Сколько жизней ты можешь прожить на Земле?

Сара Кей была шокирована, обнаружив что она не сможет уместить жизнь принцессы, балерины и астронавта в одной своей жизни. В этом монологе она представляет два поэтических произведения, которые рассказывают о том, как мы можем прожить другие жизни.

(Поёт) Я вижу Луну.
Луна смотрит на меня.

Луна видит того, кого не вижу я.

Благослови Бог Луну,
и благослови Бог меня.

Благослови Бог того, кого не вижу я.

Если я уйду в мир иной раньше тебя,

я сделаю всё, чтобы забрать и тебя.

Я напишу имя твоё на каждой звезде,

и так мир станет

ближе к тебе.

Астронавт не выйдет сегодня на работу.

Он объявил себя больным.

Выключил телефон, компьютер,
пейджер, будильник.

Пушистый уютный кот спит на его диване.

Капли дождя на стекле,

и никакого намёка на запах кофе,
плывущего из кухни.

Все остальные на взводе.

Команда инженеров на 15-м этаже
остановила работы на ускорителе.

Антигравитационный зал дал утечку,

и даже мальчишка на побегушках,

которому только убирать мусор,
и тот нервничает,

роняет мешок, вываливаются
банановая кожура и стаканчик.

Никого это не колышит.

Все заняты подсчётами
последствий от упущенного времени.

Сколько галактик мы теряем
каждую секунду?

Как скоро следующая ракета
выйдет на орбиту?

Электрон покинул
свою энергетическую оболочку.

Чёрная дыра взорвалась.

Чья-то мать накрыла стол для ужина.

Начинается сериал «Закон и порядок».

Космонавт крепко спит.

Он забыл выключить часы,

тикающие на его запястье.

Но он не слышит этого.

В его снах коралловые рифы и планктон.

Его руки на штормовой мачте.

Повернулся на бок
и неожиданно открыл глаза.

Астронавт подумал: подводное плавание —
это настоящая профессия.

Сколько же воды вокруг!

(Аплодисменты )

Благодарю вас.

Когда я была маленькой,
я не понимала, что значит

прожить только одну жизнь.

Это не метафора.

Я буквально думала,
что собираюсь достичь

всего, что только возможно,

и стать всем, кем можно стать.

Это был лишь вопрос времени.

Не было никаких ограничений
по возрасту, полу,

расе, или то ли это время.

Я была уверена, что смогу познать

судьбу лидера в борьбе за права человека,

ощутить себя 10-летним мальчишкой
на ферме во время пыльной бури

либо императором династии Танг в Китае.

Мама говорила, что когда меня спрашивали:

кем я хочу стать, когда вырасту,
я всегда отвечала:

принцесса-балерина-астронавт.

Мама не понимала, что
я не собираюсь изобретать

некоторую супер-профессию.

Я пролистывала варианты,
кем бы я хотела стать:

и принцессой, и балериной,
и астронавтом.

Пожалуй, этот список
так и продолжается с тех пор.

Обычно меня просто прерывают.

Я не задавалась вопросом,
собираюсь ли я что-либо сделать,

вопрос был — когда?

Я была уверена, что если я хочу
достичь всего,

я должна это сделать прямо сейчас,

потому что куча всего другого ждала меня.

Потому моя жизнь — это постоянная гонка.

Я всегда боялась отстать.

Моё детство прошло в Нью-Йорке,

где суета — это в норме вещей.

Но, подрастая, я с ужасом осознавала,

что мне не суждено прожить
больше одной жизни.

Я только знала, что значит
быть девочкой-подростком

в Нью-Йорк Сити,

но не мальчишкой в Новой Зеландии

и не звездой выпускного бала
в Канзас сити.

Я смотрела на мир только своими глазами.

И это случилось в то время,
когда я стала одержима рассказами.

Через эти истории я воспринимала мир

глазами другого,
пусть даже отрывочно и несовершенно.

У меня появилось жгучее желание
выслушивать переживания других.

Мне было так обидно, что целые жизни

пройдут мимо меня незаметно.

И мне хотелось услышать
обо всём, что я упускала.

И наоборот,

я осознала, что кто-то никогда не узнает,

что значит быть подростком в Нью-Йорке.

Они никогда не узнают,

что это — поездка в метро
после твоего первого поцелуя

или тишина в городе,
когда выпал первый снег.

Я хотела всем этим с ними
поделиться, рассказать.

И это стало моей навязчивой идеей.

Я заняла себя, рассказывая,
собирая истории и делясь ими с другими.

И совсем недавно

я поняла, что не могу
всё время погонять поэзию.

В апреле, участвуя в Национальном
празднике поэзии,

в котором принимают участие
многие известные поэты,

я выступила в конкурсе 30/30.

Условие, что ты пишешь новую поэму

каждый день в течение всего этого месяца.

И в прошлом году я впервые приняла участие

и была потрясена тем,
как быстро я крапала эти стихи.

Но в конце того месяца
я оглянулась на написанное

и поняла, что всё это множество —
одна единственная история,

которая переписана 30 раз в попытке
определить то, как я хочу её рассказать.

И я поняла, что это справедливо
для множества других историй.

Многие рассказы я пыталась
излить многие годы —

переписывая, переписывая
и пытаясь найти нужные слова.

Поэт родом из Франции Поль Валери

сказал: «и не кончается строка».

И это меня ужаснуло

тем, что я буду писать
и переписывать до бесконечности,

пока я, и только я, пойму,
что надо остановиться

и отложить эту рукопись.

И это встало против моей природы,

желающей найти правильный ответ
на любой вопрос в идеальной форме.

Для меня поэзия —

это шанс продраться сквозь эти дебри.

Но именно потому, что завершить поэму
не означает разрешить то,

над чем я ломала голову всё это время.

Мне нравится перечитывать
свои старые стихи

по той причине, что они говорят мне
о том, кем я была именно в то время,

и к чему я пыталась тогда прийти,

и слова, которые я подбирала в то время.

И вот теперь моя история —

рассказ, который был мне
преткновением многие годы,

и всё равно я не уверена,
что нашла совершенную форму,

а, может, это просто очередная попытка,

и я перепишу всё это когда-нибудь
в поисках совершенства.

Но я точно знаю, что позже,
оглянувшись в прошлое,

я в состоянии буду познать
то мгновение, где я была тогда,

и именно то, что я тогда постигала,

именно теми словами, которые выбрала
вместе с вами в этом зале.

Итак...

Улыбнитесь.

Это не всегда так просто.

Случаются времена,
когда надо засучить рукава.

Когда ты был в темноте,
сомнения и неуверенность очевидны.

Тебе было нужно
более насыщенно, более контрастно,

чёрным чёрное и ярче яркое,

это всё называлось
прогрессивное мышление.

То значит, ты дольше вдыхал
химию на белой дорожке.

Это было не просто.

Дедушка Стюарт был
военно-морским фотографом.

Молодым, краснолицым
с засученными рукавами

и кулаками, как у молотобойца,

он выглядел как Попай — матрос
из Голливудских мультфильмов

1919-х годов с кривой улыбкой
и волосатой грудью,

он появился во Второй мировой
с той же улыбкой и хобби.

Когда его спросили,
разбирается ли он в фотографии,

он солгал, хотя изучил Европу
словно по карте —

вверх ногами с высоты боевого самолета,

камера снимает, глаза моргают,

то всё черным черно, то свет режет глаза.

Он познавал войну, только
что бы узнать, как добраться домой.

Когда солдаты возвращались домой,
они забывали свое оружие.

Но дед принёс домой объективы
и фотокамеры.

Открыл бизнес и превратил это
в семейный бизнес.

Мой отец родился в этом мире
белого и чёрного.

Его кулаки спортсмена
познали тончайшие движения

линз в объективе,
плёнки, заправляемой в камеру,

порошков в пластиковой кювете.

Его отец знал оборудование,
но не искусство, стоящее за ним.

Он знал тёмную сторону, но не свет.

Мой отец, изучив тёмную магию,
всю жизнь следовал за светом.

Однажды он проехал Америку,
преследуя лесные пожары,

преследуя их со своей камерой
в руках неделями.

«Верь свету» говорил он.

«Иди на свет».

Я узнаю́ себя на фотографиях
только частями.

Чердак на Вулстер стрит
со скрипящими лестницами,

четырёхметровым потолком,
белыми стенами и холодными полами.

Здесь жила моя мама
до того, как она стала матерью.

До того, как стать женой,
она была актрисой.

И тогда, две комнаты в этом доме

с четырёхметровыми потолками,

дверьми, что открывались и закрывались,

и ещё ванная и проявочная.

Эту тёмную комнату она сделала сама,

поставив туда раковину из нержавейки
и 8х10 фотоувеличитель,

который передвигался
при помощи солидного рычага.

Подборка сбалансированных ламп,

мутно-белая панель для просмотра фото,

сушилка для фотографий.

Моя мама создала эту комнату для себя.

Она стала её домом.

Потом влюбилась в человека
с руками баскетболиста,

в то, как он смотрит на свет.

Они поженились, у них появился ребёнок.

Затем они переехали в дом рядом с парком.

Но они хранили ключи
от чердака на Вустер

для дней рождений и охотой за сокровищами.

Ребёнок перевернул их жизнь,

заполнив все фото-альбомы
красными шарами и жёлтым мороженым.

Ребёнок вырос и превратился
в девочку без веснушек,

с кривой улыбкой на лице,

с её непониманием, почему у её друзей
нет тёмной проявочной комнаты,

почему её родители никогда не целуются,

почему никогда не обнимаются.

Но однажды появился на свет другой.

Этот ребёнок был с прямыми волосами
и розовыми щёчками.

Они назвали его сладенький.

Когда он смеялся, смеялся он так громко,

что пугал голубей и ье взлетали,

покидая ненадолго дом, где жили.

Девочка без веснушек, сладенький мальчик.

Папа баскетболист и мама фотограф

зажгли свечи, обратились к своим молитвам,

и их фотографии скукожились.

Однажды эти замки обрушились.

И дом рядом с парком
покрылся пеплом, и надо было его покинуть.

С рюкзаками, на велосипедах,
в фотолабораторию.

Но чердак на Вустер был
построен для творчества,

отнюдь не для голубиного семейства.

Потолок, которого не видно,
и эхо, исчезающее где-то там,

и тот, с огромными ручищами,
отложил свой инструмент отдохнуть.

Он не выиграл войны,
и карты не указали ему дорогу домой.

Его руки уже не чувствуют фотокамеру,

не обнимают его жену,

не принадлежат ему самому.

Сладкий мальчуган засунул кулачок в рот,

и ему нечего сказать.

Так что девочка без веснушек
пошла искать своё сокровище сама.

И на улице Вустер,
со скрипящими лестницами

и с почти четырёхметровым потолком,

в тёмной комнате с проявочными раковинами

и в дрожащем свете лампы,
она нашла записку,

приклеплённую к стене,
оставленную с прошлых времён,

когда ещё не было детей.

Написано было: «Кто-то любит кого-то,
кто там в темноте с негативами».

Это произошло за год до того,
как мой отец снова взял камеру в руки.

Первый раз, в город, вдоль
улиц в Рождественских огнях

и раскрашенных деревьев Нью-Ӣорка,

микроскопические точечки света
смотрящие на него из темноты.

На следующий год он пересёк эту страну,
следуя стихийным пожарам,

охотясь за ними неделями со своей камерой.

Пожары опустошали Западное побережье,

сжирая огромные шестиосные грузовики.

А на восточном побережье страны

я пошла в школу и писала стихи
на краях моей школьной тетрадки.

Мы оба осваивали искусство запечатлять.

Может быть, мы учимся искусству
поглощать всё окружающее нас.

Быть может, мы учимся просто
наблюдать, как всё идёт своим чередом.

(Аплодисменты)