Эта фото палаты туберкулёзного диспансера

сделано в конце XIX века.

Тогда каждый седьмой человек

умирал от туберкулёза.

Мы ещё не знали, что вызывало болезнь.

Согласно одной из гипотез,

на уязвимость к туберкулёзу
влияло телосложение.

Кроме того, болезнь
сильно романтизировали.

Её называли чахоткой

и считали недугом поэтов,

художников и интеллектуалов.

Некоторые даже верили, что она
обостряет чувствительность

и дарует творческую гениальность.

К 1950–м годам

стало известно, что туберкулёз вызывает

очень заразная бактериальная инфекция.

Звучит уже не так романтично,

но это открытие дало надежду

на создание лекарств.

Врачи разработали
новое вещество ипрониазид,

с помощью которого надеялись
побороть туберкулёз.

У пациентов от этого препарата

улучшалось настроение.

Они становились более
общительными и энергичными.

В одном медицинском заключении говорится,
что они буквально «плясали в коридорах».

К сожалению,

причиной тому не всегда служило исцеление.

Многие из них всё ещё умирали.

В другом медицинском заключении
их назвали «неподобающе счастливыми».

Именно так был открыт
первый антидепрессант.

Случайные открытия не редкость для науки,

но нужно нечто большее,
чем просто случайность.

Чтобы совершить открытие,
его нужно сначала распознать.

Я нейробиолог, и сегодня я расскажу вам,

как на личном опыте столкнулась

с противоположностью неожиданной удачи —

назовём её осознанной удачей.

Но сначала немного истории.

К счастью, в 1950–х годах

мы открыли другие лекарства,
которые действительно лечат чахотку.

Мы закрыли все тубдиспансеры в США,

и, хотя в других странах они ещё есть,

скорее всего, вам не грозит эта болезнь.

Но многое из того, что в начале XX века

было присуще инфекционным болезням,

сейчас не менее присуще
психическим расстройствам.

Мы находимся в разгаре эпидемии
аффективных расстройств,

таких как депрессия и посттравматическое
стрессовое расстройство или ПТСР.

В США каждый четвёртый взрослый

страдает от психического заболевания.

Это значит, что даже если
вы сами вполне здоровы

и в вашей семье этих болезней нет,

кто-то из ваших знакомых может быть болен,

хотя вряд ли вам об этом расскажет.

Депрессия уже обогнала

ВИЧ, малярию, диабет и войну

в списке самых распространённых
причин инвалидности по всему миру.

Причём, как и с туберкулёзом в 50-х годах,

мы не знаем причин этого заболевания.

Оно сразу возникает в хронической форме,

остаётся на всю жизнь,

и мы не знаем, как его вылечить.

Второй антидепрессант

тоже обнаружили случайно в 1950–х годах.

Это был антигистаминный препарат,
вызывавший перевозбуждение, —

имипрамин.

И снова, как и в случае с туберкулёзом,

кто-то должен был понять,

что лекарство, разработанное для лечения

туберкулёза или аллергии,

может использоваться для борьбы
с другими заболеваниями,

например с депрессией.

Но перепрофилировать лекарство
не так уж просто.

Когда врачи впервые заметили,
что ипрониазид улучшает настроение,

они не поняли, что это могло бы значить.

Они настолько привыкли воспринимать его

в роли лекарства от туберкулёза,

что посчитали такое действие

побочным эффектом, причём негативным.

Эта таблица показывает,

что многие пациенты в 1954 году
испытывали сильную эйфорию.

Врачи боялись, что это помешает

процессу выздоровления от туберкулёза,

поэтому они прописывали ипрониазид
только в крайних случаях

и только эмоционально
стабильным пациентам,

то есть прямо противоположно тому,
как мы обычно используем антидепрессанты.

Они настолько привыкли смотреть на него
с точки зрения именно этой болезни,

что не разглядели больший эффект
для лечения другой.

И, говоря по справедливости,
это не только их вина.

Мы все предрасположены
к функциональной фиксации.

Это стремление воспринимать предмет

в привычном виде и применении.

Ментальная установка — это нечто иное.

Это своего рода предвзятая точка зрения,

с которой мы смотрим на новые задачи.

Всё это делает процесс перепрофилирования
очень трудным для всех нас.

Полагаю, именно поэтому
они посвятили сериал парню,

который прекрасно с этим справлялся.

(Смех)

У ипрониазида и имипрамина

были очень сильные эффекты —

мания, танцы в коридорах, —

поэтому обнаружить их было несложно.

Но это заставляет задуматься,
что ещё мы могли упустить?

Ипрониазид и имипрамин —

больше, чем просто
примеры перепрофилирования.

У них есть ещё две
очень важные общие черты.

Первая — ужасные побочные эффекты,

а именно: интоксикация печени,

набор веса более чем на 22 килограмма,

суицидальные наклонности.

И вторая — они оба повышают 
уровень серотонина,

который служит химическим
сигналом в мозгу,

или нейромедиатором.

Эти побочные эффекты

не так страшны по отдельности,

но их сочетание означало, что мы должны 
найти более безопасное лекарство,

и начать поиски стоило с серотонина.

Мы разработали лекарства, которые
влияли именно на серотонин, —

селективные ингибиторы
обратного захвата серотонина или СИОЗС,

самым популярным
из которых является прозак.

Это произошло 30 лет назад,

и с тех пор мы стараемся
повысить эффективность этих лекарств.

Лекарства из группы СИОЗС лучше,
чем их предшественники,

но у них всё равно много
побочных эффектов,

включая набор веса, бессонницу

и суицидальные наклонности.

Кроме того, в некоторых случаях

они начинают действовать
только через 4–5 недель.

И хорошо если начинают,

так как на многих пациентов
они не действуют вовсе.

Это означает, что и сегодня, в 2016 году,

у нас нет лекарства
от аффективного расстройства,

а есть только те лекарства,

которые подавляют симптомы, —
как болеутоляющее в тех случаях,

когда вам нужны антибиотики.

С болеутоляющими
вы почувствуете себя лучше,

но саму по себе болезнь они не вылечат.

Благодаря гибкости мышления

мы перепрофилировали

ипрониазид и имипрамин,

а позже пришли к гипотезе серотонина,

на которой, по иронии, и зациклились.

Это передатчик
сигналов мозгу — серотонин —

из рекламы СИОЗС.

Если кто не понял,
вот наглядная иллюстрация.

В науке мы пытаемся исключить предвзятость

с помощью двойного слепого метода

или скептической оценки
полученных результатов.

Но коварное предубеждение
всё же пробирается

в наши исследования и методы.

В последние 30 лет
мы зациклились на серотонине

и пренебрегали другими вариантами.

Исцеления всё ещё нет,

к тому же вдруг не только серотонин
имеет отношение к депрессии?

Что, если он даже не играет ключевую роль?

Тогда сколько бы времени,

денег или усилий мы ни вложили,

мы так и не найдём лекарства.

Несколько лет назад
врачи открыли первый препарат,

который не относится к СИОЗС, —

калипсол.

Эффект от него проявляется всего
через несколько часов или через день.

Он воздействует не на серотонин,

а на другой нейромедиатор — глютамин.

Калипсол тоже перепрофилировали —

изначально его использовали
для анестезии при операциях.

Но если другие лекарства

обнаружили довольно быстро,

то чтобы понять, что калипсол

является антидепрессантом,
нам потребовалось 20 лет,

и это при том, что он гораздо эффективнее,

чем те другие препараты.

Возможно, именно потому,
что он лучший антидепрессант,

нам было труднее его распознать.

В его побочных эффектах не было мании.

В 2013 году я работала
в Колумбийском университете,

и мы с коллегой

доктором Кристин Энн Денни

тестировали антидепрессант
калипсол на мышах.

У калипсола короткий период полураспада,

поэтому он выводится
из тела всего за несколько часов.

Мы просто тестировали его:

вводили мышам препарат,

ждали неделю,

а затем проводили другой эксперимент,
чтобы сэкономить деньги.

В рамках одного из экспериментов

мы подвергали мышей стрессу

и таким образом моделировали депрессию.

На первый взгляд казалось,
что никакого эффекта нет

и нужно остановиться.

Но я годами экспериментировала
с моделированием депрессии,

и полученные данные были странными.

Он казались мне неправильными.

Поэтому мы заново

проанализировали результаты

с учётом того, давали мы мышам калипсол

за неделю до экспериментов или нет.

Картина была следующей.

Взгляните на крайнюю левую картинку:

если переместить мышь
в новое пространство —

коробку — для неё это будет волнительно,

она будет исследовать местность.

Обратите внимание на розовую линию —
она показывает перемещения мыши.

Мы приносим к ней другую мышь
в подставке для карандашей,

и она с ней взаимодействует.

На всякий случай поясню,
что это тоже усиливает стресс.

Здоровая мышь будет исследовать

и стремиться к общению.

Взгляните, что происходит:

если подвергнуть мышей стрессу
в рамках моделирования депрессии —

как в центральной коробке, —

они не захотят общаться и исследовать.

Обычно они пытаются
забиться в угол за подставкой.

Если мышам вводили калипсол,

как этой на правой картинке,

они охотно исследовали и общались.

Выглядит так, словно они
не подвергались стрессу,

что невозможно.

На этом можно было бы остановиться,

но Кристин ранее использовала
калипсол в качестве анестезии

и несколько лет назад заметила,

что он необычно влияет на клетки

и на поведение,

причём это воздействие может длиться

несколько недель.

И мы решили:

ладно, возможно,
это не так уж и невозможно.

Но мы были настроены скептически

и поступили, как все учёные,
у которых возникают сомнения, —

повторили эксперимент.

Помню, что я была в комнате для животных,

переносила мышей из одной
коробки в другую, чтобы провести тесты,

а Кристин сидела на полу
с ноутбуком на коленях —

мыши её не видели —

и анализировала данные в реальном времени.

Помню, что мы кричали,

чего нельзя делать в комнате
для животных во время эксперимента,

но это сработало.

Казалось, что эти мыши
были защищены от стресса

или просто неподобающе
счастливы — называйте как хотите.

Мы были очень взволнованны,

но затем верх взял скепсис — всё было
слишком хорошо для правды.

Мы повторили эксперимент,

потом провели его снова
с моделированием ПТСР,

а затем — с психологической моделью,

при которой давали мышам
только гормон стресса.

Тест провели также наши студенты,

а затем сотрудники
в другой части мира, во Франции.

При каждом воспроизведении эксперимента
результаты подтверждались.

Выглядело так, словно одна доза калипсола

способна неделями защищать от стресса.

Мы опубликовали
результаты всего год назад,

но с тех пор другие лаборатории независимо
друг от друга подтвердили их.

Мы не знаем, что вызывает депрессию,

но стресс точно выступает
первичным триггером

в 80% случаев.

Депрессия и ПТСР — разные заболевания,

но у них есть нечто общее,

а именно травматический стресс —

активные боевые действия,
стихийные бедствия,

насилие в обществе или изнасилование, —

который вызывает ПТСР.

Но не у всех, кто подвергся стрессу,
возникают аффективные расстройства.

И такая способность противостоять стрессу,

восстанавливаться и не впадать
депрессии или ПТСР,

называется психологической резилентностью.

Она развита у людей в разной степени.

Мы всегда воспринимали её
как пассивное качество,

как отсутствие факторов восприимчивости

и риска для возникновения
этих расстройств.

Но что, если бы
это качество было активным?

Возможно, мы развили бы его,

превратили в своеобразные доспехи.

Мы случайно обнаружили первый препарат,
повышающий сопротивляемость.

Как я уже говорила, мы дали
крошечную дозу препарата,

но он действовал неделями —

ни один антидепрессант так не может.

По сути, это чем-то напоминает прививки.

Вам вводят вакцину,

и когда спустя недели, месяцы, годы

вы подвергаетесь воздействию бактерий,

вас защищает уже не вакцина,

а иммунная система,

которая развила сопротивляемость
и устойчивость к этим бактериям.

Сильно отличается

от стандартного лечения, не так ли?

Обычно при инфицировании
вы подвергаетесь атаке бактерий,

заболеваете и, например,
проходите курс антибиотиков,

которые действительно убивают бактерии.

Так же возможно применение
поддерживающего лечения —

вы принимаете то, что подавляет симптомы,

но не лечит саму инфекцию;

вы чувствуете себя лучше
только когда пьёте таблетки,

поэтому не можете прекратить их приём.

При лечении депрессии и ПТСР —

в данном случае нас атакует стресс —

нам доступна только
поддерживающая терапия.

Антидепрессанты лишь подавляют симптомы,

поэтому их, по сути, нужно пить

на протяжении всей болезни,

что зачастую значит всю жизнь.

Мы называем наши повышающие
сопротивляемость лекарства паравакцинами —

то есть «похожими на вакцину», —

и у них, судя по всему, есть потенциал

стать защитой от стресса

и уберечь... мышей от развития

депрессии и ПТСР.

Однако не все антидепрессанты
являются паравакцинами.

Мы тестировали прозак,

и он не обладает этим эффектом.

Возвращаясь к людям,

есть вероятность,
что мы сможем защитить тех,

кто подвержен риску

развития депрессии и ПТСР
вследствие стресса.

В первую очередь это спасатели и пожарные,

беженцы, заключённые, тюремные охранники,

солдаты и так далее.

Почувствуйте масштаб
поражения этими заболеваниями:

в 2010 году по показателям
«Глобального бремени болезней»

её оценили в 2,5 миллиарда долларов.

Это хроническое заболевание,

поэтому затраты возрастают и ожидается,

что через 15 лет они достигнут
шести триллионов долларов.

Как я уже упоминала ранее,

наши предубеждения
усложняют перепрофилирование.

У калипсола есть другое название —

кетамин,

который также называют

Special K — клубный наркотик

и лекарство, вызывающее привыкание.

Также во всё мире его продолжают
использовать как анестетик.

Его применяют на детях,
используют на полях сражений.

Он распространён в развивающихся странах,

так как не угнетает дыхание.

Он есть в списке важнейших
лекарственных средств ВОЗ.

Если бы мы изначально
открыли кетамин как паравакцину,

было бы гораздо легче
его совершенствовать,

но в сегодняшних реалиях нам приходиться
бороться с функциональной фиксацией

и разными ментальными установками.

К счастью, это не единственное
обнаруженное нами вещество,

обладающее профилактическими
качествами паравакцины,

но остальные лекарства,

или соединения, если вам
так удобнее, совсем новые,

они должны пройти проверку FDA,

прежде чем их начнут применять на людях.

На это уйдут годы.

Если мы хотим ускорить процесс,

есть кетамин, уже успешно
прошедший проверку FDA.

Он непатентованный и доступный.

На его доработку нужно
меньше времени и денег.

Сказать по правде, помимо функциональной
фиксации и ментальной установки

перепрофилированию лекарств
мешает ещё одна проблема —

политика.

Как только патент на лекарство истекает

и оно становится общедоступным,
фармацевтическим компаниям

нет смысла продолжать его разработку,

потому что это не принесёт прибыли.

И это проблема не только кетамина,
но и всех лекарств.

Неважно, что идея использования лекарства
для профилактики психических заболеваний,

а не только для их лечения,

принципиально нова.

Возможно, через 20, 50, 100 лет

депрессия и ПТСР

станут для нас тем же,
что и туберкулёзные диспансеры сейчас —

пережитком прошлого.

Это может быть началом конца
эпидемии психических заболеваний.

Но, как сказал один великий учёный:

«Только глупец уверен во всём.

У мудреца всегда есть сомнения».

Спасибо, друзья.

(Аплодисменты)