннар Экелёф.

Таких примеров, которые я вам привожу,
на самом деле сотни и тысячи,

и, конечно, в любом случае,
как бы ни был хорош перевод,

сделать его абсолютно таким же,
как оригинал, невозможно.

Но можно очень постараться,

можно постараться сделать перевод
максимально прозрачным,

так чтобы, если мы читаем стихотворение,

переведённое с казахского на русский язык,

чтобы мы в русском языке услышали
фонетику казахского языка,

чтобы мы услышали звучание
казахского языка,

мелодику этого языка,

не говоря о смысле и форме всего этого,

чтобы мы через один язык услышали другой.

Мне кажется, что к этому
нужно стремиться всегда.

Это, конечно, трудно,

и потому таких переводов мало.

Но мне очень хочется верить,

что важность, ценность литературного
перевода в нашей стране

ещё будет осознана

и, кто знает, может быть,
кто-то из сидящих в этом зале,

впечатлившись, вдохновившись
моим выступлением,

тоже решит посвятить себя этой профессии.

Спасибо вам!

(Аплодисменты)